Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Писатели работали в здании, которое именовалось Производственным. Оно было расположено у подошвы холма, приблизительно в миле от наших казарм, но этот писатель попросил позволения работать в одном старом здании возле ротной линейки, и разрешение ему было дано. В этом доме не было отопления, да он ничего и не требовал, однако в скором времени там поставили для него угольную печку, а кое-что из хлама убрали. Когда мне поручили перепечатать какие-то бумажки, ротный командир не мог найти для меня места в канцелярии и приказал мне пойти в здание, где работал писатель, и спросить, не будет ли он возражать, если там поставят еще один стол и пишущую машинку.

Когда я вошел в помещение, я увидел, что писатель стоит у окна и смотрит на снег.

— Ротный командир приказал узнать, не будете ли вы возражать…

— Нет, конечно, — отвечал он.

Он даже не дал мне договорить, что, собственно, нужно ротному командиру. Однако это не было грубостью — просто он был очень нетерпелив.

— Так я принесу сюда стол и машинку, — сказал я.

— Я не знал, что вы писатель, — заметил он.

— Я не писатель, — сказал я. — Там, в Нью-Йорке, я печатал на машинке, и здесь мне предложили заняться тем же.

— Что вы печатаете?

— Расписание нарядов. Извещения. Списки всякого рода. Рапорты.

— И вам это нравится?

— Вполне подходяще. Я люблю сидеть за столом и печатать.

— Валяете устраивайтесь. Стол можно поставить вот сюда. В том углу — мой. Вы давно в армии?

— Почти пять месяцев. А вы?

— Почти шесть. Вам это, наверно, нравится так же, как и мне?

— А вам очень нравится?

— Ну, я вижу, вам это тоже не нравится.

— Но ведь должен же кто-нибудь служить в армии.

— Я воображал, что она может обойтись без меня, — сказал он.

К вечеру — а это был третий день моего пребывания в лагере — я кончил работу для ротного командира, поднялся со стула, зевнул и закурил сигарету.

— Тут у вас что-нибудь секретное? — спросил писатель.

— Не думаю.

— Позвольте тогда взглянуть?

Я не возражая, и он просмотрел бумаги. Там было три информационные сводки, расписание нарядов и список личного состава части.

— Превосходно, — сказал он, — И вы все это отлично напечатали. Сыграем?

Мы кидали монеты об стенку почти целый час. Я выиграл семь очков, хотя в середине игры у меня было почти вдвое больше.

Вечером я рассказал отцу, что познакомился с писателем, и отец удивился.

— Ты хочешь сказать, он тоже в армии?

— Ну да, — говорю. — Ты знаком с его книгами?

— Конечно, — сказал отец. — Но что ему делать в армии?

— Считается, что он пишет сценарии для учебных фильмов.

— Боже мой, — сказал отец. — Это все равно, что попросить Бернса написать рекламу для военного займа.

— Кто это Бернс?

— Роберт Бернс, — сказал отец. — Можно ли такого человека запихивать в армию! Дайте ему спокойно писать, что он писал до войны и что будет писать после, или пустите ему пулю в лоб — и конец.

Как-то утром писатель встал из-за стола, за которым пытался работать, и подошел ко мне.

— Есть у вас какая-нибудь работа? — спросил он.

— Нет, — говорю. — Я пишу письмо товарищу.

— Вот и отлично, — сказал он. — А я уже три недели пытаюсь написать сценарий о пользе физкультуры, но, видно, мне это не по силам. Мысль все время блуждает где-то в другом месте. Полковник, начальник производственного отдела, очень терпеливо ко мне относится, и я ему признателен за это, но больше я не хочу испытывать его терпение. Я горячо жажду ему угодить, но что поделаешь, раз это не по мне. Я до краев набит другими впечатлениями. Не хотели бы вы мне помочь?

— А что я могу для вас сделать?

— Написать сценарий для меня.

— Я не умею писать сценарии.

— А это и не требуется. Нужно только пару часов постучать на машинке. У меня ничего не выходит, потому что я немножко умею писать и это мне мешает. Так как же, а?

— Я попробую.

— Спасибо. А я постараюсь при случае сделать что-нибудь для вас.

— Когда вы хотите, чтобы я начал?

— Нельзя ли сейчас, сразу? А я бы пошел пока погулять. Вы имеете представление о том, что нужно сделать?

— Ладно, — сказал я. — Я нагляделся вдоволь учебных фильмов. Знаю, что там требуется, чтобы им угодить.

— Сейчас девять часов, — сказал писатель. — В двенадцать я зайду за вами. Пообедаем вместе в кафетерии, идет?

— Ладно.

