Мор Йокаи - Черные алмазы
– Да, и я его устраиваю.
– Я не приму в нем участия.
– Но почему же?
– Почему? Да потому, что я не хочу выступать против Гарибальди.
– Ох, да вы на редкость неразумное дитя! Он, видите ли, не хочет выступать против Гарибальди!
– Нет и нет! – вспыхнул юноша и, чтобы придать больший вес своему протесту, распахнул жилет и показал Эвелине:
– Видите это?
На нем была красная рубашка. Эвелина залилась безудержным смехом.
– А вы и впрямь заделались краснорубашечником! Того и гляди, пойдете в гарибальдийцы.
– Я бы давно пошел, если бы не мама.
– А если вас ранят в руку, что вы станете делать?
– Попрошусь нахлебником к какой-нибудь знатной даме. Уж кто-нибудь да согласится содержать меня.
Тут Эвелина неожиданно разрыдалась.
Ариад никак не мог взять в толк отчего.
Он кинулся к Эвелине, принялся уговаривать ее, утешать, выспрашивать, уж не обидел ли он ее чем, пока наконец мадам не проговорила сквозь слезы:
– Бедный Яношка умер. Видите, вон там, у стола, его костылики.
– Как жалко! Немало веселых часов провели мы с несчастным мальчиком!
– Правда, ведь вы его тоже любили? Знаете, для меня теперь весь мир опустел. Больше никогда я не услышу стука его костылей на лестнице. Не знаю, для чего я еще живу. Мне хотелось бы жить ради человека, который не может обойтись без меня, за которым бы я ухаживала. Я мечтаю о каком-нибудь художнике, потерявшем зрение, или музыканте, лишившемся правой руки, о великом борце за свободу, которого преследуют, и он не может выйти даже из дому, и для которого я была бы всем-и спасительницей и кормилицей. Идите к Гарибальди!
Тут она снова рассмеялась.
– Ну, лучше поговорим о другом. Вы ведь слышали мое пение? Что вы о нем скажете?
– Если бы вы могли и дьяволам петь так же, как ангелам, вы стали бы поистине великой артисткой.
– А кого вы подразумеваете под дьяволами?
– Ну, из проповедей отца Ансельма вы знаете, что театр – это капище дьявола.
– Ах!.. Вы неотесанный мужлан! Разве вам не известно, что я артистка?
– Тысяча извинений! Я думал, что днем вы аббатиса и лишь по вечерам артистка. Послушайте, а ведь это было бы прибыльное занятие.
– Ах, оставьте, вы, сумасшедший! Чем я похожа на аббатису?
– А разве вы одеты не как аббатиса?
– Я одета так для покаяния. А вы безбожник! Насмехаетесь над благочестием!
– О нет, помилуйте, мадам! Более того, я признаю, что ходить в сером и черном шелку, значит, приносить великое покаяние, кокетничать, потупляя взор, значит, пребывать в глубокой скорби, а вкушать лангуст по двадцать франков – это и есть соблюдать великий пост. Я даже готов поверить слухам, которые распространяет набожный свет: будто парижанки оттого носят закрытые платья, что по средневековой моде бичуют себя хлыстом во искупление грехов и хотят скрыть следы истязаний.
– Ах, нет, это неправда! Мы так не поступаем! – возражала Эвелина.
– Не берусь утверждать. Так поговаривают в свете, а знатные дамы умеют хранить тайны.
– Но это неправда! – горячилась Эвелина. – Мы не бичуем себя. Вот убедитесь сами!
И с этими словами она, наклонившись к Арпаду, с полной непосредственностью приподняла свой вышитый воротничок, чтобы тот заглянул ей за ворот.
Арпад покраснел и отвел глаза.
В сущности, оба были еще просто дети!
Затем Арпад взял шляпу и шутливо распрощался с Эвелиной:
– Ну что ж, собирайте пением отряд зуавов для господина Мерода, а мы с Гарибальди своей музыкой их разгоним!
И с этими словами, оставив Эвелине визитную карточку, юный сумасброд удалился.
А его собеседница, будучи столь же сумасбродной, вернулась к составлению программы благотворительного вечера.
Immaculata {непорочная (лат.)}
Эта женская забастовка в Париже что-то уж слишком затянулась.
Все мы, кто восторгался забастовками наборщиков или пекарей, знаем, как трудно выдержать перебои в производстве таких вещей, которые относятся к повседневным потребностям.
А вдобавок еще женщины устроили забастовку!
Parbleu! {проклятье! (франц.)} Шутить подобным манером в Париже опасно.
Сто лет назад аббат Пари ввел в моду отказ от наслаждений и умерщвление плоти, и неистовство святости постепенно распространилось настолько широко, что все красивые женщины и девушки, вместо того чтобы подыскивать себе милого, отправлялись на кладбище и занимались самобичеванием; женщины били себя палками и вскрикивали при этом: «Ах, как это приятно! Ах, как спасительно!»
