Синклер Льюис - Том 3. Эроусмит
Она говорила только о погоде, о цветах, но была в ней нарастающая веселость, которая расшевелила даже неподатливого Сесила Твифорда. Перебив ее на непринужденном подтрунивании над самым громадным из великанов-сыновей, Мартин повернулся к ней:
— Вы в самом деле моя сестра.
— Очевидно. Что ж, раз вы ученый… Вы хороший ученый?
— Довольно хороший.
— Я знакома с вашей миссис Мак-Герк. И с доктором Риплтоном Холабердом. Мы встречались в Хессиан-Хуке. Знаете вы это место?
— Нет, я… Да, слышал о нем.
— Знаете, конечно. Это обновленная часть старого Бруклина, где писатели, экономисты и всякая такая публика, в том числе чуть что не первоклассные таланты, общаются с теми, кого можно назвать чуть что не сливками светского общества. Там принято одеваться к обеду, и вместе с тем каждый знает, кто такой Джеймс Джойс. Доктор Холаберд — обаятельный человек, вы не находите?
— Собственно говоря…
— Скажите мне… Я говорю искренне: Сесил объяснил нам, какой вы хотите провести опыт. Могу я вам помочь — в качестве сиделки, кухарки, чего угодно, — или я буду вам только помехой?
— Я еще не знаю. Если можно будет вас использовать, я не постесняюсь.
— О, не будьте вы так серьезны, как наш Сесил или доктор Стокс. Они не находят вкуса в игре. Вам нравится Стокс? Сесил на него молится, и я не сомневаюсь, что он начинен всякими добродетелями, но я нахожу его страшно сухим, и тощим, и неаппетитным. Вы не думаете, что он мог бы быть немного веселее?
Мартин отрезал себе возможность узнать ее лучше, разразившись упреками:
— Позвольте. Вы сказали, что находите Холаберда обаятельным. Меня огорчает, что вы польстились на его научную требуху и не оценили Стокса. Стокс — твердый человек, слава богу, и, может быть, грубый. Как не быть ему грубым? Он борется с миром, который млеет в телячьем восторге перед фальшивым обаянием. Ученый, пройдя через свою иссушающую работу, должен в какой-то мере загрубеть. А Стокс, уверяю вас, родился исследователем. Вот бы его к нам, к Мак-Герку. Груб? Вы не услышите, что он груб со мной!
Твифорд глядел растерянно, мать его глядела деликатно-шокированной, а пятеро сыновей глядели безразлично, как быки, пока Мартин яростно пытался вызвать перед ними образ варвара, аскета, высокомерного служителя науки. Но красивые глаза Джойс Ленион глядели благосклонно, и, когда она заговорила, в ее голосе меньше ощущалась космополитическая вышколенность светской женщины.
— Да. Тут, верно, такая же разница, как между мной, играющей в плантатора, и Сесилом.
После обеда он пошел с нею в сад и старался защититься, сам не зная точно, от чего, пока она не предложила:
— Дорогой мой, вы так усердно извиняетесь за то, что не любите извиняться! Если вы действительно мой брат-близнец, окажите мне честь посылать меня к черту всякий раз, когда вам этого захочется. Я не стану обижаться. А что касается вашего Готлиба, который, видно, владеет вами, как наваждение…
— Наваждение? Вздор! Просто он…
Они расстались через час.
Меньше всего Мартин хотел бы испытать еще раз такую цыплячью, мальчишескую, раздражающую тревогу, какую доставляла ему Орхидея Пиккербо, но, когда он улегся спать в комнате со старыми гравюрами и кроватью с пологом, его волновало сознание, что где-то поблизости — Джойс Ленион.
Он привстал в постели, испуганный правдой. Неужели он готов влюбиться в эту привлекательную и совершенно никчемную молодую женщину? За обедом как были хороши ее плечи над черным атласом! У нее гениально-лучезарное тело; перед ним тело почти каждой женщины, даже хрупкой Леоры, должно казаться грубым и плотным. Оно светится каким-то розовым жаром, как будто освещенное изнутри.
Он в самом деле хочет, чтобы здесь была Леора — под одной крышей с Джойс Ленион? (Милая Леора, источник жизни! Скучает ли она по нем сейчас там, в Пенрите, лежа без сна в постели?)
Да и удобно ли будет сейчас, среди эпидемии, попросить церемонных Твифордов пригласить Леору? (Вполне ли ой честен перед самим собою? Сегодня днем он познакомился с чопорным, хоть и любезным кодексом Твифордов, но разве нельзя перешагнуть через него, держась откровенно иностранцем?)
Он вдруг оказался на полу, на коленях. Он молился Леоре.
