Филип Ридли - Крокодилия
Она вошла, неся на подносе чай и тосты.
— Доброе утро, дорогой. Я слышала голоса ночью.
— Это Доминик, мама.
— Приятно познакомиться, Доминик.
— А вы, миссис…
— Просто Джойс, мой дорогой. Как насчет чашки крепкого чая? Такой чудесный день сегодня. Солнце сияет, небо голубое, и очень, очень жарко. Мне надо сбегать в магазин. Потом вернусь. Ты останешься обедать, Дом? Обязательно оставайся.
— Э… нет, спасибо. Не сегодня. Мне надо возвращаться.
— Ладно. Я положу тебе полотенце в ванной. — Она погладила Сэма по подбородку. — А вам не мешало бы побриться, молодой человек.
— Знаю, знаю.
— Ну ладно, теперь можешь вдоволь целовать Доминика. — Она улыбнулась мне. — Приходи еще, Доминик. Может быть, в следующий раз удастся поболтать подольше. Мы обязательно с тобой подружимся. Я не сомневаюсь.
— Конечно, — согласился я. — Очень надеюсь.
— Пока, пока, мои птички.
И она отправилась в магазин.
— Потрясающе, — сказал я.
— Знаю. Давай-ка, бери тост. Мама как всегда навалила больше, чем нужно. Тут просто целая буханка.
— Да, спасибо.
После завтрака я принял роскошную горячую ванну. Сэм брился у раковины. Я наслаждался нашим союзом. Встретив его, я стал другим человеком.
— Увидимся сегодня? — спросил Сэм, когда я уходил.
— Конечно.
— Заходи ко мне. Часов в девять.
— Ладно.
В дверях мы поцеловались.
— Будет чудесный день, — сказал Сэм.
Первым делом мне надо было повидать Билли. Он открыл дверь, коротко кивнул. Он был уставший и небритый.
— Входи. Я нарисовал еще десять крокодилов. Дом становится просто фантастическим.
Так оно и было. Огромные, тщательно выписанные крокодилы, переливающиеся красками, перебегали со стен на потолок. Это был словно храм бога рептилий.
— Ты не ночевал дома, — заметил Билли, вытирая кисти.
— Ездил навестить родителей.
— Ясно. Ну и как они?
— Неплохо. А ты чем занимался?
— Рисовал. Слушал радио. Спал. Ждал тебя.
— Честно говоря, Билли, я не думал, что ты заметишь. Ты ведь ко всему относишься так небрежно.
— Да, я заметил. Что тут сказать. Так и есть. Я не ревную или что-то такое. Ты можешь делать, что хочешь. Нас друг с другом ничего не связывает. Но, действительно, вчера я немножко ревновал. Могу признать. Я привык видеть тебя, даже не очень это замечая. Так что это комплимент. Для тебя, разумеется. Неожиданно вчера я понял, что уже полночь. Я заглянул тебе в окно, и там не было света. И я подумал: либо он спит, либо его нет дома. И когда я решил, что тебя все-таки нет, я почувствовал легкий всплеск ревности. Это комплимент, знаешь ли. По крайней мере, тебе следует его принять.
— Билли. Ты единственный. Сам знаешь.
— Правда? Ты приходишь сюда такой счастливый после единственной ночи, которую провел не со мной. Не знаю, что и думать.
— Ты не веришь мне?
— О, насчет меня не беспокойся. Я просто шучу. — Он снова принялся чистить кисти. — Меня это не так уж волнует. Можешь делать, что хочешь. Мне все равно.
Я понял, что Билли нравится разыгрывать обиженного любовника так же, как он разыгрывал пылкого. Он наслаждался драмой, поскольку глубоко внутри его вовсе это не волновало. Он использовал это как катализатор, как способ получить энергию.
И, хотя я понимал это, хотя уже начинал ненавидеть то, чем я стал, пока был с Билли Кроу, я был по-прежнему увлечен им, по-прежнему хотел стать частью его жизни. Рядом с ним я чувствовал себя ничтожным и невидимым, он отрицал существование всего вокруг, он заставлял меня стремиться обладать им.
Сэм был совсем другим. С ним я чувствовал, что могу делать всё, что угодно. Я хотел поделиться с ним всем, что я знал, хотел рассказывать ему, путешествовать с ним. Рядом с Сэмом я думал о своих возможностях, рядом с Билли — о своей ограниченности. Но теперь, внимая этому монологу оскорбленной любви, я знал, что чувствую себя счастливым оттого, что нахожусь рядом с Билли. Знал, что если бы меня заставили выбирать, я предпочел бы Билли Сэму, и ненавидел себя за это.
— Но это не был совсем уж потерянный вечер, — сказал Билли.
— Вот как?
Он вручил мне письмо.
— Приходи позже. Сейчас мне надо поработать.
— Ладно.
И я оставил его в святилище рептилий.
10
— Надеюсь, в воскресенье ты будешь дома? — поинтересовался Стивен.
— В воскресенье?
