Хитоми Канехара - Змеи и серьги
Мне всегда больно видеть, если парень так безоговорочно кому-то отдается.
— Есть малость, — вздыхаю.
Он неловко улыбается. Когда я тоже отвечаю улыбкой, обнимает меня, прижимает к себе так крепко, что прохожие коситься начинают.
— А тебе жалкие парни не нравятся?
— Не так чтоб очень.
Он прижимает меня еще крепче, уже дышать трудно становится.
— Ты уж прости. Только ведь ты понимаешь, я же вижу… люблю я тебя, Луи.
Отпускает он меня наконец. Вижу — глаза у него красные, прямо на торчка похоже. Глажу его по голове, и он хохочет — как маленький, глупый ребенок.
Нажралась я в ту ночь до упаду — в прямом смысле слова. Но Ама, похоже, только кайф ловил, когда со мной возился, так что это не проблема была. С той поганой истории в Синдзюку уже целый месяц прошел, а мы с Амой по-прежнему вместе. Все в порядке, говорю себе, все будет просто замечательно. Пирс в язык я себе уже забила, а очень скоро — жду не дождусь — уже и тату моя готова будет, и язык свой раздвоенный я заполучу. Вот любопытно, так основательно изменять себя — это оскорбление замыслов Господних или акт совершенной свободы воли? А потом я подумала — у меня ничего нет. Ни имущества, ни привязанностей, даже ненависти к кому-нибудь — и то нет. И появилась странная уверенность — ни татуировка моя, ни язык раздвоенный, ни будущее мое — нет, ничего из этого ни смысла, ни значения не имеет.
Через четыре месяца после того, как мы дизайн выбрали, татуировка моя была готова. Всего-то четыре сеанса и понадобилось… и после каждого мы с Шибой-сан трахались. А после четвертого, последнего раза он, в манере совершенно для себя нехарактерной, сам сперму у меня с живота салфеткой вытирать стал.
— Мне, наверно, пора уже с татуировками завязывать, — говорит и смотрит в никуда.
Возражать ему мне особо не с чего было, так что я промолчала, просто закурила — и все.
— Я тут с одной девчонкой всерьез жить собрался, знаешь ли… прямо как Ама, — усмехается он.
— Ну и какая связь с тем, что ты тату набивать бросить хочешь?
— Может, и есть связь. Я все думаю — может, время жизнь заново начинать? В конце концов, своего лучшего Кирина я уже сделал, теперь можно завязывать и ни о чем не жалеть, — говорит он и трет виски. Потом глубоко вздыхает и продолжает: — Да нет, не выйдет у меня. Забудь, что я об этом даже и говорил. Просто вечно подумываю работу поменять.
Футболку Шиба-сан еще не надел. Кирин смотрел на меня в упор — с его тела, с предплечья, на котором он выпрямился во весь рост, гордый, как король на подвластной ему земле…
В свое время с моих Кирина и дракона отпали корочки, и превращение их в часть моего тела завершилось. Вот тогда они наконец и стали принадлежать мне… я страшно любила говорить о них именно так — «принадлежат», но это слово обесценивается, как только теряет свою новизну. Понимаете, вот покупаете вы однажды, к примеру, офигительную новую юбку, чувствуете себя на седьмом небе, но проходит совсем немного времени — и все, просто очередная шмотка у вас в шкафу. Я, наверно, по природе своей непостоянный человек, тряпки в самый дальний угол запихиваю, после того как всего-то два, максимум три раза надену. Наверно, я и брак в том же духе воспринимаю. Просто — ситуация, в которой двое изо всех сил стараются завладеть друг другом. Даже если вы не замужем — все равно парни так и норовят свести все к тому же самому, чем вы с ними дольше встречаетесь, тем большими собственниками становятся, медленно, но верно. Поговорку «к чему кормить рыбку, уже попавшую к вам в сеть» знаете? Ну, вот так они и мыслят. Только когда рыбке становится нечего жрать, выбор у нее небольшой — либо спасаться, либо подыхать. Собственность — это дико напрягает, и все равно мы отчаянно хотим, чтоб люди и вещи были нашими! Должно быть, просто возбуждаем садистов или мазохистов, живущих в нас. Что до меня… просто знаю: как бы там ни было, Кирин и дракон у меня на спине останутся со мной навсегда. Никогда они не предадут меня, а я — их. Смотрю в зеркало на их слепые морды — и легче дышать, потому что понимаю — раз у них нет глаз, значит, им от меня не улететь.
Дырка в моем языке, которая к началу истории с тату только десятиграммовый стержень выдерживала, уже шестиграммовый спокойно, воспринимала. Каждый раз, как я ее растягивала, боль такая адская была, что казалось — все, это уже предел, сильнее не выйдет. Каждый раз, как более толстый стержень вставляла, ясное дело, до конца дня к еде и прикоснуться не могла. От вечной боли накатывает злость, поневоле думаешь — да сдохли бы вы все! И зло я срывала, с обычным своим эгоизмом, конечно, на Аме. Я как есть, во всей красе. Мозги мозгами, а совести — как у последней твари.
