Владимир Набоков - Прозрачные предметы
Она позвонила около полуночи, разбудив его в ложбине мимолетного, но, несомненно, плохого сна (после этого раскисшего домашнего сыра, молодой картошки и бутылки кислого вина в гостиничном ресторане). Нашаривая рукой трубку, другой рукой он искал очки, без которых, по некоему сговору смежных чувств, не мог как следует говорить по телефону.
— Ю — Персон? — спросил ее голос. Он уже знал, с того момента как она прочла вслух надпись на карточке, которую он дал ей в поезде, что она произносит его имя как английское «вы».
— Да, это я, то есть «Ю», потому что первую букву вы проглатываете самым очаровательным образом.
— Я ничего не проглатываю. Послушайте, я ведь так и не получила ваше…
— Да нет же, получили! Вы проглатываете букву в моем имени, как ребенок льдинки в коктейле.
— Ребенок не пьет коктейлей, он глотает леденцы. Я выиграла. Имейте в виду, завтра я занята, а вот как насчет пятницы? Вы можете встать рано и прийти к семи утра?
Разумеется, он может.
Она пригласила Персика — так она отныне будет называть его, раз ему не нравится «Ю», — отправиться с ней на лыжную прогулку в Дракониту или мрак у скита, как ему послышалось, что и заставило его вообразить избушку в лесу — прибежище для влюбленных. Он сказал, что так и не научился в детстве кататься на лыжах во время каникул в Шугарвуде, штат Вермонт, но будет счастлив шагать рядом с ней по тропинке, не только подсунутой ему воображением, но уже и подметенной заботливой метлой, — один из тех мгновенных и невыверенных образов, которые могут одурачить даже самых умных из нас.
13
Теперь нам нужно увидеть в фокусе главную улицу Витта, какой она была в четверг, на следующий день после ее звонка. Улица полна прозрачными людьми и случаями из их жизни, в которых мы можем увязнуть с ангельской или авторской старательностью, но нам следует выделить для нашего сообщения только одного Персона. Не слишком большой любитель прогулок, он ограничился ленивым осмотром деревушки. Унылый автомобильный поток шелестел рядом с ним, некоторые из машин с неповоротливой усталостью подыскивали место для парковки, другие возвращались из или направлялись в более модный курорт Тур, в двадцати милях к северу от Витта. Он несколько раз прошел мимо одряхлевшего источника, струившегося по отороченному геранью желобу, выдолбленному в бревне, осмотрел почту и банк, церковь и туристическое бюро, почерневшую от времени хижину, которой пока позволили уцелеть, с ее капустным огородом и распятием пугала на фоне прачечной и пансиона.
Выпил пиво в двух разных пивных. Задержался перед спортивным магазином, еще немного потоптался и купил серый свитер с черепашьим воротом и маленьким, очень трогательным американским флагом, вышитым на груди, под самым сердцем. «Сделано в Турции», — проболтался ярлычок.
Он подумал, не пора ли еще раз чего-нибудь выпить, и тут увидел ее, сидящую в кафе, под тентом. Кинулся к ней, думая, что она одна; затем заметил, слишком поздно, вторую сумочку на соседнем стуле. В ту же минуту ее спутница вышла из внутреннего зала и, садясь на свое место, произнесла со славным нью-йоркским акцентом и хрипотцой блудницы, которую он узнал бы и в раю:
— Сортир — сущее издевательство.
Тем временем Хью Персон, не в силах сбросить с лица счастливо смеющуюся маску, подошел к столику и был приглашен присоединиться к ним.
Дама за смежным столиком, комически похожая на покойную тетушку Персона Мелиссу, которую мы очень любим, читала l'Erald Tribune. Арманда как чувствовала (в вульгарном смысле этого слова), что Джулия Мур знакома с Персиком. И Джулия не отрицала их знакомства. Не возражал и Хью, ни в коем случае. Не будет ли возражать вылитая копия его тетушки, если он одолжит у нее лишний стул? Ради бога. Добрая душа с пятью кошками, жившая в игрушечном коттедже, в конце березовой аллеи, в тихой части…
Перебив нас оглушительным грохотом, бесстрастная официантка, по-своему тоже несчастная женщина, уронила поднос с пирожными и напитками и присела на корточки, словно рассыпавшись на множество мелких жестов, свойственных ей, меж тем как ее лицо сохраняло скучающее выражение.
Арманда поведала Персику, что Джулия специально приехала из Женевы, чтобы обсудить с ней ряд русских фраз, которыми она, Джулия, отправлявшаяся завтра в Москву, хотела «поразить» своих друзей в СССР. Персик прилетел из Штатов ради ее отчима.
