Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
— Не знаешь чего? Мстят, завидуют! Каждый хочет первой скрипкой быть.
— Злопыхатели проклятые! _
— Передам цех этой…
— Бутылке черной?
— Ага,— с ненавистью, будто рядом была не жена, а Димина, кивнул Кашин и хмыкнул: — Пускай опростоволосится!..
Засунув руки под расстегнутую рубашку и почесывая грудь, он надел шлепанцы и, не сказав больше ни слова, пошел в ванную.
Через час Кашин уже сдавал дела Доре. Пряча глаза, с подчеркнутой корректностью подсовывал ей папки с бумагами и коротко объяснял:
— Это директорские приказы. Это — мои. А это — сводки… Ежели запутаетесь, секретарша поможет.
Он ждал, что Дора будет теряться, задавать вопросы, но та спокойно брала пододвинутую папку, с которой Кашин только собирался принять руку, и дожила в стопку.
Она, кажется, торжествовала и не скрывала этого. Лицо у нее было оживленно, глаза весело поблескивали. Да и слушала она его не совсем внимательно, думая о своем, что, видимо, считала важнее кашинских объяснений. «Ладно… посмотрим, что сейчас запоешь»,— закипая, подумал Кашин и как можно бесстрастнее сказал:
— А вот это, обратите внимание, документация… Строительство нового конвейера в формовочном придется начинать, не откладывая. Он нужен, как воздух. Если что, с Алексеевым не церемоньтесь, ибо я, когда вернусь, буду взыскивать с вас.
— В отношении конвейера я кое-что наметила,— беззаботно, как показалось Кашину, сказала Дора, но лоб ее впервые прорезала морщинка.
— И вообще, чаще заглядывайте в план организационно-технических мероприятий. Там все главное. Вот он!
— Буду брать пример с вас, хотя и имею свои планы…
Дору заметно угнетали наставления Кашина, и она, чувствуя въедливую нарочитость его опеки, поскорее старалась избавиться от нее.
— Я с этим делопроизводством знакома, Никита Никитич,— добавила Дора, уже открыто давая понять, что насквозь видит его.
Это вконец озлило Кашина.
— Вы что, полагаете — нам не придется больше работать вместе? — окрысился он.— Напрасно!..
Он поборол себя, чтобы не стукнуть кулаком по столу, не начать браниться, и, понимая, что теперь из кабинета первому придется выходить ему, а не ей, что она будет ждать этого, тяжело поднялся. Окончательно окрепло намерение пройти в цех и подогнать кое-кого с заявлением — пусть потом пеняет сама на себя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Солнце щедро лилось в окна. Оно уже грело. Арине сдалось, что и стекла, которые солнце пронизывает, должны быть теплыми. Она подошла к окну и потрогала рукой. Но стекло почему-то оказалось холодным.
Хотелось скорее увидеть мужа, обо всем расспросить Как оно там? В своей наивной искренности Михал и теперь, когда кое-как все же уладилось в семье, был способен казнить себя и пойти бог весть на что.
Стараясь убить время, Арина села штопать Евгенову рубашку. Как-то получалось так, что она только провожала да встречала своих: в школу — из школы, в институт — из института, на завод — с завода. И все торопилась. Хлопотала и переживала больше, чем те, кого доводилось провожать или встречать. Они, если и волновались, то обычно за себя, Арина же за всех. И чаще всего одна, одна.
Годы брали свое. Врачи посоветовали ей носить очки, но Арина и слушать не хотела: казалось, что если согласится — значит примирится со старостью, а это, в свою очередь, значило, что предоставит своих самим себе. Она не сразу попала ниткой в ушко иголки, нашла в шкатулке наперсток и принялась штопать.
За этой работой на Арину незаметно нисходило привычное спокойствие. И тогда Евгену все в ней было мило: и как она сидит, задумавшись, и как штопает, натянув ткань на грибок, и как перекусывает нитку зубами. Он очень любил мать такой.
Бросив чертить, Евген поставил доску к стене, посмотрел на нее, как на картину, и, потягиваясь, подошел к матери.
— Весна скоро, мама.
— Да, сынок,— подтвердила она и протянула ему иголку с ниткой.— На продень!..
Втянув нитку, Евген склонился над матерью и губами дотронулся до пробора на голове. Вспомнил, как в детстве любил запах ее волос, и, чтобы ощутить его сильнее, льнул к ней.
— Через два месяца буду защищать дипломный проект. Инженером стану, мама,— похвастался он.— Первым инженером среди Шарупичей. Были в нашем роду и пастухи, и хлеборобы, и рабочие, а инженеров не было. Я первый…
— Ты, сынок,— обрадованно, перейдя на шепот, согласилась Арина.— Иди отдохни. Снова ведь в третью идти. Неужто нельзя хоть в первой работать?
— А зачем? Какая же это практика, если проходить ее в келейных условиях? Чтобы понять, скажем, что ручки в формовочной машине несподручно размещены, надо, мама, на ней все семь часов проработать — и в первой, и во второй, и в третьей сменах. Тогда только инженером станешь.
— Рае тоже сегодня помогать будешь?..
— Буду.
— Иди, прошу, отдохни…
Зная, что она ревнует его, Евген послушно пошел в другую комнату.
Арина опять склонилась над рубашкой, чувствуя щекой солнечное тепло. «Как-то он, интересно, держит себя там?» — подумала она о муже и попробовала представить зал, где сейчас находился Михал. Но представила лишь то, что видела когда-то на снимке в газете,— трибуну, докладчика, стол президиума, ложи — и все.
Михал пришел усталый, голодный. Раздевшись, долго умывался, поглядывая на Арину, ожидавшую с полотенцем через плечо в дверях. Шарупичи обычно ели в кухне, и, умывшись, Михал сразу направился туда.
— Давай что-нибудь, мать, да поскорей,— попросил он, немного порозовевший.— Там, как перерыв, все в буфет. А я-то деньги забыл. У тебя есть сегодня что-нибудь фундаментальное?
— Садись, садись! — улыбнулась Арина.— Вам, мужчинам, если мяса не дашь, так и не накормишь. Может и Евгена позвать, чтобы по одному не кормить? Надоедает, поди, подавать да убирать.
— Это верно, мать, насчет мяса ты в курсе дела. Молоко, например,— вообще вроде проводника в желудке…
Хлебая щи, Михал украдкой подмигивал сыну и нарочно молчал, ожидая, когда жена не выдержит, попросит: «Ну, чего там? Рассказывай!» Но она неожиданно, чем-то очень обрадованная, заулыбалась и стала рассказывать сама.
Несмотря на несчастье с Лёдей, Арина все становилась спокойнее, меньше ахала и реже останавливала своих, когда те слишком расходились. Начала проявляться и еще одна черточка ее натуры. Оказывается, переимчивая, она замечала смешное в людях и отлично передавала это.
— Комличиха приходила огурцов с рассолом просить,— сказала она и, вдруг изменив голос, льстиво затараторила: — «Аринка ты моя дорогая! Ах, сестрица моя любая. А кто
