Галерея женщин - Теодор Драйзер
Я посмотрел на нее и подумал, что наконец-то в ней говорит любовь. Она вскоре родит. Я крепко обнял ее. Она быстро взяла себя в руки и вновь стала такой, как прежде.
Тем не менее то первое лето оказалось для Миллертонов лишь первым шагом на все более расширявшемся поле светской жизни. Последовали более крупные и помпезные встречи в городе, зимние поездки на Палм-Бич, в Эйкен и даже Лондон, перемежавшиеся полетами в Уайт-Салфер, Такседо или Калифорнию, чего требовали планы или махинации Фила. И с течением времени я заметил, что Альбертина быстро овладела искусством управления прислугой, а также умением приглашать посредством подарков и свободных развлечений такую компанию умных и ярких профессионалов своего дела, которые могли бы обеспечить развлечение или, по крайней мере, сделали бы приятным пребывание у Миллертонов для пресыщенных финансовых воротил, которые позволяли себя таким образом услаждать.
Кстати, я вспоминаю один роскошный дом на Лонг-Айленде, принадлежавший Вандербильтам, который был сдан Миллертоном за какую-то баснословную сумму. Потом его набили слугами, личными секретарями и разработали программы и расписания развлечений. Для одних самым притягательным были азартные игры в лучших традициях Монте-Карло; для других еда и питье с обворожительными актерами и актрисами, оперными звездами и музыкантами. Кроме того, всегда имелись весьма презентабельные и бессовестные аристократы, жившие в Америке на те средства, что им удавалось раздобыть, поэтому они делали все, чтобы приемы у Миллертона проходили успешно и запоминались. В главном Миллертон преуспел, поэтому спустя несколько таких сезонов его имя в газетной светской хронике уже стояло рядом с именем Клойда.
Тогда я проводил много времени с Альбертиной, каждое лето по очереди приезжая то в одно, то в другое поистине замечательное место. Из-за ребенка она всегда настаивала на моем приезде, ей хотелось, чтобы я увидел или услышал что-нибудь, связанное с девочкой. Если же я не появлялся, она выговаривала мне, утверждая, что у меня врожденный недостаток отцовского или семейного чувства, пока однажды я не заявил ей, что моя любовница и невеста – Жизнь и что следом за Жизнью в формах, представляющихся мне художественно ценными, следуют мои дети.
– Ты не сказал мне ничего нового, дорогой, – ответила она. – Но мне хотелось бы, чтобы ты проявлял больше интереса к Джоан. Она будет такой хорошенькой. Если бы ты что-то понимал в детях, ты бы сам увидел. Она вырастет красавицей. И кстати, похожей на тебя, хотя Фил никогда этого не заметит. Но я-то вижу. А ты?
Я приглядывался и по прошествии двух лет и правда начал замечать в девочке некоторые общие со мной черты – склонность смотреть с легким недоумением и немного в сторону, похожие жесты и одинаковый цвет глаз.
Тем временем годы шли, и Альбертина стала довольно спокойно принимать сезонные переезды из одного шикарного особняка в другой и демонстрацию богатства и роскоши как нечто, возникающее из обстоятельств, над которыми ни она, ни Фил не властны. Скорее, как она часто объясняла – возможно, в этом проявлялся ее фатализм, так сильно нас с ней связывающий, – мы, она сама, Фил и я, были лишь орудиями судьбы, которая заготовила для нас нечто важное, что станет понятным впоследствии. Хотя велика вероятность, что это важное так никогда и не случится. Жизнь не может иметь истинной значимости, часто говорила она. Ее насущные цели так нелепы, так банальны – слава, пропитание, технические познания, с помощью которых добиваются жизненных благ, любовь, вожделение. «Самое лучшее, что можно будет сказать обо мне, когда моя жизнь подойдет к концу, – поведала она мне однажды, – это что я хорошо относилась к родным». Ее главный вывод о деятельности Фила сводился к тому, что он умеет прибыльно вести дела. Но когда прибыль получена, как она используется? Они всего лишь устраивают чуть более презентабельное и, следовательно, более приемлемое в свете и в чем-то более заметное шоу, чем прежде, с тем чтобы потом повторять это снова и снова. Ну и помогают родным. Но какое значение все это имеет? На земле и так много народа, и помогать родным означает добавлять еще большее количество людей к уже существующим. Сказав это, она улыбалась и казалась спокойной и красивой, как высокий, бледный, точно вылепленный из воска, цветок.
В течение всего времени, пока мы общались с Альби, между нами произошла всего одна ссора и один настоящий разрыв, когда я занялся другими вещами. Но и в тот период я все рано думал о ней, о Джоан и о том странном факте, что из всех женщин, из-за которых страдал я или которые страдали из-за меня, именно Альбертина – притом что между нами существовала, прямо скажу, всего лишь платоническая дружба, основанная на внутреннем согласии, – родила мне ребенка. В других случаях страх поборол всякое желание подобного исхода и в конце концов заставил избавиться от предполагавшегося потомства. Это казалось удивительным и в моих глазах придавало Альбертине особую притягательность, которой в ином случае не хватило бы на столь долгое время. А тот разрыв между нами произошел следующим образом.
Как раз тогда, когда Миллертон поднимался на самый высокий уровень финансового благополучия – в те дни он содержал большой особняк на Лонг-Айленде и зимний дворец во Флориде, – к нему обратился некий молодой чикагский мультимиллионер, пожелавший приобрести новый роскошный дом на Лонг-Айленде, где он собирался принимать гостей на широкую ногу. Еще ему понадобился зимний дворец во Флориде с соответствующими пейзажами, украшениями и мебелью. (Между прочим, я уверен, что Миллертон через своих эмиссаров убедил этого молодого Креза, что и то и другое ему просто необходимо.) И вот – пожалуйста! Сразу же возник знаменитейший молодой архитектор – один из самых красивых и обходительных господ, которых мне довелось встречать. Архитектор по профессии, он имел еще и очень высокое положения в обществе и увлекался архитектурой исключительно из искренней любви к искусству, нанимая оформителей, скульпторов, декоративных садовников и бог знает кого еще, чтобы воплощать свои гениальные планы. И постепенно между ним и Миллертоном возникла деловая, чтобы не сказать настоящая человеческая дружба.
