Илья Штемлер - Архив
– Ах, это вы? – просьба Брусницына обескуражила Варгасова. – Что же так? Я вас ждал вчера, а вы…
– Нет, нет… Мы ведь договорились – вчера вечером или сегодня в первой половине дня, – запротестовал Брусницын. – Я был у вас в начале двенадцатого, но не застал… Спуститесь, пожалуйста, на улицу.
– Так поднимайтесь ко мне, – продолжал недоумевать Варгасов.
– Нет, нет… Я жду вас у овощного киоска. На углу вашего дома.
Варгасов повесил трубку и чертыхнулся. Прошел в кабинет и приблизился к окну, отсюда хорошо просматривался весь угол дома. Из телефонной будки, что напротив овощного ларя, вышел мужчина в шляпе, с портфелем в руке. Посмотрел на часы, огляделся по сторонам и встал, в ожидании прильнув спиной к стене дома.
Варгасов не ведал, какое смятение овладело сейчас Анатолием Брусницыным, как билось его сердце, отдаваясь в горле сильными толчками. Все время, после того как он выбрался из варгасовского подъезда, мысли Брусницына занимал один вопрос – узнал его старик-краевед Забелин или нет?! Факт, из-за которого могла поломаться судьба Брусницына, рухнуть его жизнь. И, главное, ничего уже не изменить – все три анонимных письма отосланы адресатам, и не исключено, что уже лежат на столах строгих казенных учреждений… А тут появляется свидетель того, что он, Брусницын, лично приходил в дом к Варгасову. И в случае, если Варгасов признается, откуда у него… архивный документ, Брусницын уже не отопрется, и версия корыстной продажи Гальпериным ценнейшего раритета – отпадет. Ясно, кто доставил Варгасову этот документ, следователи свое дело знают, все расколют… А если не отдавать Варгасову записку Толстого, унести обратно в архив? Что тогда? И тогда плохо… По анонимке начнут трясти Гальперина, искать четвертое письмо. Но вряд ли они выйдут на юриста-археографа Алексея Гагарина, ведь тропинку к нему Брусницын сжег. Подсказать? Это вызовет подозрение. А тут и вновь может подоспеть дед-краевед Забелин и привлечь внимание следователя к персоне Брусницына, даже если и не найдут документ у Варгасова, даже если только возникнут слухи.
И вдруг сознание Брусницына обожгла мысль – а что если и старик Забелин работает на Варгасова? А?! А почему бы и нет? Старик Забелин, Хомяков… Они ходят к Варгасову, они вхожи в архив, Хомяков вообще на службе.
Ручка отяжелевшего портфеля проскальзывала в мокрой ладони. Горячую спину, вдоль позвоночника, холодила колкая струйка пота…
Ну, а если все-таки Забелин его не разглядел?! Конечно, не разглядел, иначе обязательно бы отреагировал, у старика живой характер, он бы не смолчал К тому же свет от окна падал со стороны Брусницына и дальше, в лицо старика Забелина. Поэтому Брусницын мгновенно его признал, едва лицо старика вынырнуло из лестничного проема… Так, переменно впадая в истерику- и остужая ее здравым рассуждением, Брусницын промучился около часа, ничего определенного не решив. Доведя себя до исступления, он впал в совершеннейшую апатию. Словно в полусне подошел к телефону, выбрал из кармана монетку. Единственное, что он определенно решил, это не подниматься в квартиру Варгасова, не исключено, что старичок-краевед еще сидит… «Ах вы, сволочи! – набирая номер телефона, поносил он про себя и старика Забелина, и Хомякова. – Я бы вам показал, паразиты…» – впервые так остро, до боли, Брусницын пожалел о шлагбауме, который опустил перед ним искуситель Варгасов.
А Варгасов уже шел навстречу, раскинув руки и сердечно улыбаясь…
Когда Будимир Леонидович вернулся домой, на нем не было лица. И без того крепко сколоченный, сейчас он казался каракатицей, накаченной гневом. Черные широкие брови кустились над яростными глазами, тяжелые шаги продавливали покойную тишину квартиры.
– Ты чего, Будимирка? – Дарья Никитична испуганно присела на край табурета. – Убить меня собрался? Погляди на себя.
– Это ты погляди на себя! – прокричал Варгасов. – Ты кого сюда приводила? А?!
– Кто? – глазки Дарьи Никитичны заметались по кухне.
– Ты! Кто… Я спрашиваю, кого ты сюда водила?
– А что особенного? – обомлела догадкой Дарья Никитична. – Ты что, Будимирка? Спятил, нет? Бога побойся, такое думать о старой тетке… То же мой знакомый, старичок-боровичок.
– То-то, боровичок! – взвился Варгасов. – Он что, в архиве работает?
– Работает? Да он же пенсионер… Господи, что с тобой, Будимир? Что особенного? Ну, посидели, чаек попили, сырников поели, поговорили.
– Где ты его встретила? У нашего дома?