Мир за окном — холодный, серый… Вторая неделя декабря, сухой мороз в воздухе ощущаешь, стоит из подъезда на улицу выйти. Но для «человека свободной профессии» — в смысле, человека, просто время от времени где-то слегка подрабатывающего, как я, не слишком важно, какой на дворе день. Уже больше месяца прошло, как моя татуировка закончена, а почему-то по-прежнему кажется, словно она из меня всю энергию высосала. Я говорила себе — это все от холода, хотела, чтобы дни бежали как можно быстрее. Не сказать, чтоб от моего желания хоть что-то менялось. И вообще что проку ждать решения проблемы, когда и проблемы-то никакой не существует? Просто жизнь вдруг стала пустой — и все. Просто — просыпаешься утром, провожаешь Аму на работу, а потом — считай каждый день — снова ложишься и спишь, спишь… Изредка я все-таки выходила — где-то подрабатывала, иногда занималась сексом с Шибой-сан, иногда с подружками встречалась, но чем бы ни старалась заняться, все равно по итогам чувствовала себя паршиво. Потом, вечером уже, Ама домой возвращался, мы ужинать шли, делили пополам одно-два несложных блюда, заливали все это алкоголем. Потом — домой, и опять пили, пили… Я уже занервничала — может, я алкоголичкой становлюсь? И Ама из-за меня дергался. Носился вокруг меня, старался как мог развеселить — трепался обо всякой фигне, шутил… Потом, когда это не сработало, истерику со слезами мне закатил, орал: «Зачем? Зачем ты так?!», говорил, как ему больно, какое его зло берет…
Таким он стал, что мне даже на чувства его ответить захотелось. Только вот ведь как со мной всегда происходит — стоит хоть крошечному зернышку надежды в душе зародиться и начать прорастать, как я его тут же самоедством своим диким и задавливаю. Попросту говоря, кругом — тьма. Жизнь моя, будущее — кошмар, мрак непроглядный, и никакого света в конце тоннеля не предвидится. Не то чтоб я раньше какого-то великого счастья ожидала, просто сейчас явственно вижу, как скоро подохну в канаве, — а посмеяться над собой сил нет. До того как с Амой познакомиться, я хотя бы думала — дойдет до этого, телом своим начну торговать, а теперь вообще ничего себя заставить сделать не могу, только ем и сплю. Если честно, вообще теперь думаю — да сдохнуть лучше, чем переспать с каким-нибудь поганым стареющим мужиком. Интересно, а что лучше? — стать проституткой, чтоб выжить, или помереть, чтоб не становиться? Наверно, всякий нормальный человек второе выберет, но с другой-то стороны — в смерти тоже ничего особо нормального нет. По-любому, говорят же, что у сексуально активных женщин здоровье лучше. Только мне плевать, здорова я или нет.
В день, когда я дырку у себя в языке под четырехграммовый стержень растянула, кровь прямо ручьем хлынула, есть я ничего не могла, пиво пила — и все. Ама сказал — гонишь лошадей со своим языком, только мне плевать, я тороплюсь. Ну, не в смысле — на часы смотрю и минуты считаю, не в смысле — если не успею, погибну в муках, а просто не могу отделаться от острого ощущения, что время уходит. Бывают иногда в жизни такие ситуации, когда все надо делать как можно скорее…
— Тебе когда-нибудь хотелось умереть? — запросто этак спрашивает Ама как-то вечером (мы только что после ужина и последующей пьянки домой явились).
— Постоянно хочется, — отвечаю. Он невидяще смотрит на пиво в своем стакане. Молчит. Потом выдыхает:
— Никому не позволю тебя убить. Даже тебе самой — не позволю. Захочешь когда-нибудь руки на себя наложить — скажи, я сам это сделаю. Не выдержу, если кто-нибудь, кроме меня, жизнь у тебя отнимет.
Ама резко напомнил мне Шибу-сан. Вот любопытно, к кому же из них мне за помощью обращаться, когда искушение совсем уж неодолимым сделается? Кто такое дело лучше сделает? Тут мои мысли плавно переползли на «Желание». Думаю — схожу-ка я туда завтра! Почему — неизвестно, но стоило решение принять — и частичка воли к жизни ко мне, похоже, вернулась.
Провожаю я, значит, примерно к полудню Аму на работу, подмалевываю рожу и уже собираюсь Шибе-сан звонить — и тут он мне сам звонит, прямо как будто мысли читает.
— Алло?
— Это я. Говорить можешь?
— Вполне. Я тут сегодня к тебе сходить подумывала. А что, случилось что-нибудь?
