Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
— Сказал, но потребовал, чтобы я хранил тайну; он сообщил, что деньги дали вы.
— Боже милостивый! — воскликнул пораженный Ибарра.
— Сеньор, поверьте, нельзя терять времени, мятеж может вспыхнуть сегодня же вечером!
Широко раскрыв глаза и обхватив руками голову, Ибарра, казалось, не слышал его слов.
— Выступление не предотвратить, — продолжал Элиас, — я прибыл слишком поздно, не знаю никого из предводителей… Спасайтесь, сеньор, сохраните себя для родины!
— Но куда бежать? Этим вечером меня ждут в одном доме! — воскликнул Ибарра, думая о Марии-Кларе.
— В любой другой город, в Манилу, в дом какого-нибудь сановного лица, но только не оставайтесь здесь, чтобы не сказали, что вы руководите мятежом!
— А если я сам сообщу о заговоре?
— Сообщите, вы? — воскликнул Элиас, взглянув на него и отступив на шаг. — Вы станете предателем и трусом в глазах заговорщиков и малодушным в глазах всех других; люди скажут, что вы устроили им западню, чтобы выслужиться, скажут, что…
— Но что же мне делать?
— Я уже сказал вам: уничтожить бумаги, имеющие к вам прямое или косвенное отношение, бежать и ожидать дальнейших событий…
— А Мария-Клара? — вздохнул юноша. — Нет, лучше смерть!
Элиас скрестил руки на груди и сказал:
— Хорошо, по крайней мере отведите первый удар, подготовьтесь к аресту!
Ибарра обескураженно огляделся по сторонам.
— Тогда помогите мне; там, в тех бюварах, переписка нашей семьи; отберите письма моего отца; может быть, именно они могут меня скомпрометировать. Читайте подписи.
И юноша в отчаянии растерянно открывал и запирал ящики, перебирал бумаги, бегло просматривал письма, рвал одни, откладывал другие, вытаскивал книги, перелистывал их и т. д. Элиас делал то же самое, — не в таком волнении, но с неменьшим усердием. Вдруг он остановился, удивленно подняв брови, повертел в руках какую-то бумагу и спросил дрогнувшим голосом:
— Ваша семья была знакома с доном Педро Эибаррамендия?
— Еще бы! — ответил Ибарра, открывая ящик и вытаскивая ворох бумаг. — Это мой прадед!
— Дон Педро Эибаррамендия — ваш прадед? — переспросил Элиас, изменившись в лице и страшно побледнев.
— Да, — рассеянно отвечал Ибарра. — Мы только сократили его фамилию — она слишком длинна.
— Он был из басков? — снова спросил Элиас, подойдя ближе.
— Из басков. Но что с вами? — удивился Ибарра.
Элиас сжал кулак, поднес его ко лбу и посмотрел в упор на Крисостомо, который попятился, напуганный выражением его лица.
— Знаете, кто был дон Педро Эибаррамендия? — проговорил Элиас сквозь зубы. — Дон Педро Эибаррамендия был тот подлец, который оклеветал моего деда и послужил причиной всех наших несчастий. Я везде искал его потомков, и вот бог свел меня с вами! Теперь расплачивайтесь за наши страдания!
Крисостомо глядел на него, потрясенный; но Элиас схватил его за руку и прорычал голосом, в котором звучали горечь и ненависть:
— Взгляните на меня, взгляните, как я страдаю, а вы живете, любите, вы богаты, у вас есть дом, вас уважают, вы живете… живете!
Вне себя, он кинулся к маленькой коллекции оружия, но, схватив два кинжала, тут же их выронил и безумным взглядом посмотрел на Ибарру, который стоял неподвижно.
— Что я делаю? — прошептал Элиас и выбежал из комнаты.
LV. Катастрофа
Капитан Тьяго, Линарес и тетушка Исабель ужинали в столовой, откуда доносился звон тарелок и приборов. Мария-Клара сказала, что у нее нет аппетита, и села к фортепьяно; около нее пристроилась хохотушка Синанг, которая что-то шептала ей с таинственным видом на ухо. Отец Сальви беспокойно прохаживался из одного конца зала в другой.
Мария-Клара ушла из-за стола вовсе не потому, что не хотела есть; нет, она просто ждала одного человека и воспользовалась этим предлогом, чтобы избежать присутствия ее аргуса[170]; пропустить ужин Линарес не мог.
— Вот увидишь, это чучело проторчит здесь до восьми, — прошептала Синанг, показывая на священника. — А в восемь должен прийти он. Священник тоже влюблен не меньше Линареса.
Мария-Клара с ужасом взглянула на подругу. Та, ничего не заметив, продолжала трещать:
— А я знаю, почему он не уходит, несмотря на мои намеки: не хочет жечь масло в монастыре! Знаешь? Как только ты заболела, те две лампы, что он там зажигал, больше не светятся… Но посмотри, какие у него глаза, какое лицо!
