Эрвин Штриттматтер - Чудодей
— Победители мы или нет? — не унимался Крафтчек.
— Да, да, — сказал Станислаус.
— В таком разе там, дома, они могли бы давать торговцам немного больше сахару.
Из переулка донеслось тяжелое топанье. Кто-то обивал снег с сапог. Они прислушались. Победитель Крафтчек побледнел.
— А вдруг это партизан, полудикарь, — прошептал он.
Опять послышалось топанье. Крафтчек отъехал за фонтан. Станислаус тронулся в сторону переулка.
— Не хотел бы я с таким партизаном встретиться, — шептал Крафтчек, но тут заржала его лошадь. — Матерь Божия, помоги! — Крафтчек хлестнул лошадь промеж ушей.
Из переулка, тяжело ступая, появился человек. Когда он вышел на свет, оказалось, что это мужчина, и весьма дородный. Он разговаривал сам с собою.
— Сейчас он позовет других! — пролепетал Крафтчек.
Станислаус подъехал к мужчине. Мужчина оказался монахом. Монах упал на колени перед лошадью Станислауса. Лошадь обнюхала как-то внезапно уменьшившегося в размерах монаха.
— Смилуйтесь, господин офицер! — взмолился монах. И уже твердым голосом продолжал: — Да благословит тебя…
Тут подъехал поближе и Крафтчек. Коленопреклоненного монаха бояться не было нужды. Тот простер к нему молитвенно сложенные руки:
— Простите, господин капитан!
Крафтчек ничего не имел против, сидя на рослой лошади, считаться капитаном.
— Священник? — спросил он ворчливым тоном.
— Меня позвали к умирающему. Последнее причастие, ваша милость!
— Нализались, святой отец, а? — все еще с прусской строгостью спрашивал Крафтчек.
— Одну бутылочку, господин капитан, в дорогу для храбрости. — Монах сорвал с себя четки, поцеловал распятие и протянул их Крафтчеку.
Тут взыграла католическая часть Крафтчековой души.
— Пусть ваш амулет, ваше преподобие, хранит меня от пуль!
Патер пробормотал несколько молитв над этими четками. Плач больного ребенка огласил рыночную площадь. Фигуры рыночного фонтана, голый мальчик и девочка с букетом цветов, казалось, стонали под тяжестью снега.
— Где живете? — Крафтчек постучал кончиком хлыста по плечу молящегося патера. Тот испугался.
Они немного проводили шатающуюся из стороны в сторону духовную особу. Крафтчек надел четки на мундир, наподобие ордена. Там, где кончался район их патрулирования, Крафтчек обстоятельно расцеловал патера, и они вместе немного всплакнули.
Станислаус и Крафтчек поскакали назад.
— А если следующий патруль схватит твоего патера? — спросил Станислаус.
— Он под защитой Господа.
— А если он скажет, что мы его отпустили?
Крафтчек перекрестился и ощупал свой пулезащитный амулет.
— С отечеством шутки плохи. За доброе дело оно запросто даст тебе под зад.
10
Станислаус ждет свадьбы, дает взятку писарю и узнает, что должен жениться заочно.
Станислаус начал ходатайствовать об отпуске. Его прошение лежало в папке в канцелярии роты. Всем было недосуг на него взглянуть. Для работников канцелярии настали великие дни: смена командира роты. Ротмистр фон Клеефельд вышагивал по коридорам казармы. Весь его аристократизм как рукой сняло. Он шел в тени казарменных стен как самый обычный человек. Чемоданы его уже доставили на вокзал. Свою комнату он должен был предоставить новому командиру роты. Последнюю ночь он спал в офицерской гостинице и потом уезжал на запад. Ротмистр фон Клеефельд слишком дерзко наказал разрушителей отечественной мебели, так это называлось. А ефрейтор интендантской службы Маршнер сказал:
— Он покровительствовал покровителям евреев.
Ротмистр фон Клеефельд хранил благородное молчание. Не с ефрейтором же Маршнером говорить о вещах, касающихся его образа мыслей?
Новый ротмистр возник в роте как Вельзевул. Это был баварец, хозяин пивоварни, пивший исключительно шнапс. Лицо его то и дело меняло цвет, в зависимости от настроения и погоды, то лиловело, то багровело, а при вспышках ярости делалось почти черным. Волосы были стрижены ежиком. Когда во время осмотра оружия он заглядывал в ствол винтовки кавалериста, на его сизом носу картошкой красовалось пенсне. Пенсне на этом клубне казалось крохотным и ненастоящим, как карнавальные очки. Ротмистр Беетц то и дело фыркал как баварский бык на высокогорном пастбище. Вахмистр порхал взад и вперед как сбитый с толку воробей, которому охота поклевать коровью лепешку.
