Виллем Элсхот - Избранное

Кто не теряет из виду конца, тот легко избежит длиннот, так как постоянно будет спрашивать себя, каждая ли деталь повествования способствует достижению его цели. И тогда он быстро обнаружит, что каждая страница, каждое предложение, каждое слово, каждая точка, каждая запятая или приближают его к цели, иди удаляют от нее. В искусстве середины нет. Лишнее следует убирать, и там, где можно обойтись одним героем, толпы не надо.

В искусстве нельзя делать попыток. Не пытайся браниться, если не сердит, не пытайся плакать, если душа суха, не ликуй, если не переполнен радостью. Можно попытаться испечь хлеб, но нельзя сделать попытку творить. Родить тоже не пытаются. Где есть беременности там роды наступают сами собой в положенный срок.

Сыр

Франс Лаарманс, клерк в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг компани», потом коммерсант, потом снова клерк.

Мать Лаарманса (дряхлая и умирающая).

Доктор Лаарманс, брат Франса.

Господин Ван Схоонбеке, друг доктора и виновник случившегося.

Хорнстра, торговец сыром в Амстердаме.

Фине, жена Франса Лаарманса.

Ян и Ида, их дети.

Госпожа Пеетерс, соседка, страдающая печенью.

Анна ван дер Так, Тейл, Эрфурт, Бартеротте, клерки в «Дженерал Марин».

Боорман, консультант по коммерческим вопросам.

Старый Пит, машинист в «Дженерал Марин».

Молодой Ван дер Зейпен, желающий стать компаньоном.

Друзья Ван Схоонбеке.

Сыр. Сырная мечта. Сырный фильм. Сырная операция. Сырная кампания. Сырные рудники. Сырный мир. Сырный день. Сырный корабль. Сырная торговля. Сырное дело. Сырный роман. Сырные потребители. Сырный деятель. Сырная головка. Сырный вождь. Сырный трест. Сырный дракон. Сырная напасть. Сырное отречение. Сырное наваждение. Сырная стена. Сырная проблема. Сырный груз. Сырный замок. Сырная рана.

ГАФПА (торговая фирма).

Подпал пакгауза «Блаувхуден».

Контора Лаарманса, с телефоном, письменным столом и пишущей машинкой.

Игра в триктрак.

Саквояж (плетеный).

Крупный сырный магазин.

Кладбище.

Наконец-то я пишу тебе снова, так как ожидаются большие события, в которых играет роль некий господин Ван Схоонбеке.

Ты, наверное, уже знаешь о смерти моей матери.

Неприятная история, разумеется не только для нее, но и для моих сестер, которые сами чуть не свалились, ухаживая за ней.

Она была стара, очень стара. Не знаю точно, сколько ей было. Она ничем не болела, просто была очень дряхлая.

Старшая сестра, у которой она жила, относилась к ней хорошо: размачивала хлеб, следила за ее желудком и поручала ей ради занятия чистить картошку. Она чистила, чистила на целую армию. Мы все носили картошку к сестре, мадам с верхнего этажа и еще некоторые соседи тоже, потому что, когда ей однажды хотели дать для повторной чистки ведро уже очищенного картофеля (из-за отсутствия запаса), она заметила это и серьезно сказала: «Он уже почищен».

А когда она больше не могла чистить картофель, так как руки и глаза отказались служить ей, сестра давала ей щипать вату из матраца, свалявшуюся в комочки. От этого было много пыли, и мама покрывалась ею с ног до головы.

И так изо дня в день, и ночью, как днем: дремать-щипать, дремать-щипать. И лишь изредка улыбка, бог весть кому.

Об отце, умершем пять лет назад, она не вспоминала. Он для нее теперь не существовал, хотя у них и было девять детей.

Когда я навещал ее, то заводил иногда разговор о нем, чтобы немножечко расшевелить ее.

Я спрашивал, неужели они действительно забыла Криста — так его звали.

Она прилагала все усилия, чтобы понять мои слова. Казалось, она признавала необходимость что-то осознать, наклонялась в кресле и смотрела на меня с напряжением в лице и набухшими венами на висках: догорающая лампа, грозящая вот-вот погаснуть.

Искра быстро гасла, и тут она дарила свою улыбку, от которой кровь стыла в жилах. Если я продолжал допытываться, она пугалась.

Нет, прошлого для нее больше не существовало. Ни Криста, ни детей. Осталось лишь щипать вату.

Только одна мысль жила как призрак в ее голове — мысль о том, что последняя небольшая закладная на один из ее домов все еще не оплачена. Возможно, она еще надеялась когда-нибудь наскрести нужную сумму.