– Где встречаются старики? В молочном магазине, – мягко ответила Дарья Никитична. – Чего ты испугался, точно за тобой черти гонятся? Думаешь, он следит за тобой? Нужен ты ему больно.
Варгасов приблизил к тетке бешеное лицо.
– Ну?! И что вы тут делали? Кроме чая!
– Ничего… Я ему квартиру показала. Хвастала, как ты живешь, – простодушно ответила Дарья Никитична. – Что особенного?
– И в кабинете были?
Дарья Никитична молчала, борясь с искушением сказать правду. Слезы наворачивались на глаза. За что ей такое наказание? Жила себе спокойно и жила. Если что и случалось, сама ответ и держала, ни от кого не зависела… А тут крикун этот того и гляди кулаком поддаст, весь в отца своего, Леньку, тот тоже все норовил горло сьое жилами опутать, что не так – в крик. С какой такой стати, интересно.
– И в кабинет водила? – наседал Варгасов. – Стол мой показывала, да?
Дарья Никитична смежила дряблые веки, отмывая глаза.
– Ты, Будимирка, на меня криком не кричи, я тебе не жена. А то плюну на все, катитесь к чертям собачьим. Верно старичок тот сказал: кинут они тебя, Дарья. Используют и кинут, – Дарья Никитична, для страховки, вложила свои сокровенные мысли в уста краеведа. – А то раскипятился, раскричался на родную тетку, словно на врага. Или, думаешь, я слепая-глухая… – Дарья Никитична резко умолкла, испуганно таращась на племянника. Она явно хотела что-то добавить, но одумалась.
– Я спрашиваю – интересовался твой знакомый чем-нибудь в моем кабинете, смотрел что на столе? Или нет? – В сильном гневе Варгасов и не обратил внимания на внезапный испуг тетки. – Да или нет?!
– Ну… любопытствовал. Ведь он дотошный, знай себе глазеет, – Дарья Никитична уже взяла себя в руки и смотрела на посеревшего племянника невинными глазами. – Порадовался он за тебя, говорит, образованный человек твой племянник. Такой не пропадет…
Варгасов лихорадочно вспоминал – чем мог бы привлечь внимание на его столе искушенный взгляд, вроде ничем. В доме-то он ничего не хранит, только какая-нибудь мелочь. А так, все увезено за город, в надежное место… Он тронул ладонью борт пиджака, услышал живой хруст конверта, что передал ему Брусницын.
– А в ящики мои не заглядывал?! – ему показалось, что тетка насмехается над ним.
– Не заглядывал, не заглядывал! – выкрикнула Дарья Никитична. – Ты бы лучше долг мне вернул, вот что!
– Какой долг? – опешил Варгасов.
– Какой, какой… Забыл уже? Восемнадцать рублей одалживал.
– Я?! – еще пуще изумился Варгасов.
– А кто же? Шесть лет должен. Считай, пени наросли. Конечно, берешь чужие, а отдаешь свои.
– Припоминаю, припоминаю… На улице у тебя перехватил, припоминаю, – поводил головой Варгасов в каком-то детском ликовании.
– Гони долг, Будимирка, не миллионерша я.
Варгасов смотрел на тетку, в ее круглые куриные глаза, на задиристый нос, пуговкой, и рассмеялся.
– Ну и память у тебя, Дарья Никитична! – смеялся Варгасов. Он чувствовал, что ничего опасного в визите нет, чистое совпадение, напрасно Брусницын устроил истерику.
Вообще, каким-то перепуганным, даже болезненно перепуганным, показался Брусницын. Его можно понять. Варгасов всего мог ждать, но записку, написанную рукой Толстого? Состояние, которое помещается в портмоне.
– Сколько, говоришь? Восемнадцать рублей? – Варгасов благодушно достал кошелек. – Вот тебе двадцать пять. С учетом пени, – он положил деньги на стол. – И еще, тетка, прошу тебя… Никого сюда не приводи. А если невтерпеж, выбери время, когда я буду дома.
– Между прочим, и у меня пока есть свой дом, Будимир Леонидович, – так же мирно ответила Дарья Никитична. – Хоть ты все оттуда и поспешил вывезти, отрезать ход.
Варгасов положил на тарелку три сырника, облил сметаной, пододвинул сахарницу. Сметана пожелтела, набухая крупинками сахарного песка…
Губы Варгасова пошли кривой благодушной улыбкой. Он видел отбитый кафель над мойкой, видел сырое пятно у потолка и ловил себя на мысли, что ему уже не придется ремонтировать кухню. Он примеривал себя к другой жизни, непонятной, странной и увлекательной. Способной вдохнуть кислород в его опустошенное существование. Он покажет тамошним деловым людям, что значит русская предприимчивость, не опутанная мертвящей системой, завернет дела. Здесь он походил на вольную птицу в клетке, там расправит крылья. Попробует себя в деле, которым занимается здесь, в строительстве.
