На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Крысы? – задумчиво повторил он. – Некоторые, мне кажется, сдохли прямо в каюте.
– Венок хочешь послать?
– То-то я почувствовал запах…
– Какой?
– Да уж, занятный.
– Что ж, посмеешься. Смеяться полезно.
– И простыни влажноваты.
– Нет, они сухие.
– Уверяю тебя, влажноваты. А диван – жесткий.
Рыжими волосы у Джин все-таки не были, но вспыхивала она, как рыжеволосые люди.
– Это тебе не яхта княгини Дворничек!
– А? – удивился Адриан.
– Говорят, твое излюбленное местечко.
– Кто?!
– Ее пасынок, Табби. Он у нас гостит.
– Что?!
– Разве княгиня тебе не сказала?
– Обронила, что он где-то в деревне, но я и внимания не обратил.
– Чудеса! А я-то думала, ты ее слушаешь, боишься словечко проронить.
И Джин тут же устыдилась. Перед глазами у нее встало лицо Джо Ванрингэма; тот смотрел, вздернув бровь, насмешливо улыбаясь. Да, такая фраза вызвала бы у него насмешку и презрение. Она вычеркнула Джо из жизни, но ей не хотелось бы, чтобы он насмехался над ней в видениях. Приятно ли, когда над тобой насмехаются еще и призраки?
Адриана ее слова встревожили. Он опечалился вконец.
– Джин, что случилось?
– Ах, ничего!
– Нет, что-то не так. Ты сегодня какая-то занятная…
– Угу. Вроде запаха в салоне.
– Джин, дорогая, в чем дело?
День для нее померк. Она считала, что отравленная стрела давно утратила свой яд, но острие ужалило снова, точно предсмертный укус издыхающей змеи.
– Ах, ничего! Просто Табби наговорил всякой чепухи.
– А что именно?
– Да ерунда! Болтал от нечего делать. Тебе нравится княгиня?
– Не очень.
– Тогда зачем ты плаваешь на ее яхте?
– Ну… она меня пригласила…
– Не приказала?
– Что ты? Просто не сумел отвертеться. Богатые дамы так обидчивы. Приходится быть дипломатом.
– Ах, Адриан!
– Не хотелось ранить ее чувства. Она старушка безвредная.
– Не такая уж старушка. И не такая уж безвредная. А ее чувства топором не ранишь.
– Джин, да что с тобой?
Джин растаяла. Ее вспышки гнева походили на летние грозы – налетят, пронесутся, и небо вновь рассияется. Она уже жалела, что поддалась низменным чувствам.
– Прости! Вот у нас с тобой и любовная ссора. Это я виновата. Сама не пойму, что со мной. Наверное, первородный грех. Но и ты виноват. Разве так можно? Пришла поворковать, а ты все про мышей и влажные простыни. Почему ты, например, не сказал, что рад меня видеть?
– Конечно, рад.
– Ну, хорошо, на «Миньонетте» не так уж роскошно. Разве ты не можешь с этим смириться, чтобы побыть рядом со мной?
– Какое там «рядом»! Меня засунули на эту посудину, а ты – там, в усадьбе. Уговорила бы отца пригласить меня в дом. Проще простого!
Джин, сорвав папоротник, наматывала на палец стебелек.
– Не дергай носом, я его пощекочу. Какой ты загорелый…
– Прошлым летом в Каннах, – похвастался Адриан, – я загорел дочерна!
– А ты прошлым летом ездил в Канны?
– Провел там весь июль и август.
– Вот бы поглядеть, как ты играешь в песочек! Ах да, конечно! Я вспомнила, ты же на яхте плавал…
– Э… да.
– Ох, уж эти яхты! И эти княгини! Адриан, мне бы хотелось, чтобы ты пореже с ней встречался. А то идиотам вроде Табби представляется случай проявить свой идиотизм.
Адриан подобрался.
– Что же такое он все-таки ляпнул?
– Ладно, скажу. Ему кажется, что ты с ней обручен.
– Обручен! С ней!
– Да он так болтал.
– Боже, какая нелепость! Какая дикая ложь!
– Конечно. Ты же не собираешься стать двоеженцем! Но не очень приятно, когда такое скажут.
– Да-да! Очень глупо. Что там, мерзко! Немудрено, что ты расстроилась. Придется с ним поговорить.
– О, уже все в порядке. Я его срезала, будь здоров! Распекла, как сержант на плацу, нескоро он осколки склеит. Видишь, что болтают люди?
– Ты права! Ах, как права! А ведь и всего-то ничего. Я ее пожалел. Одинокая, старая женщина…
– Что ты твердишь «старая»? На вид ей лет сорок, не больше.
– Ей легче, когда я рядом.
– Вот и объясни, пусть больше на тебя не рассчитывает.
– Она человек неплохой…
– Да я ничего против нее не имею. Конечно, она – жестокая, надменная, властная, мстительная карга… Вроде так говорят, «карга»? А теперь мне надо уходить.
– Нет, погоди!
– Надо. Обещала Баку вернуться пораньше, улестить мистера Чиннери.
– Кто это?
– Один наш постоялец.
Адриана рассмешило это странное слово.
– Мне хочется еще поговорить!
– О чем? О мышках?
– Нет, серьезно, Джин. Я встревожен.
– Могу тебе дать совет, прочитала сегодня в газете. Встаешь перед зеркалом, улыбаешься и повторяешь пятьдесят раз: «Я весел и счастлив! Я весел и…»
– Нет, серьезно. Мне не по душе все эти секреты.
– Ты подразумеваешь наше тайное обручение?
– К чему хранить его в тайне? Почему я должен скрываться на этом треклятом суденышке? Я знаю, тебе это кажется романтичным…
– Нет, нет! Ты не понял.
– …но это нас недостойно. Я не люблю уверток. Почему не открыть твоему отцу, что мы обручены?
– Чтоб он явился к тебе с хлыстом?
– Что?!
– Видишь ли, у баронетов такой обычай. Бедный поклонник? Хлыстом его! Я хочу, чтоб вы познакомились поближе, а уже потом мы сообщим. Поэтому ты на «Миньонетте». Наберись терпения, дорогой. Переноси мышей, запах и дожидайся счастливого финала. Ну, а теперь мне действительно пора. Мне давно пора вернуться!
Стараясь загладить недавнюю вспыльчивость и все, что она наговорила Адриану, Джин вложила в прощальное объятие теплоту, какую выказывала нечасто и не выказала бы сейчас, знай, что за ними наблюдают.
Мимо рощицы неспешно брел, а теперь остановился, как и подобает почтенному человеку, сидящему в первом ряду на собачьих боях, тихо остановился невысокий, кругленький, розовый субъект в мешковатом костюме и желтых тупоносых ботинках. На голове у него была шапочка, какие носят студенты американских колледжей. Лицо светилось умилением, как у старичка, которому нравится смотреть на счастливую молодежь.
Но Джин была гораздо счастливее до того, как заметила зрителя. Ойкнув, она высвободилась из объятий и помчалась через луг к машине.
А коротышка в мешковатом костюме улыбнулся простодушной улыбкой, сверкнув безупречно белыми зубами, которые не под силу создать природе, и пошел дальше.
7
Назавтра после визита в Лондон утро было ясное и солнечное. Зона высокого давления, простирающаяся над Британскими островами, все еще простиралась над ними; солнце, такое же веселое, как накануне, сверкало над деревушкой, подкрашивая крытые соломой коттеджи, живописную церковь, поилку для скота и «Гусака и Гусыню», единственный местный кабачок. Чуть дальше лучи отыскали и озарили Джо Ванрингэма, меланхолично шагающего
