Маленький Цахес, по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман
— Яг хочу управлять, любезный! — объявил ему Пафнуциус.
Прочтя по взгляду своего господина, что происходит в его душе, Андрес припал к его ногам и торжественно произнес:
— Государь! Пробил великий час!.. Благодаря вам царство, сияя, возносится из мрака хаоса!.. Государь! Выслушайте мольбу преданнейшего вассала, в груди и глотке которого тысяча голосов несчастного народа!.. Введите просвещенье![4]
Пафнуциус был совершенно потрясен возвышенными мыслями своего министра. Он поднял его, порывисто прижал к груди и, рыдая, сказал:
— Министр... Андрес... Я обязан тебе шестью дукатами... более того... своим счастьем... своим царством!.. О верный, разумный слуга!..
Пафнуциус пожелал тотчас же напечатать большими буквами и развесить на всех углах указ о том, что отныне вводится просвещение и что каждый должен иметь это в виду.
— Дражайший государь! — воскликнул, однако, Андрес. — Дражайший государь! Так не делают!
— А как же делают, любезный? — спросил Пафнуциус, схватил министра за петлицу, втащил его в свой кабинет и запер дверь.
— Видите ли, — начал Андрес, усевшись напротив своего князя на маленький табурет, — видите ли, ваша милость, действие вашего княжеского указа насчет просвещения, пожалуй, постыдно сойдет на нет, если мы не свяжем его с одной мерой, принять которую, хоть она и кажется суровой, велит нам благоразумие... Прежде чем мы начнем продвигаться по пути просвещения, то есть велим вырубить леса, сделать судоходной реку, резвести картофель, улучшить деревенские школы, насадить акаций и тополей, предписать молодежи, чтобы она распевала молитвы, как утренние, так и вечерние, на два голоса, проложить шоссейные дороги и привить коровью оспу, — прежде необходимо выслать из государства всех, кто держится опасного образа мыслей, глух к голосу рассудка и совращает народ всякими глупостями... Вы читали книгу «Тысяча и одна ночь», дорогой князь, ведь я знаю, что его светлость, ваш покойный батюшка — да пошлет ему небо вечный покой в могиле, — любил такие вредные книги и давал вам их в руки, когда вы еще пользовались лошадкой на палочке и поглощали золоченые пряники. Ну, так вот!.. Из этой совершенно конфузной книги вы, ваша милость, наверно, знаете о так называемых феях, но вам, конечно, и в голову не приходит, что иные из этих опасных особ поселились здесь, в вашей собственной драгоценной стране, совсем рядом с вашим дворцом, и творят всякие безобразия.
— Что? Что ты говоришь... Андрес! Министр! Феи — здесь, в моей стране? — в ужасе воскликнул князь и, побледнев, откинулся на спинку стула.
— Нечего беспокоиться, ваша милость, — продолжал Андрес, — нам нечего беспокоиться, если мы с умом ополчимся на этих врагов просвещения, ведь только они, злоупотреблявшие добротой вашего покойного батюшки, виноваты в том, что наше драгоценное государство все еще прозябает в кромешном мраке. Они ведут опасную игру с чудесами и не боятся распространять, именуя его поэзией, яд, который начисто лишает людей способности служить просвещению. К тому же они обладают такими несносными и несовместимыми с общественным порядком привычками, что уже поэтому их нельзя терпеть ни в каком высокоразвитом государстве. Так, например, эти дерзкие твари не стесняются, когда им заблагорассудится, разъезжать по воздуху на повозках, запряженных голубями, лебедями и даже крылатыми лошадьми. Вот я и спрашиваю, ваша милость, стоит ли труда измышлять и вводить хитроумные косвенные налоги, если в государстве есть люди, которые могут когда угодно сбросить любому легкомысленному гражданину прямо в дымовую трубу товар без наценки?.. Поэтому, ваша милость, если провозглашается просвещение, то долой фей!.. Их дворцы оцепит полиция, у них конфискуют опасное их имущество и выдворят их как бродяг на их родину, которой, как вам, ваша милость, наверно, известно из «Тысячи и одной ночи», является маленькая страна Джиннистан.
— Ходит ли туда почта, не знаешь, Андрес? — осведомился князь.
— В данное время нет, — отвечал Андрес, — но после того, как будет введено просвещение, представится, может быть, и полезным установить регулярную связь с этой страной.
— Но не найдут ли, Андрес, — продолжал князь, — наши меры против фей жестокими?.. Не станет ли роптать избалованный ими народ?
— И на этот случай, — сказал Андрес, — и на этот случай у меня все предусмотрено. В Джиннистан, ваша милость, мы вышлем не всех фей: некоторых мы оставим в стране, но не только лишим их всякой возможности повредить просвещению, а еще и примем надлежащие меры, чтобы сделать из них полезных членов просвещенного государства. Кто не захочет вступить в солидный брак, сможет заняться каким-нибудь полезным делом под строгим надзором: вязаньем носков для армии, если идет война, или еще чем-нибудь. Поймите, ваша милость, если феи будут жить среди народа, люди очень скоро перестанут в них верить, а это самое лучшее. Всякий ропот умолкнет сам собой... Что же касается инвентаря фей, то он поступит в княжескую казну, голуби и лебеди, как нельзя более годные на жаркое, пойдут на княжескую кухню, а из крылатых лошадей можно попытаться вывести полезных животных, отрезав у них крылья и переведя их на кормление в стойлах, которое мы, надо надеяться, учредим заодно с просвещением...
Пафнуциус был донельзя доволен всеми предложениями своего министра, и уже на следующий день эти решения были претворены в жизнь.
На всех углах красовался указ насчет просвещения, и одновременно полиция врывалась во дворцы фей, описывала все их имущество и уводила их под арестом.
Одному небу известно, как это случилось, что фея Розабель-верда была единственной, кто за несколько часов до того, как ворвалось просвещение, проведала об этом и использовала оставшееся время, чтобы выпустить на свободу своих лебедей и убрать подальше от глаз свои магические розовые кусты и прочие драгоценности. Знала она также, что ей назначено остаться в этой стране, чему она, хоть и с большим неудовольствием, повиновалась.
Ни Пафнуциус, ни Андрес никак не могли понять, почему феи, которых угоняли в Джиннистан, выражали такую преувеличенную радость и не раз уверяли, что им нисколько не жаль всего конфискованного добра.
— Выходит, — сказал возмущенно Пафнуциус, — выходит, что Джиннистан — государство куда поприглядистей, чем мое, и они смеются надо мной с моим указом и моим просвещением, которое теперь только и расцветет пышным цветом!..
Княжескому географу вместе с историком велено было представить подробный доклад об этой стране.
Оба сошлись на