— Дерьмовая война! — фыркал новый ротмистр. — Один против четырнадцати, а то и восемнадцати — маргариновая война!
В качестве закуски к ежедневной порции шнапса ротмистру Беетцу требовался кусок шпика и гусиная грудка.
— Черт побери, какое мне дело до полячишек! Чтоб всегда было гусиное жаркое!
Закупщики разбредались по округе. В настоящего мастера и тонкого специалиста по откормленным гусям, шпику и желтому крестьянскому маслу превратился ефрейтор Маршнер. Он стремился к званию унтер-офицера и считал необходимым обратить на себя внимание. Для работы в каптерке он держал помощника. Таким образом, Маршнер мог вылетать из улья и брать на себя снабжение господ ротных офицеров. Слава его росла, и даже офицеры из штаба батальона приметили этого ловкого заготовителя.
Маршнер на польских дрожках разъезжал по деревням. Он сидел развалясь, закинув ногу на ногу и, скучливо прищурив один глаз, смотрел на небо. Таким он видел у себя на родине хозяина соседнего с городом поместья. Если же Маршнер не смотрел на небо, то — опять-таки сощурив один глаз — поглядывал на крестьянских девушек слева и справа от дороги. Это он тоже перенял от соседа-помещика.
На козлах сидел Али. Правда, как-то раз Али вышвырнул в окно казармы этого своего седока, ефрейтора интендантской службы и заготовителя Маршнера, но вражды он к нему не чувствовал. Юношеское сердце Али не приспособлено было для вражды. Маршнер же в свою очередь поступил весьма благоразумно, взяв Али к себе кучером. Это доставляло ему изысканное наслаждение: развалясь на мягком сиденье дрожек, повелевать Али. Вечно голодный Али щелкал семечки. Его пистолетная кобура была полна семечек. А пистолет лежал в шкафу, в казарме. Пистолет не нужен был Али, ибо злейшим его врагом был голод. Он выплевывал шелуху то вправо, то влево от песчаной дороги.
— Прекрати плеваться! Ты правишь офицерским экипажем! — ворчал Маршнер.
Тогда Али стал закладывать шелуху за щеку, как хомяк зерно. Маршнер сидел развалясь и пускал в небо дым своей сигары. Так он самому себе казался чем-то вроде Бога, создающего облака.
— Ты хоть раз оседлал настоящую девку, или у тебя все только старые, грязные скотницы? — спросил он Али, чтобы развеять скуку. Али разом выплюнул всю шелуху.
— Я любил одну красивую, да она об этом не знала. Она была парализованная и все сидела на лавочке возле дома. Я приносил ей цветы, но она и этого не замечала, господин ефрейтор.
Маршнер расхохотался, громко и буйно. Несколько польских кур испуганно удрали в придорожную канаву. Али опять набил рот семечками. Маршнер хихикал про себя, потом вдруг опять громко заржал и наконец уснул.
Заготовитель Маршнер освобождал польских крестьян от излишков сельскохозяйственной продукции. Платил он немецкими инфляционными купюрами, которые ему присылали из дому. На них он не скупился, и польские крестьяне крестились при виде огромных денег, сыпавшихся в их наработанные руки. Али стоял рядом, набивая мешок салом, гусями, колбасами и желтым, как львиный зев, крестьянским маслом. Потом он взваливал мешок на плечи и относил в дрожки. Маршнер следил за Али, как деревенский жандарм за бродягой. Так что у Али не было возможности спрятать под полостью дрожек кусок масла или сала.
Иногда Маршнер бывал уж чересчур щедр на инфляционные марки. Деньги кончались, а мешок еще не был полон. Тогда Маршнер расплачивался другими средствами: едва гуси и масло исчезали в мешке заготовителя, он начинал возиться с застежкой кобуры. Это движение руки действовало так же, как крупные фальшивые купюры: крестьяне крестились.
Обратный путь всегда был му́кой для Али. Маршнер то и дело совал руку в мешок и вытаскивал оттуда колбасу. Осторожно, передними зубами, он откусывал кусочек на пробу и долго разминал его во рту кончиком языка, но потом выплевывал колбасу в дорожный песок и швырял туда же колбасный хвостик. Ефрейтор интендантской службы Маршнер не ел колбасу грязных польских мужиков. Дома у него было свое, чистенькое хозяйство, которое и снабжало его. Хотят господа офицеры подхватить оспу или другую страшную заразу — их дело, а он, Маршнер, не желает. Сколько раз Али пытался спрыгнуть с козел и подобрать выброшенный Маршнером на песок хвостик колбасы.
— Ты проголодался? — мягко и участливо спрашивал Маршнер. «Да» Али тонуло в захлестывающей рот слюне, но Маршнер ничего ему не давал. Куда там! Дразнить аппетит Али — это входило в программу мести Маршнера.
