Избранные произведения - Пауль Хейзе
За ее спиной послышалось шарканье ног, кто-то похлопал пальцами по ее плечу. Несмотря на темноту, она узнала верхневаггингенского адвоката.
— Катри или как вас там! Вы отдаете себе отчет о степени ответственности, беря на совесть такую клятву? — промямлил он.
— Конечно, — насмешливо ответила Катри, не замедляя шага. Адвокат дернул ее за юбку.
— Но ведь у вас доброе сердце. Вы же не станете зря накликать беду на человека, который, быть может, скорее, из юношеской запальчивости… — и адвокат показал большую блестящую пятифранковую монету. Но Катри так толкнула его локтем под дых, что монета зазвенела, прыгая по каменистой дороге, после чего адвокат с руганью отстал от нее, чтобы разыскать в темноте свои деньги.
На железнодорожном переезде Катри перешагнула через закрытый шлагбаум.
— Эй, стой, стой! — возмущенно крикнул сторож, — вон поезд идет!
— Ну и пусть! — коротко бросила Катри и оказалась уже по другую сторону путей.
На вокзале было довольно много народу. Вид у всех был торжественный, как на похоронах. Все разговаривали вполголоса, ужасались происшествию и жадно ожидали новостей. Хотя «Павлины» были отсюда не целиком видны, да к тому же усадьба погрузилась в сумерки, люди все-таки продолжали смотреть вверх, на гостиницу, собравшись в зале ожидания и осуждая местные нравы. Приход Катри стал новым поводом для перешептываний, а когда глаза всех присутствующих устремились в ее сторону, ей почтительно уступили место.
Начальник станции вежливо снял перед ней фуражку.
— Неужели это в самом деле правда? — осторожно спросил он.
Катри не сдержалась.
— Да, правда то, — крикнула она, — что лучшие в этом мире погибают, а худшие оказываются победителями.
Нойберша, хозяйка станционного трактира, нежно взяла ее за руку.
— Не лучше ли выйти из толпы, пока придет ваш поезд? Ждать еще не меньше четверти часа.
— Поезд номер двенадцать и без того уже опаздывает на двадцать две минуты, — вежливо добавил начальник.
— Пойдемте, — настаивала Нойберша. — Посидите немножко, вам надо успокоиться.
Катри позволила увести себя через дорогу в садик, в беседку.
— Здесь вам совершенно никто не будет мешать, — утешала Нойберша. — Вы, должно быть, убедились, что у нас тут все просто ужасно по сравнению с вашей благородной водолечебницей.
Но Катри молчала, недовольно сморщив нос. В беседке, стоя на коленях, положив руки на скамейку и уткнув в них растрепанную, косматую голову, всхлипывала женщина в измятой юбке. Плакала она так, словно ей навсегда был заказан путь в царство небесное. Нойберша принялась толкать и трясти ее, помогая подняться; потом дала пинка ногой.
— Юкунда, встань же наконец! Ты своим глупым ревом не сможешь его воскресить!
Юкунда не обращала внимания на тряску и пинки. Тело ее раскачивалось из стороны в сторону, а всхлипы превратились в горестный вопль.
Поняв свое бессилие, Нойберша оставила ее в покое.
— Не обращайте на нее внимания, Христа ради, — со вздохом попросила она. — Это же Юкунда. Даже у неразумной скотины и то больше ума.
Катри села на краешек скамьи, взглянув на Юкунду как на что-то нечистое.
— Может, подать вам рюмочку вина? — пыталась подольститься Нойберша.
— Нет, спасибо.
— Тогда, может, поставить свечу? Уже заметно стемнело. Катри отказалась.
Скрестив руки, Нойберша молча застыла на месте, лишь время от времени вздыхая.
— Ох и тяжелое же выдалось это воскресенье! — пожаловалась она. — О нем еще, наверное, целые годы будут вспоминать и не только в Херрлисдорфе, но и во всем округе.
А потом принялась вкрадчиво выпытывать:
— И как это все случилось?
— Все выяснит суд! — резко ответила Катри, сразу отбивая всякую охоту к расспросам.
Нойберша почесалась от нечего делать. Потом опять взялась за свое:
— А что сказал об этом отец, старый хозяин «Павлинов»? А хозяйка? Она же и без того все видит в черном свете! А сестра, красавица Анна, которая разве что не молилась на своего Конрада? Теперь это дело с доктором Индервилером, ну, обручение, придется, видно, надолго отложить…
Но так как Катри упорно молчала, Нойберша повернулась, сделав вид, будто собирается уйти, но не смогла пересилить себя: она сгорала от любопытства. А когда ребенок, маленький Конрад, проковылял по садику на неуверенных ножках, она взяла его на руки и сказала, с сожалением показывая в сторону «Павлинов»: — Вот, детка, помнишь того красивого дядю, который сегодня перепрыгнул через шлагбаум? Так он умер.
Услышав эти слова, Юкунда пронзительно закричала, словно поросенок под ножом, а Катри искоса посмотрела на нее, испепелив своим враждебным взглядом. И только мальчонка лепетал на руках:
— Тпру, тпру!
Наконец Нойберша собралась уходить, хотя и с явной неохотой.
— Я вас позову, когда придет ваш поезд.
Едва Юкунда заметила, что осталась с Катри наедине, она, не поднимая головы, протянула к Катри свою зареванную руку с растопыренными пальцами. Поймав руку девушки, она судорожно сжала ее — так родственники у тела близкого человека выражают общую боль, если слова бессильны. Вне себя от отвращения, Катри вырвалась, встала и, вытирая носовым платком места, которых коснулись пальцы Юкунды, возмущенно бросила:
— Я этого не потерплю!
И еще дальше отодвинулась от Юкунды, сев на самый краешек скамьи. Но чтобы впредь избежать подобных вольностей, Катри сказала подчеркнуто строго:
— Я не люблю, когда со мной фамильярничают незнакомые люди.
Юкунда не обиделась на оскорбительное обращение, но покорно подняла свое мокрое от слез лицо.
— Так, значит, вас он любил! — произнесла она восхищенно, с раболепием.
— Вас это не касается! — сказала Катри.
Юкунда снова положила голову на руки.
— Вон там, за тем столом, он сидел, — рассказывала она в промежутках между приступами плача. Потом показала свою пораненную руку, но из-за слез не в состоянии была хоть что-нибудь объяснить.
— Ох, если бы я не дала ему уехать! — всхлипывала она. — Почему я была такой холодной! Такой сдержанной и неприступной! Почему не бросилась за ним вслед, не догнала, не стала поперек дороги и не схватила за колени?! Теперь он сидел бы в саду, живой и здоровый. Ушел, не попрощавшись! О Господи! — Она билась головой о руки. — А он еще оглядывался на меня, а я так и не появилась! Ox! — Она взлохматила волосы и вела себя, будто безумная.
Потом Юкунда умолкла, только беспрестанно плакала. Казалось, ни одно существо не способно плакать жалобнее. И все же всякий раз, когда она устремляла свой растерянный взгляд в сторону «Павлинов», белые стены которых еще виднелись в сгустившихся сумерках, словно открывались все новые и новые шлюзы ее горя. Слезы и вздохи стали еще горестнее и безутешнее, а ее