35
Чума только еще подступила к Сент-Свитину, хотя, несомненно, должна была захватить и его, когда, облеченный полномочиями окружного врача, Мартин получил, наконец, возможность построить план кампании. Он разделил население на две равные части. Одной из них, пригнанной Твифордом, был привит противочумный фаг, другая половина была оставлена без прививок.
Опыт шел успешно. Мартин уже видел перед собой спасенную его усилиями далекую Индию, где ежегодно умирают от чумы четыреста тысяч человек. Слышал голос Макса Готлиба: «Мартин, вы профели фаш опыт. Я отшень рад!»
Мор навалился на непривитую половину округа много тяжелее, чем на тех, кто получил фаг. Появилось два-три случая и среди привитых, но среди прочих было по десять, по двадцать, потом по тридцать жертв ежедневно. Этих несчастных Мартин лечил (вводя больным фаг через одного) в убогой окружной богадельне — с белеными стенами барак, казавшийся еще более жалким на фоне густолиственных индийских смоковниц и хлебных деревьев.
Мартин не мог понять Сесила Твифорда. Хотя на своих рабочих Твифорд смотрел как на рабов, хотя в своем обширном баронате он только и уделил им, что эту убогую богадельню, однако теперь, ухаживая за ними, он рисковал собственной жизнью и жизнью всех своих сыновей.
Миссис Ленион, как ни отговаривал ее Мартин, приходила стряпать для больных и оказалась на редкость хорошей кухаркой. Кроме того, она стелила больным постели; дезинфицировала себя с большим толком, чем все шестеро Твифордов; и, хлопоча на продымленной кухне в полосатом ситцевом фартуке с рукавами, взятом ею у горничной, она так волновала Мартина, что он забывал напускать на себя грубость.
Вечерами, когда они ехали в тарахтящем маленьком автомобиле Твифорда обратно в Жасминовый Сад, миссис Ленион разговаривала с Мартином, как его подручная в работе; но когда она выходила после ванны, напудренная и нарядная, он разговаривал с нею так, точно ее боялся. Их сближало сходство — сходство брата и сестры. Они почти с досадой решили, что похожи друг на друга до крайности, только волосы у ней глаже — точно лакированные, и не было у ней его дерзко вздернутой брови.
Часто Мартин поздно вечером возвращался к своим пациентам, но раза два вдвоем с миссис Ленион они бежали — не только от мысли о мечущихся в жару больных, но и от нудного домашнего уклада Твифордов, — на лагуну, глубоко врезавшуюся в каменистый берег.
Они сидели на утесе, захваченные гулом целительного прибоя. В мозгу Мартина полыхали диаграммы на широких беленых щитах в богадельне, горели солнечным светом щели в стенах, качались распухшие, полные ужаса лица зачумленных негров; вспоминалось, как один из сыновей Твифорда раздавил ампулу с фагом и как невыносимо жарко было в палате. Но в этом нервном напряжении ветер с лагуны и рокот прибоя его освежали. Он видел, как белое платье миссис Ленион билось вокруг ее колен: и понял, что и она устала от напряжения. Он сумрачно к ней повернулся, и она заговорила:
— Я так напугана и так одинока. Твифорды ведут себя героями, но они каменные. Здесь я точно брошена на необитаемом острове.
Он поцеловал ее, и она припала к его плечу. Его волновал мягкий шелк ее рукава. Но она вдруг отшатнулась со словами:
— Нет! Ведь я для вас ничего не значу. В вас говорит простое любопытство. Может быть, это для меня хорошо… сегодня.
Он попробовал уверить ее, уверить себя, что она для него значит до странности много, но его сковала истома; между ним и чарами этой женщины встали больничные койки, и великая усталость, и тихое лицо Леоры. Они оба молчали, и, когда он осторожно прикрыл ее руку своею, они сидели рядом, свободные от волнения, понимая друг друга, и могли непринужденно говорить о чем угодно.
Он стоял перед ее порогом, когда они вернулись домой, и воображал, как мягко двигается она за дверью.
«Нет, — злился он. — Не могу. Джойс… женщины вроде нее… это миллионная доля всего того, от чего я отказался ради своей работы и ради Ли. Так. Вот и все. Но если бы мне пожить здесь недельки две… Идиот! Вздумай только постучать, и, ого, как она вознегодует! Однако…»
Он видел лезвие света под дверью Джойс; и видел его еще явственней, когда повернулся к двери спиной и побрел в свою комнату.
Телефонная служба на Сент-Губерте была поставлена из рук вон плохо. В Пенритской Хижине телефона не было — портовый врач этим не огорчался и привык, что его вызывали через соседа. Центральная станция была вконец деморализована чумой, и Мартин, пробившись впустую два часа, оставил попытку связаться по телефону с Леорой.
