Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
— Я в вашем распоряжении! Надеюсь, что меня задержат недолго.
— Если вы обещаете не делать попыток к бегству, мы не наденем на вас наручники. Альферес оказывает вам эту милость, но если вы попытаетесь…
Ибарра пошел с ними, пораженные слуги глядели ему вслед.
Что же сталось между тем с Элиасом?
Покинув дом Крисостомо, Элиас бросился бежать как одержимый, сам не зная куда. Он пересек поля и в страшном волнении добрался до леса; он бежал от людей, от света — даже луна ему мешала — и наконец углубился в таинственный мрак лесной чащи. Юноша то останавливался, то брел по незнакомым тропкам, в изнеможении прислонялся к вековым деревьям, пробирался через кустарник и глядел вниз на залитый лунным светом городок, раскинувшийся на берегу озера. Вспархивали потревоженные птицы и громадные нетопыри, с ветки на ветку перелетали совы и филины, пронзительно ухая и глядя на него своими круглыми глазами. Элиас не слышал и не замечал их. Ему казалось, что за ним по пятам гонятся гневные тени его предков. На каждой ветви ему виделась корзина с окровавленной головой Балата, в точности как рассказывал отец. Ему казалось, что под каждым деревом он натыкается на труп женщины, что во мраке раскачивается зловонный скелет опозоренного деда… И скелет, и женщина, и голова кричат ему: трус, трус!
Элиас спустился с горы, побежал к озеру и заметался по берегу; но вот ему почудилось, что вдалеке, где от лунного света по воде пролегла мерцающая дорожка, поднимается, колеблется призрак его сестры с окровавленной грудью, с развевающимися по ветру волосами.
Элиас упал на колени в песок.
— И ты тоже? — прошептал он, протягивая руки.
Потом, не сводя глаз с лунной дорожки, он медленно поднялся и вошел в воду, словно следуя за кем-то по отлогому дну песчаной отмели. Вот он уже далеко от берега, вода доходит ему до пояса, а он все идет, идет дальше, будто околдованный манящим призраком. Вода ему уже по грудь… Но вдруг прогремел ружейный залп, видение рассеялось, и Элиас очнулся. В ночной тишине даже на большом расстоянии выстрелы звучали громко и отчетливо. Он остановился, огляделся, заметил, что стоит в воде; озеро было спокойно, на берегу мерцали огоньки рыбацких хижин.
Элиас вернулся на берег и направился к городку. Зачем? Он сам не знал.
Городок казался вымершим; все дома были заперты; даже собаки, которые обычно лают ночь напролет, в страхе попрятались. Серебристый свет луны наполнял душу чувством тоски и одиночества.
Боясь встретить жандармов, Элиас углубился в сады и огороды, в одном из которых заметил неясные очертания двух людей. Но он продолжал свой путь и, перепрыгивая через плетни и каменные ограды, с трудом добрался до другого конца городка и повернул к дому Ибарры. У ворот толпились слуги, обсуждая печальное происшествие и жалея хозяина.
Узнав о случившемся, Элиас отошел в сторону, обогнул дом, перепрыгнул через ограду, влез в окно и очутился в кабинете, где еще горела свеча, зажженная Ибаррой.
Элиас увидел разбросанные бумаги и книги, оружие и мешочки с деньгами и драгоценностями. В его воображении возникла картина того, что произошло, и он решил собрать документы, которые могли скомпрометировать Ибарру, а затем выкинуть их в окно и закопать.
Взглянув в сад, Элиас при свете луны заметил двух жандармов, направлявшихся к дому с каким-то человеком; в темноте поблескивали штыки и козырьки их фуражек.
Тогда он принял другое решение: быстро свалил в кучу одежду и бумаги посреди кабинета, облил керосином из лампы и поджег. Револьверы он поспешно сунул за пояс и, заметив портрет Марии-Клары, на секунду замешкался… Но затем спрятал его в один из мешочков и, прихватив их, выпрыгнул из окна.
В это самое время жандармы уже входили в дом.
— Пропустите, нам надо взять бумаги вашего хозяина! — сказал секретарь префекта, пришедший с жандармами.
— А у вас есть разрешение? Если нет, не впущу, — ответил старик слуга.
Солдаты растолкали слуг прикладами, поднялись по лестницам, но густой дым уже наполнял весь дом, и гигантские огненные языки, вырываясь из зала, лизали окна и двери.
— Пожар! Пожар! Горим! — закричали все. Слуги бросились спасать имущество, но тут огонь добрался до лаборатории, и взорвались какие-то вещества. Жандармы вынуждены были отступить, пламя двигалось прямо на них, пожирая и разрушая все на своем пути. Напрасно слуги таскали воду из колодца, напрасно кричали, звали на помощь, никто им не внимал. Огонь распространялся все дальше, к небу вздымались огромные клубы дыма. Весь дом был объят пламенем, от него тянуло страшным жаром. Прибежало несколько крестьян, но лишь для того, чтобы посмотреть на огромный костер, на гибель того старого дома, который так долго щадили стихии.
