Женя Гранжи - Нефор
Заканчивая мысль, Катя добавила, что какие-то там учёные сходятся во мнении: смертельный вирус, начисто выкосивший столь любопытное общество, скорее всего, проник в ареал обитания благодаря некоему иноземцу. Вероятно, европейцу.
Наумов, одно время серьёзно и плотно изучавший историю древних миров, громко убеждал Катю, что подобного бреда не может быть ни в одном серьёзном источнике, и что всё это – чушь, байка и анекдот. Катя заходилась криком, что никакая это не чушь, а исторический факт, что история в учебниках – ложь и манипуляция массовым сознанием, что она точно знает, ей рассказал такой уважаемый человек, и что «иди ты, Наумов, со своим заскорузлым знанием туда, где уже давно находится твоё никому не интересное мнение».
Марк соболезнующе смотрел на Гарика и пытался словить момент, когда Катя набирала в грудь воздух. Гарик молча убедил его дать женщине выговориться.
Женщина мотала головой, потряхивала всклокоченными волосами с розовой прядью, горячо жестикулировала и вскоре захотела пить. Поднесла пиво к дрожащим возмущением губам, сделала глоток, и Гарик с улыбкой ввернул:
– Так ты к чему, Катюш?
Ответ заставил мужскую часть компании задрать брови и приоткрыть дымящие рты:
– Я к тому, – отрывисто и чётко заговорила Катерина, – что вы до сих пор используете женщин как бесправную скотину. Между прочим, у ряда учёных есть практические доказательства того, что модель поведения, насильно вживляемая в сознание, с годами меняет структуру мозговых клеток.
Мужчины переглянулись.
– В результате, спустя поколения, эта модель проявляется в добровольно-бессознательном стремлении человека жить в строгом соответствии с ней. Хотя, за несколько поколений до этого, человеку было это не нужно, и даже вредно. Ясно вам?!
Марк закашлялся.
– Потому что только так человек может избавиться от ощущения пустоты. Он может насытить себя только тем, что его мозг считает жизненно необходимым.
Гарик стучал по наумовской спине. Катя не обращала внимания:
– Иными словами, если на протяжении веков заставлять человека есть сырое мясо, через тысячу лет он уже не сможет без него обходиться. Как вы, вон, без этого не можете.
Она указала на портвейн. И чуть мягче добавила:
– Ну, или без электричества, например.
– К чему же мы вас приучили-то, несчастных?! – пронзая Катю взглядом, прохрипел Наумов.
– А к себе! К писюнам своим! – кивнула она на ширинку Гарика.
Гарик удивился:
– Ты ничего не перепутала? Мы – вас?! Не наоборот?
– Да вы писюны эти ещё в детстве отрезаете! – пьяно возмутился Наумов. – Вас будто на уроках домоводства этому учат! Тема сегодняшнего урока: «Подрезаем яйца правильно».
Катины глаза округлились, и она громко вдохнула, готовясь к залпу. Но Наумов выбросил к её рту палец и, заплетаясь, продолжал:
– Я понял, что мужики для тебя козлы, не уточняй. Тссс, погоди-погоди. Только вопрос: а кто мужиков-то этих козлами делает? Мужскую бесчувственность, моя милая, чаще всего проклинают те, кто тычет своим пятилетним сыновьям пальцем в сопливый нос: «Не хнычь! Ты мужчина, мужчины не плачут!». На эмоциональность человека вешают замок и требуют от других мужиков страсти! Откуда?! А сильным мужикам – откуда взяться, а? Вы им из поколения в поколение яйца режете!
Он прикурил. Катя по-детски широко раскрыла зелёные глаза и молчала.
– Кстати, в этом деле вам равных нет. Инфантильные кастраты – вот всё, что вы можете вырастить, – холодно заключил Наумов и разлил по стаканам остатки второй бутылки.
Гарик увлечённо наблюдал не столько за его речью (он был в курсе наумовских взглядов), сколько за реакцией Кати. Возмущение в её лице передёргивалось гневом и сменялось удивлением. И так – несколько раз подряд. Когда Марк, наконец, выговорился, она смотрела на него, отяжелённым проклятьем взглядом. Затем переместила его на Гарика:
– А ты? Ты тоже так считаешь? – угрожающе прищурилась она.
Гарик ясно расслышал: «Только попробуй!». Глаза у неё были трезвые. Он растянулся в пьяной улыбке и наклонился к ней, вытянув губы. Катя раздражённо оттолкнула его и, выскочив из-за стола, непримиримым шагом удалилась в комнату. Гарик устало выдохнул. Они молча выкурили по сигарете.
– Да забей ты, – проговорил, наконец, Наумов и пододвинул к нему стакан.
Гарик выпил стоя и отправился вслед за Катей. А Марк, покачиваясь, допил остатки кислого пойла, опустил голову на стол и захрапел.
