Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения
На что тётка сердито:
— Дедушка тоже выглядит неважно, уж не болен ли он чем? Бог Богом, но не мешает и ему обратиться к врачу. Запустите болезнь, потом будет поздно.
После чего, утерев слёзы и даже не притронувшись к ужину, специально для неё приготовленному, она вернулась в дом своего мужа.
В ту пору, видимо, и дед уже понимал, что серьёзно болен. Как только выдавалась свободная минута, он, обмотав щёки полотенцем, садился на берегу Каногавы и смотрел в сторону устья. Я много раз с любопытством наблюдал за сидящим дедом. Вероятно, ему было легче переносить невралгическую боль, глядя с речного берега на морской простор. Если бы он вдруг прилёг отдохнуть у храма во время строительных работ, это наверняка встревожило бы верующих, но здесь, удалившись на лоно природы, в тишине и покое, он втайне от всех всматривался в своё сердце, каялся перед Богом и молил о помощи.
Той же осенью дед слёг. Врач, определив, что у него невралгия лица, подивился силе духа, с какой он до сих пор переносил сильнейшую боль. Стены храма были ещё только начерно оштукатурены. Несколько раз приезжал знаменитый проповедник из главного храма, произносил увещевания, обращался к Богу с молитвами о помощи, но улучшения не наступало.
Бабушка по-прежнему скрывала, как её беспокоят глаза, но уже не выходила продавать рыбу, да и дома едва волочила ноги. Пока могла двигаться, она старалась помочь по дому, но ноги её не слушались, тогда, хватаясь за столб, она смеялась: "Какая я стала разиня!" Смотреть на неё со стороны было мучительно больно.
Отец в это время находился в Корее с длительной проповеднической миссией. Его торопили с возвращением.
Когда отец вернулся, дед уже был в тяжёлом состоянии. Отец, как это принято в Тэнри, произносил различные увещевания, доискиваясь до корня болезни. Но дед сказал, слушая его речи:
— Ну вот, я каялся, просил у Бога вспомоществования, но во всём этом уже нет никакого толку. Пора мне "начинать заново" (умереть). Видно, я не смог хорошенько разобраться в вере, поэтому Бог и судил призвать меня на новый путь. Вот только лежит на мне вина, что не успел я построить храм.
Вероятно, дед, давно уже втайне боровшийся с болезнью, постоянно призывал в своё сердце Бога, но в конце концов обнаружил, что нет в нём веры. Горько думать, что испытывал в эти минуты дед, который, следуя по дороге, проложенной старшим сыном, всё отринул, стал наг, но в чём его вера, так и не постиг.
Затем дед обратился к бабушке:
— Твои глаза перестали видеть не оттого, что в твоём сердце гнездится заблуждение. Это я в глубине сердца усомнился в Боге, моё сердце помутилось, а потому, как темнеет зеркало, потемнело у тебя в глазах. Нет мне прощения.
Однако, хотя зрение у бабушки постепенно слабело, душа её прояснилась, вера её крепла. Она сохраняла глубокое убеждение, что подобно тому, как по воле Бога вслед за ночью наступает день, так же и её померкшему взору Бог обязательно дарует свет. Это придавало бодрости отцу и дядям. Влезая в долги, они торопили стройку, надеясь завершить её прежде, чем дед "начнёт заново". Однажды вечером после богослужения верующие, как обычно, начали молить Бога об исцелении деда, но бабушка попросила их остановиться.
— Не следует просить Бога понапрасну, — сказала она мужественно.
В ту же ночь дед скончался шестидесяти пяти лет от роду. Бабушка к этому времени уже совсем потеряла зрение, но никому не жаловалась. Это всё происходило осенью, когда я учился в шестом классе. Оглядываясь назад, я понимаю: тот, кто не принёс щедрой жертвы, например не построил храм, пусть маленький, но приносящий людям помощь, не будет принят Богом.
2Весной следующего года я поступил в среднюю школу. Из трёх йен, которые мне ежемесячно выплачивал родственник, две йены пятьдесят сэн шли на оплату занятий, двадцать сэн вносились в общество школьной дружбы, так что на прочие расходы, связанные с учёбой, оставалось тридцать сэн. Никто не дал мне денег на то, чтобы приобрести ботинки, летнее платье, фуражку, учебники и прочие вещи, необходимые для поступившего в школу. Дядя Санкити сильно нуждался, недавно потратившись на циновки для храма. Тётушка О-Тига тайком отнесла в ломбард кимоно и, выручив десять йен, оплатила все расходы, связанные с моим поступлением. Тётушка О-Тига, которую я называл своей старшей сестрой, стала моим вторым благодетелем. Хотя бы потому, что она своим примером научила меня красоте смирения. И именно тётушка надоумила меня, прежде чем сдавать экзамен, обратиться в письме с просьбой к родственнику, служащему в военном флоте. В то время, когда ещё не было электричества, она при свете тусклой лампы каждый вечер усердно ткала на ручном ткацком станке. Мастерица во всём, за что бы ни бралась, она ткала, прибегая к разнообразным ухищрениям, и полосатую ткань, и узорную. Пристроившись у её станка, слушая, как стучит бёрдо, я делал первые шаги в изучении английского языка.
