Дени Дидро - Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин
Жак. Значит, так было предначертано свыше.
Трактирщица. Госпожа де Ла Помере жила очень уединенно. Маркиз был старым другом ее мужа; он бывал у нее раньше, и она продолжала его принимать. Если не считать его склонности к волокитству, то он был, что называется, человеком чести. Настойчивые преследования маркиза, подкрепленные его личными достоинствами, молодостью, приятной внешностью, проявлениями самой искренней страсти, одиночеством, потребностью ласки, словом — всем тем, что заставляет нас поддаться обольщению мужчины… («Сударыня!» — «Что тебе?» — «Почтарь пришел». — «Отведи в зеленую комнату и угости, как всегда».)… возымели свое действие. Оказав против своей воли сопротивление маркизу в течение нескольких месяцев, потребовав от него, согласно обычаю, самых торжественных клятв, госпожа де Ла Помере осчастливила поклонника, и он наслаждался бы сладчайшей участью, если бы сумел сохранить чувства, в которых клялся своей возлюбленной и которые она питала к нему. Да, сударь, любить умеют одни только женщины; мужчины ничего в этом не смыслят… («Сударыня!» — «Что тебе?» — «Монах за подаянием». — «Дай ему двенадцать су за этих господ, шесть за меня, и пусть обойдет остальные номера».) После нескольких лет совместной жизни госпожа де Ла Помере показалась маркизу чересчур однообразной. Он предложил ей бывать в обществе, она согласилась; он предложил ей принимать у себя некоторых дам и кавалеров, и она согласилась; он предложил ей устраивать парадные обеды, и она согласилась. Мало-помалу он стал пропускать день-другой, не заглядывая к ней, мало-помалу он перестал являться на парадные обеды, которые сам устраивал, мало-помалу он сократил свои посещения; у него появились неотложные дела; приходя к своей даме, он бросал вскользь какое-нибудь слово, разваливался в кресле, брал брошюру, отбрасывал ее, разговаривал со своей собакой или дремал. По вечерам же его расстроенное здоровье требовало, чтоб он уходил пораньше: так предписал Троншен{151}. «Великий человек этот Троншен, честное слово! Не сомневаюсь, что он спасет нашу приятельницу, от которой остальные врачи отказались». С этими словами он брал трость и шляпу и уходил, иногда забыв поцеловать свою избранницу. («Сударыня!» — «Что тебе?» — «Пришел бочар». — «Пусть спустится в погреб и осмотрит винные бочки».) Госпожа де Ла Помере догадывалась, что ее не любят; необходимо было удостовериться, и вот как она за это взялась… («Сударыня!» — «Иду, иду».)
Трактирщица, которой надоели эти помехи, сошла вниз и, по-видимому, приняла меры, чтоб положить им конец.
Трактирщица. Однажды после обеда она сказала маркизу:
«Друг мой, вы мечтаете».
«И вы тоже, маркиза».
«Да, и мечты мои довольно печальны».
«Что с вами?»
«Ничего».
«Неправда. Расскажите же мне, маркиза, — добавил он, зевая, — это развлечет и вас и меня».
«Разве вам скучно?..»
«Нет; но бывают дни…»
«Когда скучаешь».
«Ошибаетесь, друг мой; клянусь, вы ошибаетесь; но действительно бывают дни… Сам не знаю, отчего это происходит».
«Друг мой, я уже давно собираюсь поговорить с вами откровенно, но боюсь вас огорчить».
«Что вы! Разве вы можете меня огорчить?»
«Может быть, и могу; но это не моя вина, и небо тому свидетель…» («Сударыня!.. Сударыня! Сударыня!» — «Но я же запретила звать меня ради кого бы то ни было или чего бы то ни было; позови мужа». — «Он ушел».) Не взыщите, господа, я сейчас вернусь.
Хозяйка сходит вниз, возвращается обратно и продолжает свой рассказ:
— «… Случилось это без моего согласия, без моего ведома, благодаря проклятью, тяготеющему, по-видимому, над всем родом человеческим, ибо даже я, даже я не убереглась от него».
«Ах, это исходит от вас… Чего же мне бояться!.. О чем идет речь?..»
«Маркиз, речь идет… Я в отчаянии; я приведу вас в отчаяние, и, учтя все это, может быть, будет лучше, если я ничего не скажу».
«Нет, друг мой, говорите; неужели вы скроете от меня что-либо в глубине своего сердца? Ведь первое условие нашего соглашения заключалось в том, чтобы моя и ваша души были до конца открыты друг перед другом».
