Избранные произведения - Пауль Хейзе
— Да это же Маттисов Михель из Нижнего Ваггингена, и этим все сказано. Каждый знает, что он — самая паршивая овца во всем стаде.
— У него на совести уже есть человеческая жизнь. Если бы он тогда не был малолетним, сидеть бы ему теперь в тюрьме, в пожизненном заключении.
— Это еще не самое худшее! А деньги, которые он с ножом вытребовал у матери?
— А если вспомнить о доле наследства, которую он выдурил у своей беспомощной, слабоумной сестры!
— Довольно! — велел Конрад и провел Маттисова Михеля к двери, взяв дрожащего верзилу под руку и прикрывая его своим телом.
После этого немногие оставшиеся произнесли клятву.
— Не скрывается ли еще кто-нибудь? — спросил Конрад, осматривая зал.
Тогда из-под сцены выкарабкался маленький школьный учитель из Верхнего Ваггингена и уселся прямо на подоконник, жалобно вскрикнув.
— А мы? — с кисловатым юмором осведомились музыканты. — Нам тоже придется исповедоваться? — Конрад улыбнулся, и музыканты живехонько убрались из зала, гримасничая, будто гномы.
— Пойдем за деревенскими вслед! — призвал Лёйтольф. — Прогоним их в долину! — И команда победителей с ликованием бросилась на простор.
Конрад остался в зале, чтобы, как он уверял себя, прикинуть масштабы причиненного опустошения. На самом же деле он задержался потому, что не желал покидать завоеванное поле сражения. Здесь ему наконец удалось распоряжаться, впервые в жизни командовать своим домом. Правда, к сожалению, царствование его окончилось. Увы, слишком рано, едва начавшись по-настоящему. И вообще он еще не насытился властью. Главный удар так и не был нанесен. Конечно, сестре хотелось, чтобы все было к лучшему. Так было разумнее, честное слово. И притом правильнее. Если бы случилось иначе, его бы теперь, наверное, тяготила вина и мучило раскаяние. Но вообще-то ему лучше было бы еще раз более основательно приложить руку. Занятие, достойное храбрых мужчин, избавляло от гнева и желчи.
О Господи! Как выглядело все вокруг! Сцена разгромлена, скамейки треснули, люстра разлетелась на кусочки, повреждена даже печь! Они хозяйничали здесь, как стадо диких кабанов! Хорошо, что раньше он не заметил всей картины разрушения. Кто знает, так ли легко смилостивился бы он над ними!
Расстроенный, он бросился к окну в надежде вернуть буянов и заставить их произнести еще одну клятву. Но бегство и преследование продолжались теперь уже далеко внизу, вдоль межи, превращаясь там в безобидные перегонки. А рядом в поле виднелась тощая стайка отколовшихся от основной массы и бестолково метавшихся крестьян. Вверху у межи под грушей кто-то затаился, чтобы с хитростью продувной бестии сзади исподтишка наблюдать за преследованием. Вдоль виноградников, приветливо здороваясь, с невинной миной вышагивал ваггингенский адвокат, делая вид, будто вся эта история его нисколько не касается. Потом, резко свернув в сторону, он вдруг исчез в винограднике. По крутому склону быстро, будто резиновый мяч, сбегал вниз ваггингенский учитель. Двигая локтями, словно крыльями и истошно вопя, он безмерно радовался, что удалось спасти свою незрелую, юную жизнь. Что с него возьмешь?
Когда Конрад, рассвирепевший, будто дог, у которого преждевременно отобрали миску с едой, стоял в зале, он услышал громкие жалобы отца. Хотя они доносились издалека, его голос ни с чьим нельзя было спутать. Конрад подскочил так, словно за его спиной взорвалась мина. При каждом новом звуке отцовского голоса его трясла дрожь.
— Сейчас или никогда! — прохрипел он. — Сейчас все должно решиться! — Размахивая в запальчивости руками, Конрад выбежал вон из зала, на свежий воздух, на террасу.
Глаза его ослепило красно-золотое закатное солнце, а уши оглушили ликующие крики одобрения. Но прежде всего ему бросилась в глаза точеная, будто отлитая из металла, фигура Катри. Казалось, она стояла прямо перед ним, хотя их разделяли люди. Подбежав поближе, он крикнул ей:
— Ну вот, теперь выступайте со своим Гансом, если он отважится!
Но на этот раз Катри с испуганным лицом метнулась прочь от Конрада. Ах, да разве до нее теперь! Конрад опрометью бросился с террасы к дому, решив все высказать отцу прямо, без обиняков.
— А теперь, отец, выслушай меня. Молчал я достаточно долго, так что скажу громко, чтобы все слышали. С унижениями, которые до сих пор я вынужден был сносить, с сегодняшнего дня покончено. Больше я не желаю выглядеть бесправным мальчишкой, которому делают замечания, которого ругают и отчитывают. Я не намерен играть роль попираемого слуги, на коем срывают свое плохое настроение. Я хочу иметь в доме положение, приличествующее хозяйскому сыну, свою долю в домашнем хозяйстве, где я смогу распоряжаться по собственному усмотрению, где никто не вмешивается в мои действия, где я ни перед кем не должен отчитываться, короче, где приказываю я.
— Приказывай, приказывай, — сердито ответил отец. — Ты ведь теперь хозяин! Сдается мне, я уже давно в отставке.
— Либо ты оставляешь за собой ресторан и прочее, а я буду крестьянствовать, либо я возьму на себя ресторан, а ты все, что связано с землей.
— Да бери, бери, — хныкал старик, — если не можешь дождаться моей смерти. Забирай все!
— Я ни в коем случае не требую всего, а хочу только моей минимальной доли, чтобы ко мне относились с уважением, чтобы я имел покой, мог смеяться и радоваться жизни, чтобы не приходилось с досадой проглатывать свой кусок за столом. Или ты с матерью переедешь на верхний этаж, а я буду жить внизу, или наоборот — ты внизу, а я наверху.
— Если уж на то пошло, мы с матерью можем жить в конюшне с лошадьми, так тебе дешевле обойдется. Да нам уже ничего и не нужно, кроме соломенной подстилки, чтобы было где умереть.
— Я не заслужил таких обидных, несправедливых слов. Я хочу разумного, обязывающего решения, и притом немедленно. Ты согласен или нет?
Одобрительный ропот толпы под окнами поддержал его требование, так что старику противостояло единогласное общественное мнение. Он бросил ядовитый взгляд на людей. Оскалившись и бормоча что-то фиолетовыми губами, он несколько раз сплюнул и, не сказав ни слова, исчез в глубине спальни.
Гнев и негодование на время отняли у сына разум.
— Ну ладно! — бросил он вслед отцу. — Тогда я уйду из дому и никто меня больше не увидит. Уйду немедленно, чтобы больше ни часу не оставаться в этом доме.
Слова Конрада вызвали открытое неодобрение. Одни из присутствующих пытались умилостивить Конрада, другие зашли в дом, чтобы уговорить отца. Услышав угрозу брата, прибежала Анна, бросилась ему на грудь и умоляла остаться.
Он вырвался.
— Прощай, отец! — громко крикнул он. — Ты никогда меня больше не увидишь. Передай привет матери.
И опять послышались возмущенные