Но как только я начал ходить в среднюю школу, появились злоязычные люди, распускавшие разного рода сплетни, что, мол, на "окраине" (так прозвали дом деда) припрятывали денежки, изображали из себя нищих, да таких, что дальше некуда, а на самом деле, как видно, кое-что там водилось… Некоторые верующие, когда я обходил их с ящиком для пожертвований, уже не так охотно опускали свои медяки. Должно быть, они полагали, что храм был частной собственностью моей семьи.
Как бы то ни было, в конце того лета храм после двух с половиной лет работ был завершён. Он вобрал в себя пот и кровь моих бабушки и деда, в него вложил свою душу плотник Ямагути. По случаю нисхождения Бога пышно отпраздновали официальное открытие храма. В это время даже у бабушки, всегда сохранявшей спокойствие, из невидящих глаз потекли до сих пор сдерживаемые слёзы.
— Столько лет я ждала этой минуты, — сказала она мне, — но как подумаю, что ради этого пришлось пожертвовать своими глазами, становится жаль.
Истинный смысл этих слов дошёл до меня много позже, когда я однажды слушал католическую проповедь…
Храм существовал независимо от нашего дома, вёл свою бухгалтерию, приношения Богу поступали в доход храма, на каждые пять дней из числа верующих назначался дежурный, который устраивал богослужения, но храм и наш дом имели общую веранду и были разделены лишь раздвижной перегородкой, поэтому люди, приходившие в храм на поклонение издалека, проповедники из других храмов все шли к нам, и всех нужно было устроить и накормить. Это наверняка ложилось тяжёлым бременем на семейный бюджет, но бабушка приободряла тётушку О-Тига: "Бог всех привечает, и мы должны с радостью всех принимать", — готовила на всех еду, стелила постель тем, кто оставался на ночь. Из-за этого часто случалось, что мы ложились спать без ужина и, за неимением спальных принадлежностей, укладывались по нескольку человек на одном матрасе. Я помалкивал, но был очень этим недоволен. Мол, почему мы должны страдать из-за всех этих паломников и проповедников, могли бы они и пораньше уйти…
При таком положении дел ни бабушка, ни тётушка не могли обеспечить моих расходов в школе. Тридцати сэн в месяц, как бы я ни экономил, было недостаточно. Я неоднократно подумывал о том, чтобы обратиться за помощью к зажиточным родственникам, но знал, что негоже, даже сжав зубы, преклонять голову перед людьми, презирающими нас за нашу веру. Мне казалось, что тем самым я бы предал Бога, да и как я мог довериться людям, гнушающимся Бога! Таким образом, не оставалось ничего другого, как искать дополнительный заработок. Никакой подсобной работы в рыбацкой деревне не было, но деревенские женщины, молодые и старые, подрабатывали в то время тем, что вручную красиво подшивали края платков. Тётушка также в свободную минуту натягивала на специальной подставке белый платок — впрочем, сейчас я понимаю, что это были предназначенные на экспорт полотняные скатерти и столовые салфетки, — и аккуратно подшивала их по краю каким-нибудь определённым узором.
Чтобы тётушка могла сосредоточиться на этой работе, бабушка взяла на себя приготовление еды и уборку дома. Удивительно, каким образом ей, потерявшей зрение, удавалось везде поспевать! У неё была сильно развита интуиция, к тому же она всегда отличалась необыкновенно цепкой памятью и, однажды услышав, запоминала самые сложные цифры, но сама-то она говорила, готовя на очаге кашу из риса и зёрен, что это Бог приходит ей на помощь. Так или иначе, а мне, чтобы иметь деньги на учёбу, не оставалось ничего другого, как делать то же, что делала тётка…
Учащийся первого класса средней школы, белоручка, вооружившись иглой, я усердно подшивал края платков, выполняя работу, которая не каждой девушке по плечу, — вспоминаю об этом сейчас, и не верится. Руки дрожат. Белое полотно легко пачкается. Швы никак не хотят сходиться. Каждый вечер после окончания богослужения и до полуночи, опустив пониже лампу в десять свечей, которая, к счастью, появилась у нас к тому времени, сидя рядом с тётушкой, я без устали сновал иглой. В результате за месяц я зарабатывал одну йену, самое большее одну йену и семьдесят сэн. Но меня не оставляла тревога, смогу ли я продолжать учёбу в школе, если и дальше буду вынужден постоянно заниматься этой работой (благодаря полученным тогда навыкам я до сих пор, не прибегая к посторонней помощи, могу заштопать прореху в одежде).