— Бывшего отчима, слава богу, — сказала Джулия. — Кстати, Персик, если таков твой европейский псевдоним, ты можешь нам помочь. Арманда права, я хочу произвести впечатление на знакомых в Москве, обещавших свести меня с одним знаменитым молодым советским поэтом. Она научила меня нескольким потрясающим словам, но мы застряли (достала клочок бумаги из сумочки)… я хочу знать, как сказать: «Какая миленькая церквушка, какой здоровенный сугроб». Понимаешь, мы сначала делаем это по-французски, и она думает, что «сугроб» — это rafale de neige, но я уверена, что это не rafale по-французски, не «метла» по-русски, или как они там называют метель?
— Нужное вам слово, — сказал Персон, — congère, женский род, я знаю его от матери.
— Тогда это «сугроб» по-русски, — сказала Арманда и сухо добавила: — Только снега ты в августе там не увидишь.
Джулия рассмеялась. Джулия выглядела счастливой и здоровой. Джулия стала еще миловидней, чем два года назад. Будет ли теперь она мне сниться с этими новыми бровями, длинноволосая? Как быстро сны подстраиваются под новую моду? Сохранится ли в следующем сне ее прежняя прическа японской куклы?
— Позвольте мне для вас что-нибудь заказать, — Сказала Арманда Персику, не подкрепляя, однако, свое предложение жестом, сопровождающим обычно такую фразу.
Персик решил, что хочет чашку горячего шоколада. Бесовский соблазн встретить давнюю пассию на людях! Арманде, разумеется, ничто не угрожает. Она принадлежит к другой категории, вне конкуренции.
Хью вспомнил знаменитую новеллу R. «Трилистник времени».
— Ты не помнишь, Арманда, какое еще слово мы не могли перевести?
— Мы сидим над этим уже два часа, — сказала Арманда с раздражением, не понимая, судя по всему, что опасаться ей нечего. Соблазн был совершенно другого, чисто интеллектуального или художественного порядка и так подробно исследован в «Трилистнике времени»: некий респектабельный господин в синем, как ночь, смокинге ужинает на освещенной террасе с тремя декольтированными грациями — Алисой, Виолой и Синтией, впервые видящими друг друга. А — его бывшая любовь, В — его нынешняя подруга, С — его будущая жена.
Тут он пожалел, что не заказал кофе, как Арманда или Джулия. Шоколад оказался отвратительным. Вам подавали чашку горячего молока, отдельно — кусочек сахара и нарядно выглядевший пакетик. Отрываете верхнюю кромку пакетика. Добавляете бежевую пыль содержимого к безнадежно однородному молоку в чашке. Делаете глоток и спешите положить сахар. Но никакой сахар не в состоянии улучшить пресный, унылый, недобросовестный вкус.
Арманда, следившая за всеми стадиями удивления и недоверия, улыбнулась и сказала: «Теперь вы знаете, до чего дошел в Швейцарии горячий шоколад. Моя мать, — продолжила она, обращаясь к Джулии, которая с разоблачительной бесцеремонностью общего прошлого (хотя сейчас она гордилась собственной скрытностью) сделала выпад ложечкой в направлении чашки Хью и взяла содержимое на пробу, — моя мать даже расплакалась, когда впервые ей подали эту гадость: видите ли, она с такой нежностью лелеяла воспоминания о горячем шоколаде своего приторного детства».
— Весьма отвратно, — подтвердила Джулия, облизывая полные бледные губы, — и все же лучше это, чем наш американский сиропчик.
— Вот-вот, ты самое непатриотичное существо на свете, — сказала Арманда.
Очарование прошедшего времени заключалось в его тайне. Зная Джулию, он был более или менее уверен, что она не расскажет швейцарской подруге об их романе — маленьком десерте среди бесчисленного множества блюд. В это драгоценное и хрупкое мгновение он и Джулия (Алиса и герой) заключили соглашение о минувшем, неосязаемый пакт, направленный против реальности, представленной шумным уличным перекрестком с шуршащими автомобилями, деревьями и незнакомцами. Вершину В данного треугольника замещал сам город Витт, тогда как главной незнакомкой — и в этом притаился источник еще одного восторга — была его завтрашняя возлюбленная, Арманда, но Арманда так же не предвидела будущего (которое автор, разумеется, знает во всех деталях), как и не представляла прошлого, чей привкус только что вновь пережил Хью вместе с присыпанным коричневой пудрой молоком. Хью, сентиментальный дурачок и, по правде говоря, не слишком оригинальный человек (оригинальные люди выше таких вещей, он же был всего лишь славным малым), пожалел, что музыка не сопровождала эту сцену: никакого румынского скрипача, надрывающего тебе душу свадебным гимном в честь двух переплетенных монограмм. Не было даже механического подвывания «Влечения» (вальс), льющегося из репродуктора в кафе. И все же присутствовало нечто вроде подспудного ритма, организованного голосами прохожих, позвякиванием посуды и дыханием альпийского ветерка в бесстрастной кроне каштана на углу.
