Отсрочка - Жан-Поль Сартр
Ирен скучала. Ничего не происходило, разве что оркестр играл Music Maestro please[28], да еще Марк смотрел на нее тюленьими глазами. Никогда ничего не происходит, или, если что-то случайно и происходит, то в тот момент этого не замечаешь. Она следила взглядом за скандинавкой, высокой блондинкой, которая танцевала более часа кряду, даже не присев между танцами, и Ирен подумала без предвзятости: «Эта женщина хорошо одета». Марк тоже был хорошо одет; все были хорошо одеты, кроме Ирен, которой было противно в гранатового цвета платье, но ей плевать на это; я знаю, что у меня нет вкуса, чтобы выбирать себе туалеты, и потом, где взять денег, чтобы их обновлять, просто если уж бываешь среди богатых, нужно найти средство сделаться незаметной. Уже несколько мужчин посматривали на нее: дешевенькое платье, немного блестящее, разжигало у них аппетит, они уже не так робели. Марку было хорошо: он богат; он любил водить ее к богатым, потому что от этого она чувствовала себя приниженно и, как он считал, меньше сопротивлялась.
— Почему вы не хотите? — спросил он. Ирен вздрогнула:
— Чего я не хочу? Ах, да… Она улыбнулась, не отвечая.
— О чем вы думаете?
— О том, что мой бокал пуст. Закажите мне еще «Шерри Гоблер».
Марк выполнил просьбу. Было забавно заставлять его платить, потому что он изо дня в день записывал свои расходы в записную книжку. Сегодня вечером он запишет: «Вечер с Ирен: шипучий джин, два «Шерри Гоблер» — сто семьдесят пять франков. Она заметила, что он гладит ей руку концом указательного пальца, должно быть, он давно этим развлекался.
— Скажите, Ирен, скажите! Почему?
— Просто так, — зевая, ответила она. — Не знаю.
— Ну что ж, если вы действительно не знаете…
— Да нет! Наоборот: если я с кем-то сплю, то хочу знать, почему. Из-за его глаз, или какой-нибудь фразы, которую он произнес, или потому что он красивый.
— Я красивый, — тихо сказал Марк. Ирен засмеялась, и он покраснел.
— Короче, — живо добавил он, — вы понимаете, что я хочу сказать.
— Конечно, — ответила она. — Конечно. Он схватил ее за запястье.
— Ирен, боже мой! Что мне сделать?
Он наклонился к ней со злобным смирением, от волнения он тяжело дышал. «Как мне скучно», — подумала она.
— Ничего. Нечего делать.
— Эх! — выдохнул он.
Он отпустил ее и откинул назад голову, обнажив зубы. Она видела себя в зеркале, маленькую замарашку с красивыми глазами и подумала: «Боже мой! Сколько шума вокруг этого!» Ей было стыдно за него и за себя, и все было так плоско и так скучно; она уже и сама не понимала, почему отказывается: я создаю много трудностей; лучше было бы ему сказать: «Вы этого хотите? Что ж, валяйте: полчаса в гостиничном номере, всего разок, подумаешь! Маленькое скотство между двумя простынями, а потом вернемся сюда закончить вечер, и вы оставите меня в покое». Но нужно было делать вид, будто она придает большое значение своему жалкому телу: она хорошо знала, что не уступит.
— Какая вы странная!
Он в растерянности вращал большими злыми глазами, сейчас он попытается обидеть меня, как обычно, а потом попросит у меня прощения.
— Как вы защищаетесь! — насмешливо продолжал он. — Если бы я вас не знал уже четыре года, то мог бы подумать, что вы — воплощенная добродетель.
Она вдруг с интересом посмотрела на него и начала размышлять. Мысли всегда не давали ей томиться скукой.
— Вы правы, — согласилась она, — это очень странно: я доступная, это факт, и однако я скорее позволю четвертовать себя, чем спать с вами. Поди-ка объясни! — Она равнодушно посмотрела на него и заключила: — Я даже не сказала бы, что вы у меня действительно вызываете отвращение.
— Тише! — прошептал он. — Говорите тише. — Он злобно добавил: — Ваш звонкий голосок слышно издалека.
Они замолчали. Люди танцевали, оркестр играл «Караван»; Марк вертел на скатерти бокал, в нем ударялись друг о друга льдинки. Ирен снова погрузилась в скуку.
— В принципе, — сказал он, — я слишком хорошо дал вам понять, что хочу вас.
Он положил ладони на стол и спокойно полировал его; он пытался вновь обрести достоинство. Неважно, что он его снова утратит через пять минут. Она ему улыбнулась, однако, потому что он предоставил ей случай подумать о себе самой.
— Что ж, — сказала она, — есть и это. Должно быть, есть и это.
Марк виделся ей сквозь туман. Мирный легкий туман удивления, который поднялся от сердца к глазам. Она обожала вот так удивляться, когда одни и те же вопросы задаешь себе бесконечно, и на них никогда нет ответа. Она ему пояснила:
— Когда меня слишком хотят, меня это коробит. Послушайте, Марк, мне просто смешно: быть может, завтра Гитлер нападет на нас, а вы тут волнуетесь, что я не хочу с вами переспать. Неужто вы настолько жалкий тип, что доводите себя до такого состояния из-за какой-то бабенки вроде меня?
— Это мое дело! — в бешенстве воскликнул он.
— Но и мое тоже; терпеть не могу, когда меня недооценивают.
Наступило молчание. Мы — животные, мы прикрываем словами инстинкт. Она искоса посмотрела на него: готово, сейчас он сдаст позиции. Его черты опали, самый тягостный момент еще впереди; однажды в «Мелодии» он заплакал. Он открыл рот, но она опередила его:
— Замолчите, Марк, прошу вас: вы сейчас скажете глупость или гадость.
Он ее не услышал; он мотал головой справа налево, вид у него был обреченный.
— Ирен, — вполголоса сказал он, — я скоро уезжаю.
— Уезжаете? Куда?
— Не стройте из себя дурочку. Вы меня поняли.
— Ну и что?
— Я думал, что это для вас что-нибудь значит.
Она не ответила: она пристально смотрела на него. Через какое-то время он, отворачиваясь, снова заговорил:
— В четырнадцатом году многие женщины отдавались мужчинам, которые их любили, просто потому, что те уезжали.
Она молчала; у Марка
