Генри Миллер - Макс
Он делает минутную паузу.
— Вы упоминали, Миллер, Южную Америку, что я мог бы начать там всё сначала и стать на ноги. Я ещё не стар, я только в плохом моральном состоянии. Вот уже двадцать лет, как я работаю гладильщиком, скоро я постарею и моя карьера закончена. Ах, если бы мне удалось найти какую-нибудь лёгкую работу, чтобы я не должен был работать руками… Вот почему я хотел стать interprete. После того, как вы двадцать лет продержали в руках утюг, ваши пальцы уже не такие гибкие, как прежде. Когда я думаю об этом всём, я испытываю к себе отвращение. Целый день стоять с горячим утюгом в руке… этот мерзкий запах… когда я думаю об этом, я ощущаю позыв к рвоте. Что же это, справедливо, чтобы человек целый день работал с утюгом? Зачем же тогда Бог дал нам траву и деревья? Неужели у Макса нет права получать от жизни удовольствие наравне с другими? Неужели люди обязаны всю свою жизнь быть рабами и думать только о заработке на жизнь?
На террасе, на которой расположено кафе, мне удаётся распрощаться с ним. Ничего не решено, кроме того, что обещаю не терять контакта. Я бреду вдоль бульвара Сен-Мишель мимо Люксембургских садов. Надо думать, что, всё ещё сидит там, где я его оставил. Я посоветовал ему посидеть на воздухе, чтобы как можно дольше не возвращаться к себе. Но вряд ли он усидит. Наверное, он уже вскочил и пустился по своим обычным кругам. Что, кстати, к лучшему: пусть лучше бегает, пытаясь выбить из людей несколько су, чем просто так сидеть, ничего не делая. Сейчас лето, и в городе есть американские туристы, но, к сожалению, у них не так уж много денег. Это вам не 27-й или 28-й годы, когда они сорили монетой. Теперь они рассчитывают хорошо провести вечер, потратив пятьдесят франков.
Около обсерватории тихо, как в могиле. Одинокая проститутка стоит неподвижно у разрушенной стены: она, кажется, настолько потеряла надежду подцепить клиента, что даже не делает в мою сторону приглашающего жеста. Тротуар у её ног замусорен мёртвой листвой, старыми газетами, банками из-под консервов, сигаретными окурками. У проститутки такой вид, будто она готова закончить рабочий день и улечься спать прямо тут, на куче дерьма.
Я бреду вдоль Rue St. Jacques, и у меня начинает всё мешаться в уме. Rue St. Jacques это непрерывный и красочный общественный туалет. В каждой маленькой хибаре по радио. Из каждой двери, из каждого окошка, из каждой тёмной дыры доносятся голоса популярных американских певцов, и я чувствую, что начинаю галлюцинировать. Тут какая-то комбинация американского десятицентового магазина со средними веками. Посреди улицы катит в своей коляске инвалид войны, костыли прикреплены сбоку; сзади него ползёт огромный лимузин, поджидая момента, когда можно будет снова набрать скорость. Все радиоприёмники настроены на одну волну, и голос певца выводит: «Я-я ве-е-ерю в чудеса!». Чудеса! О боже, даже Иисус не смог бы совершить здесь чудо! Ешьте, пейте, се есть тело и кровь мои. В витринах церковных магазинов выставлены дешёвые кресты, будто для ознаменования момента. Бедный еврей, которого прибили к кресту, для того чтобы у нас была вечная жизнь. И разве мы не получили её: цемент и каучуковые шины, радио и громкоговорители, проститутки на деревянных ногах и такое изобилие вещей, что для голодных нет более работы… Я боюсь, что я не должен оставаться один на длительные периоды времени! Вот он входит в свою комнату на шестом этаже, по его лицу начинает катиться пот — как будто на лице у него маска! Ничто не могло заставить меня плакать, даже если бы вы резали меня ножом — но теперь я плачу без всякого повода! Я начинаю плакать и не могу остановиться. Миллер, вы думаете, я схожу с ума? Сходит ли он с ума? Бог мой, я только одно могу сказать: весь мир сходит с ума. Ты сумасшедший, я сумасшедший, все люди сумасшедшие. Мир переполнен гноем и страданием. Ты завёл свои часы? Я знаю, что ты всё ещё носишь часы, да, да, я видел, как ты засовывал их в жилетный карман. Как бы тебе не было плохо, тебе хочется знать, сколько сейчас времени. Я тебе скажу, Макс, сколько сейчас времени с точностью до доли секунды: пять минут до конца мира. Когда пробьёт полночь, тогда придёт конец. Тогда ты можешь выбежать на улицу, сдирая с себя всю одежду. Все высыпят на улицу, рождённые вновь. Вот почему они прикрепляли сегодня навес на твоей улице: они готовились к грядущему чуду. И помнишь ту молодую женщину, которая выглядывала из соседнего окна? Она мечтала о новом рассвете и о том, как соблазнительно будет выглядеть, когда окажется на улице, и все увидят её обнажённой.
