Джордж Мур - Эстер Уотерс
— Если вести дело потихоньку, — говорил он Кетли, — и не гнаться за клиентами, так все будет шито-крыто. А будешь стараться расширить дело, и, как пить дать, рано или поздно нарвешься на какого-нибудь типа. Эта комната наверху — вот что меня сгубило.
— Мне самому было там всегда не по себе, — сказал Кетли. — Что-то есть там такое, отчего не лежит к ней душа. Дело, конечно, ваше, но вы же не принимаете ставок в буфете? Так вот, эта комната наверху — в ней тоже есть что-то такое, примечали?
— Да не сказать, чтоб примечал. Я что-то даже не очень понимаю, о чем это вы?
— Ну, если сами не примечали, значит — все. А я так очень даже примечаю, и упаси вас бог принять там у кого-нибудь ставку. А меня туда ни за какие деньги не заманишь.
Уильям рассмеялся. Он думал сначала, что торговец просто шутит, но вскоре понял, что он и в самом деле исполнен недоверия к этому помещению. А когда к Кетли начали приставать с вопросами, он сказал Джорнеймену, что он не то чтобы боится заходить в буфет, а только ему там не по себе.
— Вам ведь тоже небось в одних местах как-то приятнее, чем в других.
Джорнеймен вынужден был признать, что так действительно бывает.
— Ну вот, это как раз и есть одно из таких мест, какие мне не по нутру. Разве вы не слышите, там какой-то голос говорит — тихий такой, глухой и вроде как с усмешечкой?
А еще как-то раз он вдруг с каким-то странным выражением уставился в угол, держа руку козырьком над глазами.
— На что это вы смотрите? — спросил его Джорнеймен.
— На то, чего вы все равно не увидите, — отвечал Кетли и принялся допивать свое виски с задумчиво-глубокомысленным видом. А недели две-три спустя все заметили, что он старается держаться как можно дальше от входа в буфетную и всем и каждому рассказывает длиннейшую историю о страшной опасности, которая его там подстерегает.
— Он меня поджидает. Но я не пойду туда, и тогда ничего не случится. Он за мной идти не может. Он ждет, когда я сам к нему приду.
— Так держитесь от него подальше, — сказал Джорнеймен. — А может, спросите у этого своего дьявола, не подскажет ли он нам, на какую лошадку поставить?
— Я стараюсь не попадаться ему на глаза. Но он все время следит за мной, кивает и манит к себе.
— А сейчас вы его видите? — спросил Стэк.
— Вижу, — сказал Кетли. — Вон он сидит и словно хочет сказать: не придешь ко мне, так еще хуже будет.
— Бросьте вы с ним разговаривать, — шепнул Уильям Джорнеймену на ухо. — Видать, он малость умом повредился. Ему здорово не везло последнее время.
Прошло еще несколько дней, и Джорнеймен с удивлением увидел, что Кетли как ни в чем не бывало сидит в ненавистной ему буфетной.
— Он все-таки поймал меня. Пришлось мне к нему пойти. Больно уж громко нашептывал он мне в уши, пока я шел по улице. Я хотел было перейти с тротуара на мостовую, чтобы избавиться от него, да какой-то пьяница толкнул меня обратно, а он уже стоит у двери, поджидает меня и говорит: «Ну, теперь уж лучше заходи. Сам знаешь, что будет, если не зайдешь».
— Бросьте чепуху пороть, старина. Пойдемте-ка, выпьем с нами.
— Сейчас не могу… Может, немного погодя.
— Что он говорит? — спросил Стэк.
— А черт его душу знает, разве поймешь, — сказал Джорнеймен. — Мелет, как всегда, какой-то вздор.
Все принялись обсуждать, какая из облюбованных ими лошадей имеет больше шансов выйти победителем на скачках, но каждый невольно поглядывал на странного маленького человечка с изжелта-бледным лицом, который, сидя на высоком табурете в соседнем зале, чистил себе перочинным ножом ногти. Чувство надвигающейся беды охватило всех, но прежде чем кто-либо успел произнести хоть слово, Кетли всадил себе нож в горло по самую рукоятку и повалился на пол. Уильям, ринувшись вперед, перепрыгнул через стойку, и в тот же миг в горле у него словно лопнуло что-то и он стал бледнее мертвеца, лежавшего на полу у его ног. Стэк и Джорнеймен бросились к нему на помощь. Из горла у него хлынула кровь. Кровь била из раны на шее у Кетли, и оба кровавых потока растеклись большой лужей, пропитывая опилки, устилавшие пол.
— Это оттого, что я перепрыгнул через стойку, — ослабевшим голосом произнес Уильям.
— Пустите, я сама позабочусь о своем муже, — сказала Эстер.
Кровь снова хлынула из горла Уильяма, и речь его оборвалась; опираясь на руку жены, с трудом передвигая ноги, он побрел в маленькую гостиную позади зала. Эстер отчаянно звонила в колокольчик.
— Бегите за доктором Грином! — крикнула она. — Если его нет дома, позовите кого-нибудь еще, кто поблизости. Без доктора не возвращайтесь.
