Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
— Ты замерзла! Идем быстрей!
На углу, возле универмага, они увидели Кашина. Заложив руки за спину, подрагивая ногой, он важно посматривал вокруг и кого-то ждал. Заметив коренастого мужчину, который шел через площадь, двинулся к нему.
— Комлик,— узнал подходившего Прокоп.— Вот тоже, что у них общего? Ну скажи!
— Видно есть что-то, если ночью встречаются.
— Нам не мешало бы вообще больше думать. А так что? На работе и то бывает: руки горят, а нет, чтобы подключить голову… Для Трохима вон — пусть и неба не будет. На лес или поле — ноль внимания, фунт презрения. А услышит, что кто-то восхищается ими,— на смех поднимает, измывается. Думает, притворяются просто, юродствуют. Я вчера даже поссорился с ним. Хозяйский хлопец, а этого не чувствует.
Всю дорогу они разговаривали о Лёде, Юрии, Трохиме Дубовике, Кашине и ни слова не сказали о том, что на душе у самих. Но, простившись у подъезда нового дома, куда недавно переехали Вараксы, Кира вбежала к себе на площадку и засмеялась от избытка чувств.
— Ты сегодня очень хороший, Прокоп,— вслух сказала она.— Лучше всех! Даже мало похож на себя. Честное комсомольское!..
Ее охватила такая нежность, что, увидев отца, читавшего за столом книгу, Кира обвила его шею и стала целовать.
Варакса снял очки и, чтобы высвободиться и взглянуть на дочку, откинулся назад.
— Хвалили, видно,— произнес он растроганно.
— Да!.. Нет, папа… Нам хотят присвоить звание ударников коммунистического труда.
— Такой егозе да такое звание? За какие это заслуги? За то, что прыг да шмыг все?
Он не дал ей пойти на кухню, сам собрал на стол, подогрел и принес ужин. Потом стал рядом и смотрел, с каким аппетитом ест дочь. Его поза и то, что он стоял и наблюдал за ней, напомнили Кире умершую мать. Но грусть едва тронула сердце — так было отрадно.
— Жалуются на вас, Кируха,— по привычке стал выговаривать Варакса.— Что это за порядки? Ударники, а бузите из-за форм. Разве вам делить работу на выгодную и невыгодную? У нас так не было, дочка. Избаловали вас этой самой материальной заинтересованностью. Вот сессия скоро — там скажут…
— Нас избаловали? — встряхнулась Кира.— Мы, папа, в комсомольскую копилку не одну тысячу положили. Прокоп очередное предложение подготовил. Одному ему у нас цены нет!
— Баламутит Дора Дмитриевна вас… Нет у ней хозяйского подхода…
— Неправда! Она справедливая, папа!
— Кроме материальной заинтересованности еще кое-что требуется. А то рвачами будете расти. Не думай, Комлик тоже за этот принцип. Может, самый горячий сторонник его. Так что вон куда Дора Дмитриевна вас толкает. И начальник цеха, егоза, есть начальник. Он не для себя старается.
— Мы все равно, папа, против него выступать будем. Разве можно так относиться к людям? К правде?
— А вас кто спрашивает, можно или нет? Смотри мне!
— Мы, папа, люди…
Ощущение счастья не оставило Киру и в постели. Едва она закуталась в одеяло и, свернувшись калачиком, стала согреваться, оно даже усилилось.
Наверное, потому и сон ей приснился особенный. Кира увидела светлую полосу на востоке — чистую, в карминовых тонах. На ее фоне летели гуси. Низко, почти над землей. А по земле за ними бежал волк. Но гуси летели спокойно, плавно махая крыльями, и только, когда волк подпрыгивал, немного поднимались выше. И казалось, что летят они словно по волнам. Потом увидела Кира цыганку. Ярко одетая, с длинными черными косами и вызывающе красивым лицом, та протягивала Кире руку, в которой держала карты. Но когда, размахнувшись, вдруг бросила их, вместо карт полетели голуби.
5
Выступить против Кашина бригаде Прокопа тоже не удалось. Этому, как ни странно, помешал его… отъезд. Дело в том, что, прослышав о толках и пересудах, Кашин немедленно обратился к директору и, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, попросил отпуск. Обычно не больно деликатный и крутой директор, который редко задумывался, обидятся на него или нет, тут неожиданно оказался отзывчивым:
— Добро, отдохни. Можно, если охота, и путевку взять. Скажи там…
Кашин не сомневался: директор понял его, хотя и не подал виду. Значит, его, Кашина, еще ценят. Он, Кашин, потребен заводу, и тот, кто непосредственно отвечает за завод, понимает это. А что касается положения, в которое попал,— ничего, сойдет. Так уж повелось: в жизни должны быть виноватые. Иначе люди потеряли бы бдительность, демобилизовались. Если б виноватых не было, их стоило бы выдумать. Сейчас полувиноватым оказался он — пересолил немножко. Ну что ж, ничего не попишешь. В жизни тоже есть свои приливы и отливы. Компании были и будут. Потому важно только пережить очередной прилив или отлив, а там все пойдет, как и прежде. Разве не в этом смысл директорской поддержки?
Он молчал весь вечер. А наутро, еще в постели, после часового размышления, настроившись на философский лад, Кашин сказал только что проснувшейся Татьяне Тимофеевне:
— Ты, конечно, спросишь, как же летом? От юга, к сожалению, придется отказаться. Да ничего, Татя, что-нибудь и для тебя придумаем. А отпуск сейчас вот как мне необходим! — Он чиркнул ребром ладони по шее.— Димин через партком уже добился некоторых перестановок. Защитником молодежи прикинулся. А нашего брата… И не надейся… Если решат перемещать, так только вниз. Но ты не думай, что я боюсь их. Махну вот в санаторий, малость подлечусь. Разве плохо? А они пошумят-пошумят да и перестанут. Все страсти-мордасти улягутся. А там, гляди, новый наворот — и я по праву герой.
Кровати в спальне недавно сдвинули вместе. Увидев это у Сосновских, Татьяна Тимофеевна сделала так и у себя. И застилала их на день, как Вера, широким китайским покрывалом, а посредине клала круглую китайскую подушку с ярким вышитым павлином.
Кашин лежал на спине, заложив одну руку за голову. Собственные слова взбудоражили его самого, и он повернулся на бок, лицом к жене.
— Есть и еще одно — конвейер… — объяснил он, обиженный молчанием жены, которое, как он знал, в таких случаях означало, что Татьяна Тимофеевна не совсем согласна и убеждена.— Ты что, не веришь?
Но Татьяна Тимофеевна редко когда ему не верила. Не отозвалась же она по другой причине: ее задевал сам факт, что мужу приходится петлять, хитрить из-за кого-то, кто и подметки его не стоит.
— Чего они цепляются к тебе? — гневно спросила