Полночь.
Ничего не произошло.
8 часов утра. Идёт дождь. Обычный день, как остальные дни.
Полдень. Прибывает почтальон с пневматичкой. Почерк выглядит знакомым. Я открываю письмо. Как я и предполагал, письмо от Макса…
«Моим дорогим друзьям Миллеру и Борису — я пишу эти несколько строчек встав с постели в три часа утра я не могу спать и очень нервничаю плачу и не могу остановиться. У меня в ушах я слышу музыку но на самом деле это наверное крики на улице. Я полагаю это сутенёр бьёт свою девочку это ужасный крик я не могу больше вынести, вода течёт из крана в раковину. Ни на мгновенье не способный сомкнуть глаз я читаю вашу книгу Миллер с целью успокоиться, я получаю удовольствие но у меня нет терпения я жду когда придёт утро и как только рассветёт чтобы я смог выйти на улицу. Какая долгая ночь страданий хотя я не очень голодный но я чего-то боюсь сам не знаю что со мной. Я разговариваю сам с собой не в силах контролировать себя. Миллер я не хочу чтобы вы мне больше помогали я только хочу разговаривать с вами, вы думаете я веду себя как ребёнок? Я боюсь что я теряю рассудок. Дорогой Миллер не думайте что вы мне нужны из-за денег я только хочу говорить с вами и Борисом никаких денег я только нуждаюсь в моральной подержке. Я боюсь моей комнаты боюсь спать в ней один это конец моей карьеры? Так мне кажется. Моя последняя карта бита. Я не имею чем дышать. Я только жду утра чтобы выйти на улицу. Я молил Бога чтобы прошла эта ужасная ночь ночь страданий. Я не выдерживаю жару и воздух в моей комнате. Поверьте мне я пишу эти слова не в пьяном состоянии — я только пытаюсь чтобы как-то прошло время и мне кажется что я разговариваю с вами в этом я нахожу облегчение но я страшусь быть одному — что это такое, наверное на улице дождь и я выглянул в окно что принесло мне облегчение. Дождь как будто разговаривает ко мне но ночь никак не кончится и утро никак не придёт. Я боюсь что в случае заболевания французы меня уничтожат как иностранца это правда? Миллер скажите мне правду мне говорили что если иностранец заболел и у него никого нет они его тихо уничтожают даже если есть возможность его вылечить. Я боюсь французы приедут и заберут меня с каретой и я никогда уже не увижу света дня. О нет я буду храбр и буду контролировать себя но сейчас я боюсь выйти на улицу потому что полиция может вырвать из меня фальшивое признание иначе я бы вышел сейчас из моей Комнаты на улицу потому что я не могу больше находиться в моей Комнате но очень боюсь я очень боюсь каждую ночь. Дорогой Миллер можно ли нам увидеться? Я хочу хоть ненадолго переговорить с вами. Мне не нужны деньги я схожу с ума. Искренне ваш, Макс».