Моя добрая сестра в ее присутствии говорила о ней в третьем лице:

— Она хорошо поела. Сегодня она очень капризничала.

Потом она уже не могла и щипать, подолгу сидела, положив синие узловатые руки на колени, или часами царапала свое кресло, словно продолжала щипать вату. Она уже не отличала вчера от завтра. И то и другое означало лишь «не сейчас». Было ли это вызвано ослаблением зрения или тем, что злые духи осаждали ее все время? Во всяком случае, для нее не было разницы между днем и ночью: она вставала, когда полагалось спать, и спала, когда с ней разговаривали.

Она еще могла немного передвигаться, держась за стены и мебель. Ночью, когда все спали, она вставала, ковыляла к своему креслу и начинала щипать несуществующую вату пли шарить вокруг в поисках кофемолки, словно собираясь сварить кофе для гостей.

И никогда она не снимала со своей седой головы черную шляпку, даже на ночь, как будто собиралась на прогулку. Ты веришь в ведьм?

Но однажды перед сном она покорно позволила снять с нее шляпку, и я понял, что она больше не встанет.

В тот вечер я до полуночи играл в карты в «Трех королях» и выпил четыре кружки светлого пива, так что был в наилучшем состоянии, чтобы проспать всю ночь напролет.

Я старался раздеться как можно тише, чтобы не разбудить жену. Не терплю ее ворчания.

Но, стоя на одной ноге и стягивая первый носок, я нечаянно толкнул ночной столик, и жена сразу проснулась.

— Как тебе не стыдно, — начала она.

И тут в нашем тихом доме раздался звонок. Жена приподнялась с кровати.

Ночью такой звонок настораживает.

Мы оба ждали, когда замолкнет звук в прихожей. Я — с замирающим сердцем, держась рукой за правую ногу.

— Что бы это могло значить? — прошептала она. — Посмотри в окно, ты еще не разделся.

Обычно мне не удавалось так легко отделаться, но звонок отвлек ее от меня.

— Если ты сейчас же не посмотришь, то я пойду сама, — пригрозила она.

Но я уже понял, что случилось. Другого не могло быть.

На улице перед нашей дверью маячил призрак, который называл себя Оскаром и просил меня немедленно пойти с ним к матери. Оскар — муж одной из моих сестер, человек незаменимый в подобных обстоятельствах.

Я передал жене, в чем дело, оделся и пошел отворять дверь.

— Все кончится этой ночью, — заверил меня Оскар. — Началась агония. Надень шарф. Холодно.

Я повиновался и последовал за ним.

На улице было тихо и ясно, и мы шли быстро, словно оба торопились на ночную работу.

Подойдя к дому, я машинально потянулся к звонку, но Оскар остановил меня, спросив, не спятил ли я, и тихонько постучал крышкой почтового ящика.

Нам открыла племянница, дочь Оскара. Бесшумно она затворила за нами дверь и сказала, чтобы я поднялся наверх, что я и сделал, следуя за Оскаром. Я снял шляпу, чего обычно в доме матери никогда не делал.

Мой брат, три сестры и соседка с верхнего этажа сидели в кухне рядом с комнатой, где наверняка лежала она. А где же ей еще лежать?

Старая монахиня, наша кузина, неслышно скользила из комнаты умирающей в кухню и обратно.

Все смотрели на меня словно с упреком, и одна из женщин еле слышно поздоровалась со мной.

Стоять мне или сесть?

Стоять неудобно: может показаться, что я собираюсь сразу же уйти. А сесть — это словно показать, что я примирился со всем происходящим, а значит, и с состоянием матери. Но так как все сидели, я тоже взял стул и сел немного сзади, подальше от света. Царило необычное напряжение. Возможно, оттого, что они остановили часы.

В кухне было невыносимо жарко. А тут еще эти женщины с распухшими глазами, будто они резали лук.

Я не знал, что сказать.

Спросить, как мама, неуместно. Ведь каждый понимал, что дело идет к концу.

Надо бы заплакать, но с чего начать? Вдруг всхлипнуть? Или вынуть носовой платок и приложить его к глазам, хоть они и сухие?

Как раз в этот момент, явно из-за жары в тесной кухне, начало действовать злополучное светлое пиво, так что я весь покрылся испариной.

Чтобы что-то делать, я встал.

— Пройди туда, — сказал мой брат, доктор.

Он сказал это совсем просто, не слишком громко, однако же тоном, не оставляющем сомнения в том, что моя ночная прогулка имела смысл. Я последовал его совету, так как боялся, что мне станет худо от выпитого пива, от жары и психологической атмосферы в кухне. Они объяснили бы это горем, но представь себе, а вдруг бы меня вырвало.