В этот момент часы в зале пробили восемь. Священник вздрогнул и сел в углу.
— Он идет! — сказала Синанг, ущипнув Марию-Клару. — Слышишь?
Зазвонил ангелюс, и все приготовились к молитве. Отец Сальви начал читать слабым и дрожащим голосом, но все были погружены в собственные мысли, и никто не обратил на это внимания.
Едва кончили молиться, как появился Ибарра. На юноше не только был траурный костюм, — выражение его лица тоже было траурным, и это так бросалось в глаза, что Мария-Клара поднялась, сделала шаг ему навстречу, желая спросить, что с ним, как вдруг прогремел ружейный выстрел. Ибарра остановился, глаза его потемнели, язык словно одеревенел. Священник спрятался за колонной. Новые выстрелы, новые залпы раздались со стороны монастыря, послышались крики и топот. Капитан Тьяго, тетушка Исабель и Линарес вбежали в зал криками: «Тулисаны, тулисаны!» За ними следовала Анденг; размахивая вертелом, она подскочила к своей молочной сестре. Тетушка Исабель упала на колени и, плача, забормотала: «Kirie eleyson»[171]. Бледный и дрожащий капитан Тьяго протягивал статуе пресвятой девы Антипольской вилку, на которой красовалась куриная печенка. Линарес замер с полным ртом, держа в руке ложку; Синанг и Мария-Клара бросились друг другу в объятия. Единственный, кто не тронулся с места, был Крисостомо; он был бледен как полотно.
Шум и крики нарастали: со стуком захлопывались окна, то и дело слышался пронзительный свист, гремели выстрелы.
— Господи помилуй! Видишь, Сантьяго, пророчество исполняется… Закрой окна! — стонала тетушка Исабель.
— Пятьдесят больших петард и две благодарственные мессы! — ответил капитан Тьяго. — Ora pro nobis![172]
Воцарилась зловещая тишина… Но вот послышался голос запыхавшегося альфереса:
— Отец священник! Отец Сальви! Где вы?
— Альферес хочет исповедаться! — вскричала тетушка Исабель.
— Альферес ранен? — с трудом проговорил Линарес. — Ох!
Только теперь он заметил, что еще не проглотил того, что держал во рту.
— Отец священник, где вы! Уже нечего бояться! — продолжал кричать альферес.
Отец Сальви решился наконец выйти из своего убежища и направился к лестнице.
— Тулисаны убили альфереса! Мария, Синанг, по комнатам! Запирайте двери! Господи помилуй!
Ибарра тоже направился к лестнице, невзирая на крики тетушки Исабели.
— Не выходи, ты ведь не исповедовался, не выходи!
Добрая старушка была большой приятельницей его матери.
Но Ибарра вышел на улицу; ему казалось, что все завертелось вокруг, что земля колеблется. В ушах звенело, ноги были словно налиты свинцом, шаг неровен; перед глазами то проплывали кровавые волны, то разливался свет, то сгущался мрак.
Хотя на небе ярко светила луна, юноша спотыкался о камни и бревна, лежавшие на мостовой. Улица была пустынна и безмолвна.
Возле казарм он увидел солдат, на ружьях поблескивали штыки. Солдаты что-то горячо обсуждали и не заметили Ибарру.
Из здания суда слышались удары, крики, стоны, проклятия; среди них выделялся голос альфереса.
— Колодки! Надеть наручники! Кто пошевелится — стрелять! Сержант, вам поручается охрана! Сегодня никто не сбежит, даже сам бог! Капитан, не дремать!
Ибарра ускорил шаг, направляясь к своему дому; там его с нетерпением ждали слуги.
— Оседлайте мне лучшего коня и идите спать! — приказал он.
Юноша вошел в кабинет, собираясь быстро уложить вещи. Открыв кованный железом ларец, он взял оттуда все деньги и сунул их в мешок. Собрал все ценности, снял со стены портрет Марии-Клары и, вооружившись кинжалом и двумя револьверами, направился к шкафу, где находились его инструменты.
В этот момент раздались три сильных удара в дверь.
— Кто там? — угрюмо спросил Ибарра.
— Именем короля откройте, сейчас же откройте, или мы выломаем дверь! — ответил по-испански властный голос.
Ибарра бросил быстрый взгляд на окно; глаза его сверкнули, он взвел курок, но, тут же передумав, положил оружие и пошел открывать; слуги уже сбежались к двери.
Три жандарма тотчас его схватили.
— Именем короля вы арестованы! — сказал сержант.
— За что?
— Там скажут; нам запрещено об этом говорить.
Ибарра секунду подумал и, не желая обнаружить перед солдатами следы приготовлений к бегству, взял шляпу и сказал:
