Двуликий Хасен - Мухтар Омарханович Ауэзов
- Знаменитость, - бормотал Салим, вспоминая, как аульные богачи с пеной у рта расхваливали Хасена. - По тем, кто тебя любил, понятно, для кого ты старался. Но все же ты раньше стремился к чему-то. А теперь? Забился, словно сурок в свою нору, заботишься только о себе. На все смотришь с точки зрения своего брюха: вовремя ли подан завтрак, сытен ли обед, удалось ли достать всякие там блюда да чулки... А если что-нибудь не выходит, во всем у тебя советская власть виновата, социализм... Э - эх...
Салим интуитивно чувствовал свою правоту. Его удручало поведение Хасена. Но разве он исключение? Таких еще много. И он сам, Салим... В нем самом еще есть пережитки старого, черты, сложившиеся под влиянием Хасена и ему подобных.
Почему же он не додумался до этого раньше? Не мог? Или не хотел?
Может быть, он не смел, мешала вера в непогрешимость когда-то знаменитого брата?.. Салим с досады сжимал кулаки, шагал быстрее. Брови хмуро сходились у переносья. «А может, все это еще пригодится? - подумал он вдруг и сразу же почувствовал облегчение. - Ведь всегда найдутся люди, которые будут хвалить «доброе старое время». Тогда можно бы и указать им на это самое «добро», на живых представителей той жизни -хасенов... А впрочем, - махнул он рукой, - что за чепуха!.. Что за мысли какие - то несуразные...»
Салим подходил к институту. Он снова вспомнил о предстоящей дискуссии со студентами физмата.
В третьей аудитории обе группы были в полном сборе. Тема дискуссии - «Новое в организационных принципах нашей партии» - была объявлена крупными буквами, тщательно выведенными черной краской на листе бумаги. Здесь же перечислялись вопросы: о путях повышения сознательности людей, об обновлении общества, борьбе с пережитками прошлого.
Первой должна была ответить на эти вопросы группа физматовцев. Выступил худощавый бледнолицый парень с длинными черными волосами, разделенными на прямой пробор. Комсомолец, одних лет с Салимом, он говорил уверенно, взяв в основу своего выступления организацию политотделов в республике. Его слушали внимательно, делали пометки в блокнотах. Тут и в помине не было соперничества ораторов или вражды между отдельными группами, чувствовалось, что комсомольцы собрались, чтобы всем вместе обдумать и глубже понять политику партии. Выступил второй физматовец, за ним третий, и все они так или иначе дополняли друг друга.
Все говорили, в общем, правильно, хотя и несколько поверхностно. В иных выступлениях не было ясности, другим не хватало логики, конкретности. Салим не задавал вопросов, но видя, что один из ребят его факультета начал подтрунивать вызывающе, сделал ему замечание:
- Ты, кажется, забыл, что не на кулачки биться пришел?
Но кто-то из его группы уже задал вопрос:
- Кто сильнее, по-вашему: политотдел или райком? Все рассмеялись, выступавший первым снова взял
слово для ответа, но сбился, и все у него неожиданно свелось к противопоставлению деятельности политотдела и райкома. Говорил он теперь уже не так уверенно и увлеченно, как в первый раз, а смеясь и отвлекаясь на реплики. Посыпались вопросы, все заговорили разом, перебивая друг друга, в разных местах аудитории заспорили. Кто-то попытался поправить выступавшего и окончательно запутал вопрос. Поднялся шум. Аудитория разделилась на два лагеря.
И тогда попросил слова Салим. Ему очень хотелось рассказать товарищам, о чем он думал дорогой, но само собой получилось так, что он заговорил о другом.
- Товарищи, вопрос поставлен неверно! - сказал он. Шум в зале утих. - Нельзя противопоставлять райком партии политотделам. Ошибаются и те товарищи, которые ищут - кто из них сильнее и кто слабее. Надо исходить из их единства...
Салим дал оценку выступлениям товарищей, объяснил причину создания партией полиотделов, их жизненную необходимость. Доводы Салима были убедительны, и очень скоро он полностью овладел вниманием слушателей. Он говорил о задаче ликвидации различий между городом и деревней, о том, что если пережитки прошлого все еще проявляются в городе, то в аулах, надо полагать, и подавно. Один из самых трудных участков работы партии - это повышение сознательности и культуры в ауле. И тут в необходимости политотделов не может быть и тени сомнения, но при этом нельзя забывать о живом единстве деятельности райкомов партии и политотделов. Все в выступлении Салима было правильно и ясно. Ему даже одобрительно похлопали, но никто после него не просил слова.
Комсомольцы, оживленно переговариваясь, потянулись к выходу. А Салим вдруг вспомнил свои переживания и сомнения, все то, что собирался сказать в своем выступлении. «Как-нибудь в другой раз, - подумал он. - Успеется...»
* * *
Было около двенадцати часов, когда Жамиля с запиской Хасена пришла в Крайсоюз. Ей сказали, что Сальменов на заседании, и она стала ждать. Прошел час, полтора... Ее охватила усталость. С утра она побежала на базар, исходила его вдоль и поперек, толкалась в очередях, а тут это томительное ожидание... И потом неизвестно еще, что выйдет?.. Дадут ей трикотаж или не дадут? Может, уйти? Но уйти, когда в нескольких шагах за дверью находился Сальменов, было еще труднее. Ведь чулки, трикотаж сейчас такая редкость! Она не работает, единственный доход семьи - это зарплата мужа, и в доме всегда чувствуется нехватка денег. Если что-либо и покупается, то после долгого обсуждения и только тогда, когда никак нельзя уже без этой покупки обойтись. Все рассчитывается до копейки. Как же было не огорчиться утром из-за разбитого блюда?.. Нужда гонит Жамилю по очередям, конторам, по знакомым. Заставляет искать встреч с нужными людьми, цепляться за них. Нет, не может она уйти, не повидавшись с Сальменовым.
Жизнь научила ее многому: доставать вещи и на другой же день сбывать их втридорога на базаре. Она, как и Хасен, научилась не стыдиться этого. Иной раз, когда представлялась возможность получить что - либо в двух местах, Жамиля пыталась пролезть без очереди.
Иногда это ей удавалось, но иногда ее изобличали, ловили, и тогда она изворачивалась как могла, всеми способами, иной раз даже прикидывалась дурочкой. В очередях, в невообразимой давке и тесноте, она никогда не теряла самообладания. Знала хорошо, что иногда необходимы и натиск и нахальство. И, обманывая в глаза, расталкивая людей, она упорно продвигалась к цели - к прилавку.
Но вскоре ее стали узнавать, и два-три раза Жамиле попадало. Она вспомнила, как одна уйгурка обругала ее на чем свет стоит и на глазах всей очереди изо всей силы толкнула в грудь. Жамиля никогда этого не забудет. Но нужно было
