Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях
— Но, дядя Якуб! — кричала она и прижималась к его сильной шее.
Его бороду, черную и ухоженную, она держала как вожжи. Обе женщины, Диночка и Переле, чувствовали своим женским чутьем, что и для девочки, заигравшейся и распаленной, и для ее дяди, огромного и веселого, это нечто большее, чем игра двух родственников. Гертруде было уже тринадцать, а она еще все продолжала детскую возню с дядей Якубом. К тому же она имела обыкновение крепко целовать его и страстно восклицать:
— Дядя, я тебя так люблю!
При каждой возможности она садилась к нему на колени и обнимала его своими ручками. Дядя целовал ее, шумно чмокая губами.
Диночка видела, что, целуя Гертруду, Якуб целует ее саму, что в его любви к девочке есть любовь к ней, не к такой, какой она стала, а к такой, какой она была в возрасте своей дочери. Это доставляло ей удовольствие и одновременно уязвляло ее.
— Гертруда, тебе не совестно? — говорила она. — Я в твои годы уже была невестой, а ты играешь как ребенок.
— Якуб, довольно уже, — сердито одергивала его жена. — Я не могу больше выносить этот шум.
А когда они оставались одни, Переле устраивала Якубу сцены из-за этой малышки.
— Что ты вытворяешь, когда меня нет рядом, меня не волнует, — говорила она с горечью, — но будь любезен, в моем присутствии веди себя прилично…
Якуб ее не понимал.
— Мне уже и с ребенком нельзя поиграть, с собственной племянницей…
— Знаем мы этих племянниц, — гневно отвечала Переле и одетой бросалась в постель.
Она не могла видеть, как он смеется, как весь лучится здоровьем.
— И как это человек может быть таким бесстыдно здоровым? — попрекала она его.
Как всегда, вскоре она оставляла своего мужа и уезжала от него в Варшаву, чтобы жить там наедине со своей болью и ревностью.
После долгих лет таких мытарств они развелись. Макс дожил до сладкой мести. От состояния, которое Якуб должен был получить от Айзенов, почти ничего не осталось. Все пошло прахом. Макс знал, что его брат не только взял когда-то большое приданое, во много раз превосходившее его собственное, но и неоднократно брал у своей жены новые суммы. Каждый раз, когда дела у него шли плохо, когда он разбазаривал много денег, жена поддерживала его, приносила ему новое приданое. Макс из-за этого каждый раз страдал. Теперь он был уверен, что этот источник иссяк. Семь тучных лет прошли, и на их место пришли семь худых. Больше никаких приданых. Скоро Якуб лишится кареты и останется с одним кнутом, если судить по той расточительной жизни, которую он ведет.
Но, как всегда, на этого олуха опять свалилось счастье, а Максу показало фигу.
Янка, разведенная дочь самого Максимилиана Флидербойма, расставшись с уже третьим мужем, влюбилась в Якуба и открыто разъезжала с ним в карете по улицам Лодзи.
Лодзь кипела. Люди понимали, что эта любовь продлится недолго. Янку, сумасшедшую дочь фабриканта Флидербойма, хорошо знали в городе: она каждый раз влюблялась в нового мужчину, влюблялась сильно, безумно, но так же быстро, как она загоралась, она и остывала к предмету своей страсти. Она уже три раза выходила замуж и три раза разводилась. И это не считая романов на стороне. К тому же ее выбор мужчин был довольно экзотическим. Хотя она, в отличие от сестер, до сих пор не крестилась, вела она себя, как иноверка, как заносчивая аристократка, и ее роман с Якубом, которого в Лодзи еще помнили с пейсами и в длинном лапсердаке, вызывал недоумение.
— Этот роман продлится от поста Эсфири до Пурима[150], — говорили в Лодзи. — Очередная фантазия сумасшедшей Янки…
Но пока она с большим куражом разъезжала по городу со своим новым сердечным другом. Якуб гнал лошадей галопом, а дочка миллионера прижималась к нему с пламенной любовью и даже открыто, на глазах у всех, целовала его на улице, как может делать только безумная. Лодзь бурлила. О Янке с Якубом судачили в домах, в кафе, в магазинах и на фабриках. Даже швеи говорили о них за работой. Говорили, что они скоро поженятся. До директора Макса Ашкенази в его фабричный кабинет купцы тоже донесли эту весть.
— Он просто пылает страстью, господин директор, — нашептывали ему. — Он распустил павлиний хвост, господин директор…
Макс Ашкенази не мог этого слышать.
— Меня это не интересует, — сухо и резко отвечал он по-немецки. — Давайте говорить о деле.
