Портрет леди - Генри Джеймс
В этом замечании прозвучала злость, которую мадам Мерль не часто себе позволяла, но Изабеллу она не встревожила, поскольку девушка и сама понимала, что по мере того как человек узнает свет, его первоначальное восхищение и уважение угасает… А что восхищало ее – восхищало даже больше, чем обещала мадам Мерль, – это Флоренция, и даже если бы Изабелла сама не сумела в должной степени оценить все очарование этого великолепного города, то ей раскрыли бы глаза ее спутники, которые ей казались священнодействующими жрецами, причастными к его тайнам. Она беспрерывно внимала вдохновенным речам Ральфа, который с наслаждением снова взялся за роль, которая ему так нравилась и ранее, – гида при своей любознательной кузине. Мадам Мерль оставалась дома – она столько раз уже видела сокровища Флоренции, к тому же у нее всегда было много дел. Но она охотно беседовала обо всем, что касалось Флоренции, проявляя при этом поразительную память, – она с великолепной легкостью могла вспомнить правый угол картины Перуджино и описать положение рук Святой Елизаветы на соседней[45]. У мадам Мерль были свои собственные, часто резко отличавшиеся от суждений Ральфа, соображения по поводу многих знаменитых произведений искусства, и защищала она их с поразительной находчивостью и юмором. Изабелла слушала эти эстетические споры, возникавшие то и дело между мадам Мерль и Ральфом, и мысленно отмечала, что может извлечь для себя много полезного из них и что такой возможности в Олбани ей бы, разумеется, не представилось. В эти ясные майские утра перед первым завтраком – настоящее «пиршество» начиналось у миссис Тачетт в двенадцать часов – Изабелла с кузеном бродили узкими тихими флорентийскими улочками, изредка погружаясь в прохладу какой-нибудь прославленной церкви или сводчатых палат заброшенного монастыря. Девушка посещала картинные галереи и дворцы, осматривала картины и статуи, которые раньше ей были известны только по названиям, словно заполняя мысленно пустующие клеточки с надписями в тетрадках своей памяти. Изабелла воспринимала все окружающее так удивленно и восторженно, как и положено юным пламенным натурам при первом посещении Италии, – она замирала с учащенно бьющимся сердцем перед бессмертными гениальными творениями и познала радость от застилавших глаза слез, сквозь которые проступали выцветшие фрески и потемневшие мраморные изваяния. Но больше всего, даже больше блужданий по Флоренции, она любила возвращаться домой – каждый день входить в просторный величественный двор огромного дома, в котором много лет назад поселилась миссис Тачетт, в его высокие, прохладные комнаты, где резные стропила и помпезные фрески шестнадцатого века смотрели вниз на привычную обстановку девятнадцатого столетия. Миссис Тачетт жила в историческом здании на узкой улочке, одно название которой вызывало в памяти средневековые междоусобные распри, и мирилась с мрачным фасадом, поскольку этот недостаток, по ее мнению, вполне искупался умеренной платой и залитыми солнцем комнатами с этой стороны и садом, где сама природа отдавала той же стариной, как грубая кладка стен дворца.
Изабелла считала, что жизнь в таком месте сама по себе была постоянным источником ощущения необыкновенного счастья и волнения. Она сразу нашла, что дом похож на каменную крепость, нечто вроде тюрьмы; но оказалось, что в ней, кроме тетиной прислуги, пребывали и другие узники. Дух прошлого, словно беженец из внешнего мира, заключенный в оболочку этого мрачного дома, реял в его атмосфере – он прятался в затаенных уголках, а ночами бродил везде, даже в комнатах, которые были в весьма прозаическом ведении миссис Тачетт. Изабелле то и дело слышались приглушенное эхо и странные звуки – казалось, будто дом полон невидимых призраков. Она часто замирала на огромной холодной каменной лестнице и прислушивалась, полуиспуганная, полуразочарованная.
Джилберт Озмонд посетил мадам Мерль, и она представила его нашей молодой леди, все время визита просидевшей в другом конце комнаты. Изабелла почти не принимала участия в разговоре и даже не всегда отвечала улыбкой, когда другие поворачивались к ней, пытаясь вовлечь в него, а сидела, словно ей было предложено беспристрастно оценить их блестящую беседу. Миссис Тачетт отсутствовала, и собеседники вели оживленный диалог. Они говорили очень интересно, и беседа их увлекла девушку – ей казалось, что перед ней разыгрывают пьесу. Мадам Мерль постоянно обращалась к Изабелле, словно ожидая от нее реплики; но та ничего не отвечала, и мадам Мерль хорошо понимала, что это заставит Озмонда думать, что перед ним – одно из тех скучных созданий, общение с которыми казалось ему таким утомительным. И что еще хуже, Изабелла понимала, что мадам Мерль представила ее Озмонду как особу того же уровня, что и он, и таким образом ввела его в заблуждение. Но это не имело никакого значения: даже если бы от этого многое зависело, Изабелла все равно не могла бы заставить себя блеснуть. Что-то было в мистере Озмонде, что сковало девушку – ей казалось более важным получить впечатление, чем произвести его самой. Кроме того, Изабелла еще не овладела искусством производить на людей впечатление, когда этого от нее ждали, – ей нравилось восхищать людей, но не желала делать это «по заказу». Мистер Озмонд, нужно отдать ему должное, вел себя как хорошо воспитанный человек, который ни от кого ничего не ждет, не выпячиваетсебя, говорит остроумно, но просто, тщательно продумывая свои высказывания. Изабелла, однако, заметила, что когда за ним не наблюдали, он мог выказать некоторую чувствительность; и лицо его, и посадка головы выдавали скорее натуру нервическую. Он был не красив, но аристократичен – словно один из портретов в длинной галерее над мостом в музее Уффици[46]. Озмонд производил впечатление необыкновенно утонченного человека – даже голос его обладал изысканным тембром. Это тоже сыграло свою роль в том, что Изабелле не хотелось вступать в беседу – чтобы не разрушить очарования. Ей казалось, его голос издавал звуки, подобные звону встретившихся тонких хрустальных фужеров, а коснись она их пальцем – испортила бы музыку.
Перед уходом Озмонд обратился к ней:
– Мадам Мерль обещает заглянуть на следующей неделе в мою обитель на холме и выпить чаю в саду. Мне было бы очень приятно, если бы вы нашли время сопровождать ее. У меня очень красиво – из сада открывается превосходный вид. И моя дочь тоже будет рада… или, точнее, поскольку она еще недостаточно взрослая, чтобы испытывать сильные переживания, я был бы рад… рад безгранично… – Мистер Озмонд слегка запнулся и помолчал в некотором смущении. – Я был бы счастлив, если бы вы познакомились с моей