Доктор сказал, что лопнул небольшой сосуд, и теперь Уильям в течение долгого времени должен соблюдать величайшую осторожность. Похоже, что болезнь может затянуться. Кетли же одним молниеносным ударом перерезал себе яремную вену, и смерть наступила почти мгновенно.
Как и следовало ожидать, началось следствие, и следователь уголовного розыска проявил большой интерес к образу жизни самоубийцы. Среди опрошенных им свидетелей была миссис Кетли, которая показала под присягой, что ее покойный супруг посещал пивную «Королевская голова», делал там ставки на лошадей и потерял за последнее время очень много денег на скачках. Полиция сообщила, что содержатель «Королевской головы» был подвергнут штрафу в сто фунтов стерлингов за подпольное букмекерство, и председатель присяжных заявил, что игра на скачках ведет к разорению неимущих классов и необходимо положить этому конец. Следователь, со своей стороны, присовокупил, что заведения, подобные «Королевской голове», должны быть лишены патента. Это простейший и наиболее безошибочный способ покончить с подобными безобразиями.
— Этот дом не принес нам счастья, — сказал Уильям. — А если порой мне и везло, то теперь удача совсем от меня отвернулась. Через три месяца нас вытолкают отсюда в шею. Еще один привод в суд, и на меня наложат штраф в две сотни, а то и вовсе упрячут в тюрьму месяца на три, и это уж меня доконает.
— Нам никогда не выдадут больше патента, — сказала Эстер. — А Джек-то ходит здесь в школу и так хорошо учится!
— Тяжело мне, Эстер, что я навлек на нас такую беду. Однако ж надо теперь как-то выкручиваться, надо постараться побольше выручить за дом. Может, мне еще повезет — угадаю, на какую лошадь поставить. Да что толковать — этот дом не принес нам счастья. Я его ненавижу и рад буду от него избавиться.
Эстер вздохнула. Ей неприятно было слышать такие дурные слова о своем доме. И после стольких лет, прожитых в нем, говорить так было вовсе негоже.
XLIII
Всю зиму Эстер оберегала Уильяма от простуды и не выпускала из дому. Хотя здоровье его и не пошло на поправку, но хуже ему тоже не стало, и Эстер начала тешить себя надеждой, что разрыв сосуда — это еще не чахотка. Однако весной Уильяму пришлось все же заняться делами, и резкие весенние ветры были ему не на пользу. Принимались меры против возобновления с ним контракта, и Уильям решил потягаться со своими противниками. Он нанял адвоката, вложив в это немало денег. Тем не менее в патенте ему было отказано, а северо-восточный ветер не переставал злобствовать, словно поставив себе целью свести Уильяма в могилу. Деньги, вложенные в дом, были безнадежно потеряны, и Эстер с больным мужем на руках стала готовиться к переезду.
Уильям показал себя хорошим мужем, и за эти годы, когда Эстер была хозяйкой «Королевской головы», она знала немало счастливых минут: нет, она никак не могла сказать, что была несчастлива. Только она всегда была против игры на скачках… Да, ведь они и пытались обойтись без этого… Конечно, было в их жизни немало и такого, о чем они не могли не сожалеть… Впрочем, Кетли был всегда немного со странностями, а беда, приключившаяся с Сарой, имела самое малое отношение к «Королевской голове». Ведь они, как могли, старались отдалить ее от этого парня. Она одна повинна в своем несчастье. Есть на свете немало мест похуже, чем «Королевская голова», и Эстер чувствовала, что ей не к лицу поносить свое заведение. Она прожила здесь семь лет; здесь подрастал ее сын — теперь он уже почти юноша и получает хорошее образование. И уж это-то, что ни говори, — только благодаря доходам от «Королевской головы». А вот для здоровья Уильяма, может, оно было и плохо. Ставки, ставки, она уже устала о них думать. И притом эти бесконечные выпивки. Уильям не мог отказываться, когда то один, то другой приглашал его выпить… Эстер на мгновение застыла на месте, и лицо у нее стало испуганное, расстроенное…
Она упаковывала шторы. Хуже всего было то, что она совсем не представляла себе, как они теперь будут жить. Все было бы ничего, если бы они могли вернуть деньги, вложенные в дом. Но от этой потери трудно было оправиться: столько денег ухнуло — все равно, как если бы они выбросили их в реку. Семь лет тяжелого труда (а ведь она трудилась не покладая рук), и в итоге — ничего. Если бы все эти годы она разыгрывала из себя важную даму, ничуть не было бы хуже. Лошади выигрывали скачку, лошади проигрывали скачку — вечное беспокойство, вечная тревога, а в итоге — ничего. При этой мысли к горлу у нее подкатывал комок. Столько труда, и все понапрасну! Она окидывала взглядом пустые стены, спускаясь по голой лестнице без ковровой дорожки. Ни одной пинты пива не подаст она больше никому в этом зале. Каким здоровенным, крепким малым был Уильям, когда она решилась переселиться к нему. Как страшно изменился он с тех пор. Увидит ли она его снова здоровым, полным сил? Ей припомнилось, как он сказал ей однажды, что поднакопил уже почти три тысячи фунтов стерлингов. Брак с ней не принес ему удачу. Что осталось теперь у них от этих денег?