Но на самом деле его, Макса Ашкенази, это очень интересовало. Ему кусок не лез в горло, он потерял сон, ему казалось, что жизнь его не удалась. Он пока не знал, дойдет ли дело до свадьбы между дочерью Флидербойма и его братом. Он даже мысли такой не хотел допускать. Но уже и теперь, безо всякой свадьбы, любовница сделала Якуба директором фабрики. Он даже попал во дворец Флидербойма. Старый фабрикант был болен, парализован. Уволенный рабочий бросился на него с ножом и пырнул в голову. Флидербойма спасли, но половина его тела осталась неподвижной и он не мог больше работать. Прислужник возил его по дворцу и по двору на стуле с колесиками.
Все состояние фабриканта оказалось в руках его детей, но они не знали, что с ним делать. Крестившиеся дочери Флидербойма жили в Варшаве со своими мужьями-выкрестами и не желали приезжать в Лодзь, этот город торговли и еврейства, из которого они бежали. Им это было ни к чему. Сыновья Флидербойма были рассеянными чудаками. Они пребывали в мире фантазий, суеверий, занимались вызыванием духов и общались с попами и монахами. Они даже ходили в церковь, хотя так и не крестились. Единственной наследницей Флидербойма с головой на плечах была любимица отца Янка. Однако все ее время поглощали романы, в которые она каждый раз бросалась, как в омут. Ей было не до ведения дел. Кроме того, в Лодзи не было принято, чтобы коммерцией занимались женщины. И Янка передала фабрику Якубу Ашкенази, с которым у нее был бурный роман, назло всем ее братьям и знакомым, считавшим, что он все еще слишком еврей. У нее, у Янки, были свои фантазии. Она любила делать безумные вещи, о которых потом говорили, на которые обижались и злились. Кроме того, она хотела, чтобы Якуб был при ней, жил в директорской квартире рядом с дворцом, стоявшим по соседству с фабрикой. Обязанности генерального управляющего выполняли теперь служащие, а сам Якуб с удобством устроился в кабинете главного директора фабрики Флидербойма, и инженерам, мелким директорам, химикам, бухгалтерам и приказчикам приходилось стоять перед ним по стойке смирно.
У Макса Ашкенази от этого кровь закипала в жилах.
Уже в который раз его младший брат, это ничтожество, этот лентяй, тупица, гуляка и гултай, так возмутительно обходит его. И чем он это заслужил? Какими такими добрыми деяниями? И голова-то у него всегда была мужицкая, ни к изучению Торы, ни к коммерции негодная. Неужели же ему это только за то, что он большой, здоровый, налитый силой любитель сладкой жизни? В рациональном уме Макса это никак не укладывалось. Просто какое-то колдовство. Он, Макс, работает, старается, что-то придумывает, носится, надрывается, не знает покоя. А это ничтожество, этот бездельник всегда приходит на готовое. Так было, когда он был холост и напал на золотую жилу, так было и потом, так оно и сейчас. Разве это пустяк — вдруг ни с того ни с сего попасть во дворец Флидербойма?! Стать главным директором фабрики, любовником молодой и красивой Янки! Говорят, она целует его прямо на улице. Они разъезжают вместе в карете, устраивают балы, гулянки. Говорят, что они поженятся, что все перейдет в руки Якуба. Вся Лодзь говорит о нем, у каждого на устах его имя. Кто знает, что еще выкинет этот молодчик?! Он начальник крупнейшей фабрики и он единственный человек во дворце Флидербойма, среди всех этих сумасшедших, кто понимает, что такое коммерция. Он еще станет, чего доброго, королем Лодзи.
На Макса напал страх. При всей своей немецкости и отстраненности от еврейства и веры он верил теперь в рок, которого невозможно избежать. Он чувствовал себя беспомощным перед судьбой, предначертанной ему и записанной где-то невидимой рукой. Он ничего не мог тут поделать, потому что это было предопределено, предписано и подписано навеки.
Он ощутил несправедливость судьбы, страшную несправедливость этого мира. О, если бы сокровище попало в его руки! Уж он бы там, на фабрике Флидербойма, навел порядок. Он бы чувствовал себя там как рыба в воде. Он показал бы, на что способен. В два счета у него бы оттуда вылетели все эти засевшие во дворце чокнутые ничтожества. Он бы всех их отправил к чертям за границу. И пусть бы они там жили и занимались своими глупостями, своими духами и прочим идиотизмом. Он бы разом все подчинил своей воле, зажал в кулаке, как монету.
Но почему же получилось так, что во дворец попал не он, а этот гуляка, а он, Макс Ашкенази, вынужден сидеть у других гуляк, баронов Хунце, и зависеть от их милостей, сносить злобные взгляды и сплетни этой немчуры, всяких прилизанных инженеров, заместителей директора, разных прощелыг и неумех, которыми полна фабрика и которые подстерегают его на каждом шагу и готовы утопить в ложке воды.