— Придут твои родители. Лучше бы ты остался на обед. По крайней мере, мне будет с кем поговорить. Всякий раз, когда они приходят, твоя мать меня совершенно игнорирует. Она редкая сука.
— Ну не такая уж она плохая. Видал я и похуже.
— Где ж это, интересно знать?
— У нее была непростая жизнь. И потом не так-то легко растить детей в уверенности, что они тебя ненавидят.
— Ты стал таким добреньким, Доминик Нил. Даже удивительно, как ты можешь терпеть таких бессовестных ублюдков, как мы.
Сарказм мешался в его голосе с подступающей яростью. Иногда, ловя на себе взгляд Стивена, я замечал особое чувство. Отвращение.
— Послушай, Стивен. Если ты хочешь что-то сказать, лучше уж скажи прямо. Хочешь, чтобы я уехал? Ты этого хочешь? Не хочешь, чтобы я здесь оставался?
— Я не хочу… — он остановился, вдохнул глубоко. — Ох, забудь. Не знаю, что на меня иногда находит. Всё это вместе: дом, ребенок, Анна, работа, всё вместе. И всякий раз, когда я иду в пивную, там сидит Барри… ох, я не знаю. Просто не знаю. Ты пойми меня правильно. Я люблю твою сестру. Просто есть вещи, которые ты не знаешь, те самые скелеты в шкафу из пословицы. А иногда это просто как призраки. Призраки. Господи Иисусе! Да твоя сестра — это вся моя жизнь. И я люблю ее. Не обращай на меня внимания, Дом. Это будет лучше всего. Как и все остальные. Никто не принимает всерьез то, что я говорю. И ты тоже так делай.
— Да все к тебе серьезно относятся, Стив. Я уверен, ты всё выдумываешь.
— Ничего я не выдумываю, мистер студент. Знаешь, сколько мне было лет, когда я пошел работать в банк? Шестнадцать. Ебаных шестнадцать лет! Я был на два года тебя младше. И вот я там работаю уже восемь сраных лет. Сам не могу поверить. Что я сделал? Ничего. Когда тебе будет столько же, сколько мне, будешь чувствовать себя свежим, как огурчик. И выглядеть так же, скорее всего. У тебя всё только будет начинаться. А ты посмотри на меня. Я чувствую себя стариком. Слушай, я пью чай на работе и говорю и веду себя так же, как сорокалетние. И они относятся ко мне так же. И так же отношусь к себе. А я хочу, чтобы ко мне относились по-другому. Наверстать потерянные годы.
Мы стояли молча. Казалось, он сейчас заплачет, и интуиция подсказывала мне, что пора уходить. Так было бы лучше для него. Но ноги мои словно приросли к полу, и я жадно смотрел на бессмысленное выражение лица Стивена, на то, как его губы пытаются что-то произнести.
— Пойдем куда-нибудь, — предложил я.
— Куда?
— Танцевать. В кино. Сделаем что-нибудь. Пойдем со мной и с Сэмом. Это мой друг, он тебе понравится.
— Да. Классная идея.
— Может быть, вечером в понедельник? Отпразднуем. Переживем этот обед в воскресенье, вот и будет повод отпраздновать.
— В понедельник тяжело. Неделя только начинается. Ну, знаешь, как это. Надо рано вставать и всё такое.
— Но ты же все равно никогда раньше полуночи домой не возвращаешься.
— О, да, верно. Ну тогда действительно давай в понедельник.
Он улыбнулся мне, пошел было вниз, но задержался, сжал руками мое лицо и подтянул к губам.
— Что это ты затеял, маленький Доминик? — прошептал он. — Чем ты занимаешься?
Отпустил меня и рассмеялся.
— Так в понедельник.
Я пошел к себе, закрыл дверь.
Но это была не моя комната. Я оказался в круглой тюремной камере. Белые стены, всюду горят свечи. Прямо передо мной небольшое окно. За ним — залитый лунный светом снег. Миллионы звезд на небе отражались в сверкающем снегу. Я был прикован в центре комнаты.
Я был обнажен. Всё мое тело было украшено сотнями сияющих драгоценных камней. Словно из каждой поры выступила рубиновая капля крови и кристаллом застыла на коже, как голодное насекомое. Я чувствовал себя скованным и защищенным роскошной броней. Ногти на руках были выкрашены золотом, на ногах — серебром, сапфиры и жемчуг сияли на лбу и щеках, а волосы были покрыты золотой фольгой и блестками. Анус болел и распух от пригоршни сапфиров, а мочки ушей оттянули изумруды. Каждый дюйм моего тела был украшен сверкающим камнем, и я стоял там, прикованный и неподвижный, глядя на мерцающий пейзаж за квадратным окном.
Но тут раздались шаги. Отдаленные, гулкие шаги, приближавшиеся к моей темнице. Я знал, что эти шаги — дурной знак. Что они предвещают гибель…
И вот я вновь в моей комнате в оглушительной тишине и мои джинсы оттопыривает болезненная эрекция. Я валюсь на незаправленную постель и начинаю мастурбировать.