«Да, это так, и вот что особенно меня тяготит: ваш упрек восполняет тот гораздо более серьезный упрек, который я делаю самой себе. Неужели вы не заметили, что я уже не так весела, как прежде? Я потеряла аппетит; я пью и ем только потому, что этого требует рассудок; сон меня покинул. Наши самые интимные встречи перестали меня радовать. По ночам я спрашиваю себя и говорю: разве он стал менее обходителен? Нет. Разве вы можете упрекнуть его в каких-нибудь подозрительных связях? Нет. Разве его любовь к вам ослабела? Нет. Но раз ваш друг остался таким, каким был, то почему же изменилось ваше сердце? Но ведь это так, вы не можете скрыть этого от себя: вы дожидаетесь его уже не с таким нетерпением, и вы уже не так радуетесь его приезду. Где беспокойство, когда он, бывало, запоздает? Где сладостное волнение при грохоте его экипажа, или когда о его приезде докладывали, или когда он появлялся? Вы его больше не испытываете».
«Как, сударыня?».
Тогда маркиза де Ла Помере закрыла глаза руками, склонила голову и умолкла на некоторое время, а затем продолжала:
«Маркиз, я ожидала вашего удивления и всех тех горьких слов, которые вы мне скажете. Пощадите меня, маркиз… Нет, не щадите, скажите их мне: я выслушаю их с покорностью, ибо я их заслужила. Да, дорогой маркиз, это правда… Да, я… Но разве не достаточно большое несчастье то, что это случилось, и стоит ли, скрывая его, прибавлять к нему позорную и низкую ложь? Вы остались таким же, а ваша подруга переменилась; ваша подруга уважает вас, почитает вас так же и даже больше, чем прежде; но… но женщина, привыкшая, как она, изучать переживания глубочайших тайников своей души и ни в чем себя не обманывать, не может скрыть от себя, что любовь оттуда ушла. Это открытие ужасно, но тем не менее соответствует действительности. Маркиза де Ла Помере, я, я оказалась непостоянной! Легкомысленной!.. Маркиз, приходите в бешенство, ищите самых отвратительных названий — я уже заранее назвала себя ими; называйте и вы меня, я готова принять их все… все, кроме названия лживой женщины, от которого, надеюсь, вы меня избавите, ибо я поистине никогда таковой не была…» («Жена!» — «Что тебе?» — «Ничего». — «В этом доме не имеешь ни минуты покоя, даже в такие дни, когда почти нет народу и может показаться, что нечего делать. Очень плохо быть трактирщицей, да еще с таким олухом мужем!») С этими словами госпожа де Ла Помере откинулась в кресле и заплакала. Маркиз упал перед ней на колени и воскликнул:
«Вы очаровательная женщина, восхитительная женщина, и второй такой нет на свете! Ваша прямота, ваша честность привели меня в смущение, и я должен был бы умереть от стыда. Ах! Какое преимущество надо мной дает вам эта честность! Какой великой вы являетесь в моих глазах и каким ничтожным кажусь я себе! Вы заговорили первой, но первым провинился я. Друг мой, ваша искренность побуждает меня к тому же; я был бы чудовищем, если б она меня не побуждала, и признаюсь вам, что история вашего сердца — это слово в слово история моего собственного. Все, что вы себе говорили, я тоже себе говорил; но я молчал, я страдал и не знаю, когда бы у меня хватило духу сказать вам».
«Да так ли это, друг мой?»
«Без всякого сомнения. И нам остается только взаимно поздравить друг друга: мы одновременно избавились от того хрупкого и обманчивого чувства, которое нас соединяло».
«Правда; какое это было бы ужасное несчастье, если б моя любовь продолжалась, в то время как ваша уже остыла!»
«Или если бы она умерла во мне раньше».
«Вы правы, я это чувствую».
«Никогда вы не казались мне такой привлекательной, такой прелестной, как в эту минуту, и если бы прошлый опыт не приучил меня к осмотрительности, я подумал бы, что люблю вас больше, чем когда-либо».
С этими словами маркиз взял ее руки и стал целовать их… («Жена!» — «Что тебе?» — «Пришел торговец сеном». — «Посмотри в счетную книгу». — «А где книга?.. Сиди, сиди, — нашел».) Скрыв смертельную досаду, разрывавшую ее сердце, госпожа де Ла Помере обратилась к маркизу:
«Как же мы поступим, маркиз?»
«Мы не обманывали друг друга; вы имеете право на полное мое уважение, а я, думается мне, не окончательно еще потерял право на ваше; мы будем видеться по-прежнему и наслаждаться доверчивостью нежнейшей дружбы. Это избавит нас от всяких неприятностей, от всяких мелких обманов, всяких упреков, всяких дрязг, обычно сопутствующих умирающей любви; мы будем бывать в свете; я стану поверенным ваших побед и не скрою от вас своих, если мне случится одержать таковые, в чем, впрочем, я весьма сомневаюсь, ибо вы сделали меня требовательным. Это будет прелестно! Вы поможете мне советами, я не откажу вам в своих, если произойдут какие-либо угрожающие обстоятельства, при которых они могут вам понадобиться. Кто знает, что может случиться?..»