LVI. Что говорят и чему верят
Наконец бог послал утро замершему в страхе городку.
На улице, где помещались казармы и суд, было еще тихо и пустынно; в домах — ни единого признака жизни. Но вот со скрипом открылся один деревянный ставень, и показалась детская головка; покрутившись туда-сюда, она высунулась из окна, любопытные глазенки забегали по сторонам. «Шлеп!» Этот звук возвестил о грубом прикосновении дубленого ремня к нежной детской коже; рот ребенка искривился, и глаза закрылись; головка исчезла, ставень захлопнулся.
Пример, однако, был подан; стук открывшегося и закрывшегося окна, видимо, услышали, ибо приотворилось соседнее окно, и из него осторожно высунулась голова беззубой, морщинистой старухи — это была та самая сестра Путэ, что подняла такой шум во время проповеди отца Дамасо. Дети и старики — самые любопытные существа на свете: первым хочется все узнать, вторым — оживить свои воспоминания.
Старуху, вероятно, некому было шлепнуть; она спокойно стояла у окна и, хмуря брови, глядела вдаль, затем пожевала ртом, смачно сплюнула и перекрестилась. В доме напротив тоже робко раскрылось окошечко, и оттуда выглянула сестра Руфа — та, что не любила ни обманывать, ни быть обманутой. Обе поглядели друг на друга, улыбнулись, кивнули и перекрестились.
— Иисусе! Это было похоже на мессу в день престольного праздника, настоящий фейерверк! — сказала сестра Руфа.
— С той ночи, когда в наш городок ворвался Балат, я не видела ничего подобного, — ответила сестра Путэ.
— Стреляли-то как! Говорят, на нас напал старый Пабло.
— Тулисаны? Не может быть! Говорят, стражники выступили против жандармов. За это и арестовали дона Филипо.
— Ходят слухи, что было не меньше четырнадцати убитых.
Начали открываться другие окна; жители обменивались приветствиями и мнениями.
При свете занимавшегося утра, которое обещало чудесный день, вдали смутно виднелись суетившиеся гражданские гвардейцы — маленькие, пепельно-серые силуэты.
— Вон несут еще одного мертвеца, — сказал кто-то.
— Одного? Я вижу двух.
— И я тоже… Но кто же в конце концов знает, что случилось? — спросил мужчина с хитрой физиономией.
— Да, наверно, все это стражники затеяли.
— Нет, сеньор: бунт в казармах!
— Какой бунт? Священник против альфереса?
— Ничего подобного, — сказал тот, кто первый задал вопрос. — Это китайцы подняли мятеж, — и затворил свое окно.
— Китайцы! — повторили все в великом изумлении.
— Потому-то их и не видно!
— Не иначе как все перебиты.
— Я так и знал, что они затевают дурное дело. Вчера…
— Я так и думала. Вчера вечером…
— Очень жаль, — заметила сестра Руфа. — Неужто все они погибли и не придут на пасху с подношениями? Подождали хотя бы до Нового года…
Улица мало-помалу оживлялась. Сперва появились собаки, куры, свиньи и голуби, — они открыли движение. Вслед за ними вылезло несколько обтрепанных мальчишек, которые, взявшись за руки, боязливо приблизились к казармам. Потом вышли старухи в платках и с массивными четками в руках, делая вид, что молятся, чтобы солдаты их не задерживали. Когда стало ясно, что можно ходить по улице, не рискуя получить пулю в спину, показались мужчины. Сначала они с безразличным видом топтались возле дома, поглаживая своих петухов; затем, шаг за шагом, то и дело останавливаясь, добрались до здания суда.
Через четверть часа распространился другой слух: Ибарра со своими слугами хотел похитить Марию-Клару, а капитан Тьяго отстоял ее с помощью жандармов.
Убитых, как говорили, оказалось уже не четырнадцать, а тридцать; капитан Тьяго был ранен и спешно выехал с семьей в Манилу.
Появление двух стражников, тащивших на носилках нечто похожее на человеческое тело и сопровождаемых жандармом, вызвало величайшее волнение. Стало известно, что они шли из монастыря; по свисавшим с носилок ногам кто-то попытался угадать, кто бы это мог быть. Немного позже уже знали наверняка, кто этот несчастный. Еще некоторое время спустя один убитый превратился в трех, — повторилось таинство святой троицы. А потом произошло нечто, подобное чуду с хлебами и рыбами, — убитых уже стало тридцать восемь.
