Генри Джеймс - Послы
Его собеседник не преминул и себе отдать должное:
— И я тоже. Даже сегодня утром… когда миссис Покок удостоила меня визитом. Она получает удовольствие хотя бы от того, что, как я уже сказал, не боится меня; и, по-моему, я в этом ей всячески содействовал.
Чэд навострил уши.
— Она вела себя с вами очень гадко?
— Как тебе сказать, — поколебавшись, ответил Стрезер. — Она держалась как очень важная персона. Говорила чрезвычайно категорично и в итоге высказалась кристально ясно. Впрочем, никаких угрызений совести я не испытывал. Я понимал: приезд их был неотвратим.
— Да, мне тоже хотелось увидеть их собственными глазами. Так что ради этого…
Никаких угрызений совести Чэд не испытывал. А Стрезеру, видимо, это и было нужно.
— Вот в результате их визита ты и увидел своих родственников собственными глазами, не говоря уже о прочем. Разве это не самое существенное?
Чэд взглянул на старшего друга так, словно благодарил за то, как он это выразил.
— А вам совсем нипочем, что вас околпачивают, если уже не околпачили. Ведь околпачивают же?
Он спросил таким тоном, словно осведомлялся, не мучает ли Стрезера насморк или не натер ли тот себе ногу. С минуту Стрезер молча курил.
— Я хотел бы снова встретиться с ней. Мне необходимо с ней встретиться.
— Да, необходимо. — Чэд замялся: — То есть, вы имеете в виду… с моей матушкой?
— О, с твоей матушкой?.. Не совсем.
Этой недомолвкой миссис Ньюсем словно была отброшена куда-то очень далеко. Однако Чэд все же попытался уточнить, где Стрезер видит ее место.
— То есть…
Прежде чем ответить, Стрезер остановил на нем долгий взгляд.
— Я имел в виду Сару. Мне во что бы то ни стало — хотя она решительно от меня отреклась — нужно еще раз с нею поговорить. Так распрощаться с ней я не могу.
— Стало быть, она держалась крайне неприятно?
Стрезер вздохнул.
— Она держалась так, как я и ожидал. То есть как и должна была держаться с того момента, когда они почувствовали, что недовольны нами. Мы предоставили им, — продолжал он, — все мыслимые и немыслимые удовольствия, а они посмотрели, приблизились и не пожелали от нас ничего принять.
— Можно, как гласит пословица, подвести лошадь к воде!.. — вставил Чэд.
— Вот-вот! А тон, каким Сара сегодня утром выказывала свое недовольство, — тон, которым, продолжая твое сравнение, заявляла, что не станет пить, — не оставляет нам никаких надежд.
Чэд помолчал и затем, словно утешаясь, сказал:
— Но мы, по правде сказать, и не рассчитывали, что они останутся всем довольны.
— Не знаю, не знаю, — пробормотал Стрезер в раздумье. — Мне, во всяком случае, хотелось их ублаготворить. Впрочем, — сказал он уже громче, — не сомневаюсь: именно мои старания и оказались никуда не годными.
— Вы чудо что за человек. Право, мне иногда кажется, что вы мне только снитесь! — воскликнул Чэд. — Ну а раз вы не греза, а настоящий, — добавил он, — остальное — трын-трава.
— Настоящий-то я настоящий, только уж очень нелепый и смешной — самому себе неспособен себя объяснить. Где уж им меня понять? Я на них не в претензии.
— Вот как. Зато они к нам в претензии, — обронил Чэд вполне добродушно, и Стрезер вновь отметил про себя, что его юный друг в прекрасном расположении духа. — Мне, поверьте, очень неловко, — продолжал Чэд, — но все же хотел бы напомнить, что вам не помешает хорошенько подумать… — И он замолчал, словно опасаясь навязываться.
Но Стрезер жаждал выслушать все до конца:
— Договаривай, договаривай…
— Ну, в вашем возрасте… и зная, сколько, если сбудется то, что намечалось, матушка может для вас сделать и кем стать…
Природная щепетильность не пускала Чэда дальше этого предела, и в следующее мгновение Стрезер переложил груз на себя.
— При моем необеспеченном будущем. И очень ограниченных способностях заботиться о собственной персоне. Зная, как отменно сделает это она. С ее состоянием, добрым сердцем и неизменным — просто чудо каким! — согласием так далеко зайти. Все так, все так, — подвел он итог. — Таковы упрямые факты.
Чэд, однако, пожелал прибавить к перечисленным еще один:
— И потом, ведь матушка вам и вправду очень дорога. Разве не так?
Его старший друг медленно повернулся к нему.
— Ты поедешь?
— Поеду, если вы скажете, что считаете, мне надо. Вы же знаете, — добавил он, — я был готов еще полтора месяца назад.
— Знаю, — ответил Стрезер. — Только тогда ты не знал, что я не готов. А теперь ты готов, потому что это знаешь.
— Пожалуй, что так, — согласился Чэд. — Но как бы там ни было, я говорю искренне. Вы предлагаете взять все на себя. За кого же вы меня принимаете, полагая, что я способен допустить, чтобы вы расплачивались один?
Они стояли у парапета рядом, и Стрезер, словно желая заверить молодого человека, что он не совсем без средств, одобрительно потрепал его по плечу, но тот не успокаивался и из чувства справедливости вновь вернулся к так называемому материальному вопросу.
— Но вы отказываетесь — извините, я называю вещи своими именами, — вы отказываетесь от денег. Возможно, от больших денег.
— Ох-хо-хо, — рассмеялся Стрезер, — даже если от небольших, ты вправе об этом говорить. Впрочем, должен, со своей стороны, напомнить тебе, что ты тоже отказываешься от денег; более того, не «возможно», а, думается мне, наверняка — от очень больших денег.
— Совершенно верно. Но у меня есть определенная сумма, — возразил, помолчав, Чэд. — Тогда как о вас, дорогой мой, о вас…
— Никак не скажешь, — продолжил за него Стрезер, — что я владею «суммой», определенной или неопределенной? Весьма справедливо. Тем не менее с голоду я не помру.
— Об этом не может быть и речи! — подчеркнуто горячо заявил Чэд, и они, довольные друг другом, продолжали разговор, хотя в нем по какой-то причине произошла небольшая пауза, в течение которой младший из собеседников принялся мысленно взвешивать, будет ли тактичным тотчас и тут же обещать старшему обеспечить помянутую гарантию от голодной смерти. Однако на всякий случай решил пока за наилучшее воздержаться, тем паче что к концу следующей минуты они уже двинулись в совсем ином направлении. Нарушая ход беседы, Стрезер вдруг вернулся к затронутой ранее теме — встрече Чэда с Сарой, поинтересовавшись, не дошло ли во время их свидания до так называемой «сцены». Чэд ответил, что, напротив, они были отменно вежливы, добавив, однако, что Салли не принадлежит к числу женщин, которые ошибочно думают, будто учтивостью можно пренебрегать. — К тому же у нее связаны руки. Я с самого начала, — лукаво заметил он, — постарался взять над ней верх.
— Ты имеешь в виду — она очень много от тебя получила.
— Меньше, не нарушая приличий, я, разумеется, и не мог ей дать; только, думается, она не ожидала, что я предоставлю ей столько удовольствий. И набросилась на них, прежде чем что-либо сообразила.
— И, потребляя, вошла во вкус, — сказал Стрезер.
— Вошла во вкус… и больше, чем ожидала. — И тут же последовало: — Только я не пришелся ей по вкусу. Ко мне, честно говоря, у нее явная неприязнь.
— Зачем же тогда она тянет тебя домой?
— Затем, что чувство неприязни возмещается чувством победы. Если ей удастся залучить меня туда, это будет ее победой.
Стрезер мысленно, не торопясь, прошелся по этой цепочке аргументов.
— Да, — кивнул он, — пожалуй, ты прав. Но какой смысл в подобной победе, если, опутанный, чувствуя ее неприязнь к себе и испытывая не меньшую к ней, ты по приезде неизбежно будешь с ней в натянутых отношениях.
— Ах, — возразил Чэд, — дома она это как-нибудь перетерпит. Одно то, что я завязну в Вулете, доставит ей сладкое чувство победы. Невыносим я для нее в Париже.
— Иными словами, ей невыносима…
— Вот именно…
Чэд мгновенно понял, что его поняли, и теперь оба собеседника ближе, чем когда-либо прежде, подошли к необходимости назвать мадам де Вионе. Однако в силу поставленных ими ограничений в воздухе лишь витало, что миссис Покок сильно ее невзлюбила, имя же этой леди так и не было названо. Это умолчание добавило штрих к само собой разумеющемуся признанию редкостной дружбы между нею и Чэдом. Сам он впервые позволил себе в такой мере приоткрыть последний покров над этим дивом, заговорив сейчас о том, каким проклятым и задавленным окажется дома в свете тех чувств, какие она уже вызвала в Вулете.
— Могу вам сказать, кто еще меня не выносит.
Стрезер сразу догадался и поспешил выразить несогласие.
— Нет-нет, Мэмми никаких дурных чувств… — он быстро спохватился, — ни к кому не питает. Мэмми — прелесть!
Чэд покачал головой.
— Потому-то мне и обидно. А она, без сомнения, меня недолюбливает.
— Тебе очень обидно? Ну а что бы ты сделал ради нее?