Катя лежала на диване, отвернувшись к стене. Стараясь не шуметь, Гарик тихо улёгся рядом и обнял её сзади.
– Я люблю тебя, – прошептал он и почувствовал, как прохлада её пальцев сжимает его ладонь.
Она засыпала.
Ночью ударили последние заморозки. Проснувшись от холода в десятом часу утра, Гарик почувствовал, что если немедленно не вольёт в себя ведро чего-нибудь живительного, то превратится в Ленина. Катя жалась к нему спиной. Он дотронулся до кончика её носа – как ледышка. Осторожно высвободив затёкшую руку из-под любимой шеи, он поднялся и укрыл Катю пледом, валявшимся комком на спинке дивана – это Марк подложил ночью, но, в силу количества выпитого, не сообразил укрыть предмет заботы. Аккуратно подоткнув плед, Гарик выпрямился и сделал пару нетрезвых шагов в сторону. «Ещё пьяный», – прошумело в голове. Немощно передвигая конечности, он прошаркал на кухню.
Наумов сидел за столом, с заспанными глазами, вяло поедал сопливую яичницу и закусывал килькой в томатном соусе. В кастрюле на плите варились гитарные струны. Марк поднял красные веки на собутыльника, перестал жевать и встал. Подошёл к холодильнику, извлёк бутылку «тройки» и протянул страждущим рукам. Гарик залпом осушил подарок и блаженно развалился на вчерашнем стуле. Наумов пододвинул к нему яичницу с килькой, но тот благодарно отмахнулся. Тогда Наумов снова поднялся и как зайца из шляпы вытянул из морозильника бутылку водки. Гарик не удивился. Марк поставил на стол две рюмки, наполнил свою и поднял на друга вопросительный взгляд. Несмотря на опухлость, лицо его выражало живейшую заинтересованность. Гарик категорически помотал головой и даже отвернулся. Коротко и удовлетворённо кивнув, Наумов налил ему стопку. И положил рядом вторую вилку.
Как бороться с похмельем он знал хорошо. После непременного крепкого сна и логичных водно-очистительных процедур Наумов похмелялся куриным бульоном. На такой случай в его холодильнике всегда имелась литровая банка наваристого лекарства. Гарик же предпочитал пиво и Марк, зная это, всегда старался приберечь бутылочку на утро. Так он поступал всегда, чем и снискал дополнительную любовь всех, кто заглядывал к нему на кухню больше, чем на час.
Пить Гарик всё-таки не стал. А Наумов звучно проглотил водку. Гарик расслышал, как живительно прошла она по пищеводу. Марк выудил вилкой жирную кильку, закусил и передёрнул плечами.
– Хорошая девочка, – жуя, буркнул он и кивнул на дверь.
– Угу.
– Была у меня одна, – он покрутил в воздухе вилкой, – петербургская муза. В сквоте тусила всё время. За мной как хвост бегала. А я – от неё. Всё заговорить пыталась.
– Нормальная?
– Ну, так…
– И чего?
– Да ничего. Странная баба. Я ей так ни слова и не сказал, пока она сама на другого гения не переключилась.
– Почему?
– Что почему?
– Молчал, в смысле?
Наумов с отвращением закурил:
– А мне нечего сказать человеку, который в метро спускается на экскалаторе, а в кофейне пьёт экспрессо.
– А-а-а, – понимающе протянул Гарик.
– Твоей не чета.
– Это верно.
Душу Наумова до глубины оскорбляли три вещи: несправедливость, тёплое пиво и неуважение к русскому языку. Последнее перенял у него Гарик, и до определённого момента делал несдержанные замечания, подтачивая с людьми отношения. Особенно это не нравилось девушкам.
Как-то раз пьяный Дуст натягивал на плечи рюкзак и тихо матерился:
– Бля, не одеть никак, – кряхтел он и дышал как Дарт Вейдер.
– Не одеть, а надеть, – заметил Гарик.
– Иди ты на хуй, – отмахнулся Дуст.
– Ты вообще русский? Или как?
– Вот я тебе по-русски и говорю: иди на хуй.
Это, как ни удивительно, был единственный раз, когда Дуст позволил себе мат в общении с ним и Гарик тогда сильно удивился. С тех пор он скрипел зубами, когда его приглашали на чьё-нибудь день рождение или предлагали вкусное кофе. Но стоически молчал.
В дверях показалась растрёпанная Катя.
– Доброе утро, – выгнулась она кошкой. – Чего варите?
Она подошла к плите и застыла, глядя в кастрюлю.
– Струны, – пояснил Гарик.
Катя сделала понимающее лицо:
– Вот оно что… Макароны закончились, да?
Наумов молчал и сосредоточенно жевал кильку. Гарик снисходительно улыбнулся:
– Новых в городе купить негде. Поэтому старые периодически вывариваются – для чистого звука.
Катя кивнула, мгновенно потеряв интерес, и повернулась к Наумову:
