Кнут Гамсун - А жизнь идет...
Да, все мужчины были тогда ещё в Лофотенах, и Карел был тоже в Лофотенах, и жене его приходилось заботиться о детях и о скоте до третьей недели после пасхи, когда мужчины снова возвращались домой. Это было тяжёлое время; ей нужно было все её терпенье и всё её уменье довольствоваться малым.
Когда-то она была девушкой Георгиной, Гиной по прозванью, бедной, как и теперь, и не особенно привлекательной, но молодой и здоровой и ловкой на работу; пела она бесподобно, отличным альтом. Теперь она была Гиной из Рутена. Она не очутилась в каких-нибудь более плохих условиях, чем другие, только она стала старше и много раз была матерью; ей исполнилось уже сорок лет. Но что из этого? Разве тут есть о чем говорить? Она привыкла именно к такой жизни и не знала никакой другой. Было вовсе уж не так плохо, вовсе нет; год за годом проходил для неё, для её детей и мужа, у них был маленький дворик, скотина в хлеву, хотя всё это почти не принадлежало им. И если муж был молодчина по части пения и даже славился как сочинитель вальса, то жена тоже не отставала от него: никто не умел зазывать так по вечерам скотину с поля, как Гина. Очень благозвучно, хотя, это был всего лишь зов, заманивание животных домой, ласковый уговор бархатным голосом. И она по-прежнему пела в церкви, как никто другой, и те, кто сидел рядом с ней, умолкали. Голос она получила от Бога, который имел возможность быть расточительным.
Гина идёт по глубокой тропинке в снегу, тропинка эта как канава, и платье Гины до колен покрывается белым снегом. Сейчас дела у неё плохи: у скота кончился корм, и она должна как-нибудь выйти из положения. Завтра она вместе с другой женщиной, у которой тоже нехватка корма, пойдёт по деревне занимать сено.
— Добрый вечер! — здоровается она, придя к соседке.
— Добрый вечер! А, это ты, Гина! Садись.
— Сидеть я, пожалуй, не буду, — говорит Гина и садится. — Я к тебе только мимоходом.
— Что скажешь новенького?
— Что я могу сказать нового, когда никуда не выхожу из избы?
— Да, у нас у всех всё та же новость, — говорит женщина. — Бога благодарить приходится только за одно здоровье.
Молчание.
Потом, немного смущённо, Гина говорит:
— Помнится мне, я видала у тебя осенью тканьё.
— Да, это правда.
— И это было очень красивое тканьё, насколько я помню, с жёлтым и синим, — каких только цветов в нём не было! Если это было на платье, то очень красиво.
— И на платье и на юбку, — отвечает женщина. — Я совсем обносилась.
— Если б ты согласилась одолжить мне юбку на завтра? Хотя мне и стыдно просить тебя.
Женщина удивлена лишь одно мгновенье, потом она говорит:
— Так у тебя нет корма?
— Вот именно! — отвечает Гина и качает головой над своей незадачливостью.
Да, соседке не надо было долго размышлять, чтобы понять, зачем Гина хочет занять юбку. Это не загадка. Ясно, что в хлеву у неё недостаёт корма. Не могло быть и речи о том, что Гина хочет нарядиться и щегольнуть юбкой: она хочет принести в ней домой сено. Это было унаследованным обычаем носить сено в юбках, обычай этот практиковался годами. Юбки вмещали так много, они наполнялись, как шары. То и дело можно было видеть, как женщины попарно пробираются по снегу с огромными ношами на спине — юбками, туго набитыми сеном и завязанными тесьмой. Эти картинки были неотъемлемой частью зимы: всегда у кого-нибудь не хватало корма, и всегда был кто-нибудь другой, у кого сена было немного больше и кто мог продать пуд-другой. У женщин редко водились деньги до приезда мужей из Лофотенов, но новая пёстрая юбка способствовала открытию кредита на сено, даже больше: она давала понять, что нехватка здесь была не по бедности, а наоборот, от большого количества скота, на который никак не наготовишься корма и который сам представляет собой ценное имущество и богатство.
— Но мне стыдно просить тебя, — повторяет Гина.
— Ах, вовсе нет, — отвечает женщина, — я рада, что у меня есть юбка, которую я могу одолжить. Кто составит тебе компанию?
Гина назвала.
— А она у кого заняла юбку?
Гина сказала и это.
— Вот как! Ну, в таком случае, я думаю, тебе нечего стыдиться показаться с моей юбкой.
— Конечно, нет!
— Вот она. Двойная нить, и вся из летней шерсти. Хотелось бы мне знать твоё мнение о кайме.
Гина: — Чудесная кайма! Ну и мастерица ты! У меня не хватает слов для похвал.
