девицы, которая хочет, но не смеет, подначками, поддразниваниями, подзадориваниями, полуласками и полууступками, надменностью мыши, знающей себе цену, шутливыми размолвками и колкими насмешками, легкой болтовней и разными любезностями, женской переменчивостью, хитростями и пленительностью, всеми мыслимыми ловушками, которые широко используют женские особи всех стран. И вот после множества подходцев, ударов лапками, чмоканий, облизываний, ухаживаний и обхаживаний влюбленного Землероя, игры бровями, вздохов, серенад, угощений, обедов и ужинов на пшеничной горе и прочих знаков внимания, суперинтендант подвалов одержал победу над застенчивостью своей прекрасной возлюбленной, и они вкусили своей кровосмесительной и противозаконной любви, а мышь, поелику она держала Землероя за гульфик, превратилась в царицу и возжелала отведать горчицы с сыром, полакомиться сластями, в общем, испробовать все и вся. Землерой позволил царице своего сердца делать что угодно, хотя мысль о предательстве по отношению к долгу и данному Гаргантюа обещанию омрачала его чело. Продолжая свое подрывное дело с поистине женской настойчивостью, однажды во время ночных забав мышь вспомнила о своем старом папаше, пожелала, чтобы он в урочные часы мог лакомиться зерном, и пригрозила Землерою бросить его вместе со всем его добром, коли он не позволит ей удовлетворить свою дочернюю любовь. Одним движением лапки означенный Землерой даровал жалованные грамоты, скрепленные большой зеленой печатью и перевязанные малиновыми шелковыми лентами, отцу своей полюбовницы, согласно которым доступ во дворец Гаргантюа был открыт для него в любое время, дабы он мог навестить свою добродетельную дочь, облобызать ее лобик и подкрепиться соответственно своему хотению, правда отдельно, в сторонке. И вот явился старик с седым хвостом, почтенный мыш весом в двадцать пять унций, выступающий, точно председатель суда в судейской шапке, и покачивающий головой. Его сопровождали пятнадцать-двадцать племянников, зубастых, словно пила, кои в любезных словесах и предложениях разного рода объяснили Землерою, что они и их сродственники будут верно ему служить и помогут все, что ему доверено, подсчитать, разложить по полочкам и снабдить ярлыками, с тем чтобы, когда Гаргантюа нанесет визит, он нашел свои запасы в полном порядке. Все это выглядело весьма и весьма правдоподобным. Однако бедного Землероя, несмотря на обещанную выгоду, смущали некие высшие соображения и тревожили болезненные уколы совести. Видя его недовольство и нерешительность, как-то утром мышка, которую заботили заботы ее господина, ибо она уже считала его своей неотчуждаемой собственностью, и которая уже пребывала в тягости от трудов его, забавляясь с ним, сообразила, что можно унять его сомнения и успокоить его душу, посоветовавшись с сорбоннскими учеными. И тем же днем привели к Землерою господина Эвего, отыскав сего мудреца в большом круге сыра, в коем он постился. То был приятной наружности духовник, покрытый толстым слоем жира и прекрасной черной шерсткой, квадратный, точно крепостная башня, и с небольшой тонзурой на темени, оставленной кошачьими когтями. То был степенный крыс с монашеским брюшком, который изучил труды всех научных светил от корки до корки, грызя пергаментные свитки с декреталиями, разные бумаги и книги, некоторые обрывки коих различались в его серой бороденке. Мало того, из великого почтения и уважения к его высоким добродетелям, познаниям и скромной сырной жизни его сопровождала черная рать черных крыс, каждая из которых вела за собой миленькую мышку, ввиду того что каноны Кесильского собора[116] еще не были утверждены и крысам дозволялось иметь сожительниц. Эти крысы и мыши, пребендарии и бенефициарии, шествовали парами друг за дружкой, ну точь-в-точь университетская братия, идущая на ярмарку Ланди[117]. И первым делом они принялись обнюхивать съестные припасы.
Когда все выстроились для церемонии, старый крысиный кардинал взял слово и произнес краткую речь на мышиной латыни, стремясь убедить Землероя в том, что над ним нет никого, кроме Бога, и что ему, Землерою, надлежит повиноваться только Господу и никому более. Засим святой старец подкрепил свою мысль тонкими перифразами, напичканными выдержками из Евангелий, дабы поколебать убеждения присутствующих и заморочить им головы. В общем, то была прекрасная проповедь, нашпигованная ломтиками здравого смысла. Завершилась сия речь громоподобными восхвалениями землероек и самого достославного и непревзойденного из них, подобного коему свет еще не видывал. И все это ослепило хранителя подвалов.
У Землероя голова пошла кругом, рассудок затуманился, и он повелел сим красноречивым крысам расположиться в его владениях. Днем и ночью хранителя подвалов воспевали в сладких похвалах и любезных песнопениях, не забывая о его даме: все лобызали ее крохотную лапку и обнюхивали вертлявый хвостик. И вот настал час, когда госпожа, сознавая, что молодые крысы еще голодают, решила довершить дело лапок своих. Она нежно поцеловала своего господина, осыпала его ласками, состроила тысячу милых гримасок, из коих одной-единственной достаточно, чтобы погубить душу смертного, и заявила Землерою, что он даром тратит время, отведенное их любви; что он слишком много разъезжает по делам и слишком усердно исполняет свой долг; что он вечно в пути-дороге, а ей ничего не достается; что, когда она желает видеть его рядом, он, отгоняя кошек, скачет на лошади по каким-то водосточным трубам; что она желает, чтобы он всегда был готов, точно копье, и резв, как птичка. Затем она с криком и болью выдернула у себя седой волос и расплакалась, называя себя самой несчастной мышью на свете. Землерой возразил, сказав на это, что она хозяйка всего и вся, и хотел поставить на своем, но его дама залилась таким потоком слез, что он начал умолять о прощении и согласился ее выслушать. Слезы тут же высохли, мышка протянула лапку для поцелуя и посоветовала вооружить нескольких бравых вояк, надежных и проверенных крыс, и послать их на охрану границ и окрестностей. Сказано — сделано. Отныне Землерой по целым дням мог играть, танцевать, развлекаться, слушать баллады и куплеты, кои слагали для него поэты, играть на лютне и мандоре, сочинять акростихи, есть, пить и веселиться. Когда госпожа произвела на свет самую прелестную мышиную землеройку или самую прелестную землеройную мышь — не знаю, каким именем назвать сей продукт любовной алхимии, который, как вы понимаете, стряпчие тут же узаконили (при сих словах коннетабль Монморанси, который женил своего сына на внебрачной дочери вышеназванного короля Генриха[118], со страшной силой стиснул рукоятку шпаги), и в подвалах устроили пышные празднества, подобных коим вы никогда не видывали ни при дворе, ни даже на поле Золотой парчи[119]. Мыши наслаждались в каждом уголке. Везде и всюду танцы, концерты, пиры, сарабанды, музыка, веселые песни