— Вот тут исходный материал, который мне дал полковник три недели тому назад. Просмотрите его — может быть, что-нибудь оттуда выудите.

— Ладно.

Он зашагал во двор, спотыкаясь на ходу, но не падая, а я принялся за исходный материал полковника. Минут за десять-пятнадцать я все обдумал, потом начал писать то, что, по-моему, нужно было полковнику. Кончил я печатать к половине двенадцатого, получилось почти девять страниц. Вещь эта показалась мне настолько глупой, что мне стало стыдно, но я просто не знал, что еще можно было сделать из подобной чепухи. Я решил было сказать писателю, что у меня ничего не вышло, но он вернулся как раз в ту минуту, когда я перечитывал свою рукопись.

— Ну как, получается?

— Не знаю, — сказал я. — Что-то такое я накатал. Ужасно глупо, по-моему.

— Дайте-ка взглянуть.

Он взял у меня рукопись, подошел к окну и прочел. Я думал, он вежливо меня поблагодарит и предложит забыть обо всем этом деле, но он вернулся к столу и сказал:

— Надеюсь, я вас не обижу, если скажу, что вы написали самый лучший сценарий для учебного фильма, какой мне когда-либо приходилось читать.

— Вы думаете, подойдет?

— Это как раз то, что нужно полковнику. Теперь вот что: писал это не я, а поручено-то было мне…

— И что же?

— Мне ужасно неловко, мне так повезло — найти человека, который может сделать работу за меня, — я очень смущен и очень вам признателен. Как вы думаете, могли бы мы с вами пока сделать вид, что это я написал?

— Разумеется, — сказал я. — Для меня это не составило никакого труда.

— Я передам этот сценарий полковнику после завтрака, — сказал он.

После завтрака он спустился под гору в производственный отдел, а я поднялся обратно к своему столу.

Незадолго до того я получил письмо от Виктора, в котором он сообщая, что его отправили в фотошколу в Рочестер, штат Нью-Йорк. Он должен был вернуться через шесть недель — может быть, к тому времени, писал он, мы оба будем в Нью-Йорке. Да, Виктор-то, может, через шесть недель и вернется в Нью-Йорк, но мне, пожалуй, никак не вернуться. Сержант мне сказал, что, раз уж человека послали в Огайо — хотя бы и в командировку на шесть недель, согласно приказу, — все равно он останется там навсегда.

— И не думайте, что через шесть недель вы вернетесь в Нью-Йорк, — сказал сержант.

— Почему?

— Вас там не любят, в Нью-Йорке.

— Откуда вы знаете?

— Раз уж вас послали сюда, значит, вас там не любят.

— Там шло как будто бы все хорошо.

— Кто-то там порешил, что лучше от вас избавиться. Так что о Нью-Йорке забудьте и думать. Следующее место, куда вас пошлют, будет за океаном.

Так вот, теперь я сел писать письмо Виктору, но я решил, что не стоит говорить ему о том, что мы вряд ли скоро увидимся, во всяком случае — не в Нью-Йорке. Вместо этого я написал много другой всякой всячины. Скоро то, что я написал, перестало быть письмом, а превратилось в смешную историю о Викторе, обо мне самом, об отце, о Доминике и Лу. Я напечатал уже четыре страницы, когда вошел писатель.

— Ну, — сказал он, — полковник потрясен нашим сценарием. Он сказал, что, если я смогу представлять каждый месяц такой же сценарий, как этот, он будет весьма счастлив. Я бы хотел его осчастливить елико возможно, так как до войны он писал сценарии для «Братьев Уорнер». Вы долго думаете пробыть в этом лагере?

— Сержант говорит, что я здесь навсегда. Говорит, что отсюда один путь — за океан. Хотя я командирован только на шесть недель.

— Такая же командировка была и у меня, — сказал писатель. — Ну а поскольку вы уже здесь, как вы считаете, справитесь раз в месяц с такой работой, как сегодня?

— Думаю, да.

— Что это вы теперь пишете?

— Письмо товарищу.

— Не слишком ли длинное, а?

— Иногда я пишу и длинные письма.

— А вы ничего не будете иметь против, если я его прочитаю?

— Конечно нет, что вы!

Писатель сел и прочел все, что я успел написать.

— Никто вам никогда не говорил, что вы писатель? — спросил он.

— Священник один говорил, из той церкви, в которую я ходил в Сан-Франциско.

— Так вот, я вам скажу то же самое.

— Письма-то я пишу хорошо.

— Все, что человек ни напишет, это и есть письмо. Напишите письмо ко всем.

— А что я им могу рассказать?

— Да то же, что и Виктору рассказали. Вы первый писатель, которого я встретил здесь, в армии.