Гина идёт домой, полная радости и гордости, что покажется завтра с такой нарядной юбкой. Но по дороге она встречает Осе — троллиху, цыганку и лопарку в одном лице, блуждающую дурную примету.
— Счастливая встреча! — говорит Гина сладким голосом и заходит в снег, чтоб уступить дорогу Осе. — Ты была у меня? И дома никого не застала, кроме детей?
— Я иду не от тебя, — отвечает Осе. — Я только заглянула мимоходом.
— Ах, как жалко! Если б я была дома, я бы не отпустила тебя с пустыми руками.
Осе ворчит:
— Я ни в чём не нуждаюсь! — И проходит мимо.
Гина торопится домой. Она знает, что её дети сидят, до смерти перепуганные, где-нибудь в углу и боятся пошевельнуться. Гина сама подавлена, — её легко испугать; но она должна предстать храброй перед детьми, и она говорит:
— Что я вижу? Вы никак боитесь? Очень нужно! Подумаешь — бояться Осе! Я встретила её и не слыхала от неё ни одного дурного слова. Как вам не стыдно плакать! Посмотрите, месяц светит! Вам бы следовало прочесть «Отче наш», вот и всё. Да, что, бишь, я хотела сказать, — она сразу ушла?
Дети отвечают зараз и «да», и «нет», они не знают, они боялись пошевельнуться.
— Но ведь она не плюнула, перед тем как уйти?
Дети отвечают по-разному, не знают наверное — не посмотрели.
Мать соображает несколько мгновений: теперь уже поздно бежать за Осе, чтобы сунуть ей что-нибудь в руку. О, она очень взволнована, но не смеет этого обнаружить. Тут самая младшая девочка, которая ещё слишком мала, чтобы бояться спрашивать маму, что она держит подмышкой. Это разряжает настроение.
— Да поглядите только, идите все сюда, поближе к свету!
В этой красивой юбке мама принесёт завтра сена. Видали ли вы когда-нибудь раньше такую красивую юбку?
Через три недели после пасхи ловля рыбы кончилась в восточных Лофотенах, и мужчины вернулись домой. Улов был средний, шла ровная мелкая рыба, но цены стояли хорошие. В карманах завелись деньги. Ещё раз жены и дети были спасены. Опять сияло солнце, снег повсюду темнел, появились маленькие ручейки, которые каждую ночь замерзали, а наутро снова оттаивали.
Комиссионер по северной Норвегии и Финмаркену опять собрался в путь с весенним товаром: шерсть и шёлк, немного бархату, немного бумажных материй, модные платья, лаковые туфли. Шеф, Гордон Тидеман, находит по-прежнему, что на комиссионере слишком дешёвое платье, чтобы представлять его фирму, а тот обещает купить себе летний костюм на распродаже в самом шикарном магазине Тромсё.
И, как всегда, оборот заметно не увеличивался, в особенности в отношении дорогого товара, который приносит прибыль. В чём-то тут была загвоздка? Неужели там, на Севере, они совсем не хотят идти в ногу со временем?
— Нет, всё-таки раскачиваются. Но Финмаркен есть и будет Финмаркен, и там приходится одеваться сообразно с климатом и условиями. Как же, там уже учатся ходить на высоких каблуках!
— Не понимаю, — говорит шеф, — почему нет заказов на великолепные корсеты? Отчего бы это? Они из плотного розового шёлка, начинаются под самыми лопатками и доходят до голеней, они — всё равно как пальто. Дороги? Но зато это действительно нечто, достойное настоящей дамы.
— Они слишком плотны.
— Как?! Что вы хотите этим сказать?
— Слишком плотны. — Комиссионер улыбается и говорит: — Дамы слишком неподвижны в них, в случае чего они как связанные.
Ему не следовало бы улыбаться, шефу не нравится этот тон, и он делает знак, что разговор окончен...
А в мелочной лавке стоит старый На-все-руки и ждёт. Он желает получить приказание, но он почтителен и благочестив, он не надеется говорить лично с шефом, а посылает приказчика с вопросом.
Его скромность вознаграждается, На-все-руки зовут в контору. Он был там только один раз, — в тот день, когда его наняли.
— Ну что ж, На-все-руки, ты хочешь знать, что тебе делать?
— Да.
— Что делают рабочие?
— Они возят водоросли на поле.
Шеф размышляет:
— А не поглядеть ли тебе, в каком состоянии невода?
— Слушаю.
— Впрочем, это не значит, что они понадобятся теперь же.
На-все-руки: — Если разрешите мне сказать слово, то, по моему мнению, они постоянно нужны.
— Ты думаешь?
— Потому что, по божьей милости, в море всегда есть сельдь.
— Но сейчас нам не собрать даже людей, — говорит шеф. — Они только что вернулись с Лофотенов и хотят отдохнуть. Им лень даже дров наколоть для печей.
