Над гнездом кукухи - Кен Кизи
— Сэнди тоже приехала. Взяла и бросила своего благоверного маньяка из Бивертона; круто, да?
Вторая девушка, забравшись, поцеловала Макмёрфи:
— Привет, Мак. Извини, что не приехала. Но я одумалась. Сколько можно терпеть эти фокусы: то белые мыши в постели, то червяки в кольдкреме, то лягушки в лифчике.
Она тряхнула головой и провела рукой перед лицом, словно стирая из памяти своего помешанного на любви к природе мужа.
— Господи, ну и маньяк.
Обе девушки были в юбках, кофтах, нейлоновых чулках и босиком, и обе раскраснелись и хихикали.
— Нам пришлось все время спрашивать дорогу, — пояснила Кэнди, — в каждом баре.
Сэнди огляделась с широко раскрытыми глазами.
— Ого, Кэнди, детка, куда мы попали? Это взаправду? Мы, в натуре, в психушке? Блин!
Она была крупнее Кэнди и старше лет на пять, а каштановые волосы уложила в модный узел на затылке, но отдельные пряди все равно спадали вдоль широких румяных скул, отчего она выглядела как ковбойша, пытавшаяся сойти за светскую даму. Внушительные плечи, груди и бедра, а также чересчур широкая улыбка не позволяли ей считаться красавицей, но у нее был аппетитный вид, а на пальце покачивался, словно сумочка, галлон[47] красного вина.
— Как, Кэнди, как-как-как с нами случается такая дичь?
Она снова огляделась кругом и встала, расставив пошире босые ноги и хихикая.
— Вы напрасно волнуетесь, — сказал ей Хардинг сумрачно. — Это все плод вашего воображения: из тех, что преследуют вас бессонными ночами, а потом вы боитесь рассказать психоаналитику. Вы здесь не взаправду. Как и это вино. Ничего этого нет. Ну вот, а теперь продолжим.
— Привет, Билли, — сказала Кэнди.
— Что творится, — сказал Тёркл.
Кэнди со смущенным видом протянула Билли бутылку.
— Принесла тебе подарок.
— Это все грезы наяву в духе Торна Смита[48]! — сказал Хардинг.
— Ну и ну! — сказала Сэнди. — Во что мы вляпались?
— Т-с-с-с, — сказал Скэнлон, нахмурившись. — Потише, а то перебудите других засранцев.
— В чем дело, жмот? — усмехнулась Сэнди, снова принимаясь оглядываться. — Боишься, всем не хватит?
— Сэнди, я так и знал, что ты притащишь этот дешевый паршивый портвейн.
— Ну и ну! — она перестала оглядываться и уставилась на меня. — Зацени этого, Кэнди. Голиаф — фи-фай-фо-фам[49].
Мистер Тёркл сказал: «Мать честная» — и закрыл окно. А Сэнди повторила: «Ну и ну».
Мы все неловко сгрудились посреди дневной палаты, переминаясь с ноги на ногу и болтая всякий вздор, потому что не знали, чем еще себя занять — мы никогда еще не попадали в подобную ситуацию, — и я не представляю, сколько бы мы так болтали и подтрунивали друг над дружкой, если бы в какой-то момент из коридора не донесся звук открываемой входной двери, и все себя почувствовали словно взломщики на месте преступления.
— О господи боже, — сказал мистер Тёркл, хлопнув себя рукой по лысине, — это инспекторша, пришла по мою черную задницу. Уволит.
Мы все ломанулись в уборную, выключили свет и встали в темноте, слушая дыхание друг друга. Слышно было, как инспекторша ходит по отделению и зовет мистера Тёркла громким шепотом. Голос ее выдавал легкую тревогу, взмывая на конце слов:
— Мистер Тёр-кал? Мис-та Тёркл?
— Куда он подевался? — прошептал Макмёрфи. — Какого черта не ответит?
— Не волнуйся, — сказал Скэнлон. — В сортир она не сунется.
— Но чего он не ответит? Может, обкурился?
— Шо ты городишь? — сказал мистер Тёркл, затесавшийся в уборную с нами. — Чтобы я обкурился с такой хилой пяточки?
— Господи, Тёркл, ты чего тут забыл? — Макмёрфи старался быть строгим, а самого разбирал смех. — Давай выходи и спроси, чего ей надо. Что она подумает, если не найдет тебя?
— Конец наш близок, — сказал Хардинг и присел. — Смилуйся, Аллах!
Тёркл открыл дверь и выскользнул в коридор, к инспекторше. Она сказала, что пришла выяснить, почему везде горел свет. Зачем понадобилось включать все до последней лампы в отделении? Тёркл возразил, что не все — в спальне свет не горел и в уборной. Инспекторша сказала, что это не ответ — что за нужда была включать столько света? На это Тёркл ничего не смог ответить, и в повисшей тишине я услышал, как ходит по рукам невидимая бутылка. Инспекторша повторила вопрос, и Тёркл сказал, что «ну, просто наводил чистоту, чтобы по уставу». Тогда она спросила, почему же в таком случае единственным местом, где свет не горел, была уборная, в которой устав велит ему поддерживать чистоту? В ожидании его ответа бутылка снова пошла по рукам и дошла до меня. Я отхлебнул и понял, как мне этого не хватало. А Тёркл мекал и бекал в коридоре, пытаясь придумать какое-то объяснение.
— Засыпался, — прошипел Макмёрфи. — Кто-нибудь должен выйти и выручить его.
Я услышал, как кто-то спустил воду и вышел в коридор — в дверном проеме я узнал Хардинга, натягивавшего штаны. Инспекторша охнула при виде его, и он попросил у нее прощения за беспокойство и сказал, что не заметил ее в темноте.
— Здесь не темно, сказала она.
— Я имел в виду уборную. Я всегда выключаю свет для более продуктивной работы кишечника. Эти зеркала, знаете ли… Когда горит свет, зеркала словно бы восседают надо мной, готовые вынести суровый приговор, если я не сделаю свои дела как надо.
— Но санитар Тёркл сказал, он там убирался…
— И отлично выполнил работу, должен заметить, учитывая неизбежные трудности, налагаемые темнотой. Не желаете взглянуть?
Хардинг приоткрыл дверь, и на кафельный пол упала полоска света. Я различил инспекторшу, удалявшуюся по коридору со словами, что она должна отклонить его предложение, у нее и так хватает обязанностей. Я услышал, как снова открылась входная дверь, и инспекторша оставила в покое наше отделение. Хардинг сказал ей вслед не забывать нас надолго, после чего все высыпали из уборной и стали трясти ему руку и хлопать по спине за такую смекалку.
Мы стояли в коридоре и снова по очереди отпивали вино. Сифелт сказал, что глотнул