В конце концов королю пришлось закрыть кладбища и запретить священные конвульсии, в ответ на что самоистязательницы сочинили следующую эпиграмму:
De part le Roi, defense а Dieu, De faire miracle en ce lieu. (Король издал указ, чтоб бог здесь чудеса творить не мог).
Но справиться с этой напастью оказалось не под силу ни королю, ни парламенту, а положила ей конец новая мода.
Благословен будь тот, кто изобрел шиньоны и подкинул дамским умам другую пищу, нежели стремление к возвышенному, иначе долго бы еще после падения кринолина среди красавиц всего света царила мода на аскетическое самобичевание.
Аббат Шамуэль посетил Эвелину.
О, в Париже никто не сочтет экстравагантным визит аббата к актрисе.
Господин аббат – старый друг дома: как мужа, так и жены.
Эвелина радушно встретила аббата и познакомила его с программой благотворительного концерта, который она собиралась устроить у себя в салоне.
Господин аббат выказал к программе большой интерес.
– Вот взгляните, – обиженно сказала Эвелина, – как уместен был бы здесь, между вокалом и виолончелью, фортепьянный дивертисмент этого сумасбродного Арпада, а он не желает выступать!
– Так Арпад в Париже?
– О да! Он только что сбежал от меня. Сумасшедший! Ведь я так просила его принять участие в моем концерте. И на фисгармонии он лучше других аккомпанировал бы мне Stabat Mater. Но он не послушался. Он просто не в своем уме. Еретиком заделался.
Священник долго смеялся над ее рассказом и, пока смеялся, кое-что надумал.
Эта женщина с заметным увлечением говорит о мальчишке Арпаде. Арпаду сейчас почти двадцать, да и Эвелине около девятнадцати.
Детям всегда нужно подбросить какую-нибудь забаву, чтобы подготовить их к серьезным и более трудным делам. Что, если Вальдемара подсластить Арпадом?
– Ну, а если я устрою, ваша милость, что Арпад Белении согласится играть на вашем концерте и аккомпанировать Stabat Mater на фисгармонии, какова будет награда?
– О нет, не согласится, я знаю Арпада. Он такой упрямец! Стоит только этому какаду забрать себе что-нибудь в голову! И потом, уж если я не справилась с ним!..
Эвелина была уверена в магической власти своих очей.
– Ну, а я берусь уговорить Арпада. Только что же я получу взамен? – настаивал священник.
– Но как вы думаете уговорить его? – спросила Эвелина. (Она по-прежнему уклонялась от вопроса о награде.) – Смотря по обстоятельствам. Например, предложу ему условие: если он согласится играть здесь, то будет играть и во дворце императрицы и тем самым обеспечит себе успех на весь сезон. Артисты ценят такие предложения. Кроме того, и некая толика денег…
– Ах, это я и сама ему предлагала. Пятьсот франков.
– Ну, если на молодого человека не оказали должного воздействия пятьсот франков, предложенные очаровательной женщиной, то, может быть, на старую даму повлияют сто золотых наполеондоров, посланные священником. Надобно договориться с матерью Арпада, и тогда, как решит почтенная дама, так и придется сделать сыну. Мне известны подобные отношения.
– О, до чего вы проницательны, господин аббат! Я бы своим умом не дошла до этого. Конечно же, не с этим молокососом следовало торговаться, а с его маменькой. Итак, вы берете эту задачу на себя! Ну, а если вы это сделаете, тогда просите меня о чем угодно!
Мадам пришла в столь прекрасное расположение духа, что была готова на все. И священник рискнул.
– Я попрошу у вашей милости всего лишь один пригласительный билет на благотворительный концерт.
– О, хоть десять! – радостно воскликнула Эвелина.
– Но в приглашении должно быть указано имя, и это имя впишете вы.
– Продиктуйте, кому написать приглашение! Эвелина, дрожа от внутреннего возбуждения, выдвинула ящик письменного стола и положила перед собой чистый бланк пригласительного билета.
– Ну? Назовите имя!
– Князь Вальдемар Зондерсгайн.
При этом имени Эвелина с силой вонзила перо в поверхность стола и стремительно вскочила.
– Нет!
Господин аббат расхохотался.
– Ах, как же вам к лицу гнев! Прошу вас, сломайте еще несколько перьев.
– Князю Зондерсгайну я не пошлю приглашения, – твердо повторила Эвелина, опускаясь на софу.
– Вы считаете, что он неприятный человек?
– Невыносимый.
– В вашем представлении мир должен состоять только из Арпадов Белени?
Эвелина вскочила и в ярости разорвала программу в клочки.
