Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
И снова все ахнули, они такого не ожидали, они вообще ничего не ожидали, и меньше всего — что он будет петь. А он взял и запел. Лучше бы он не пел! Не то чтобы он так уж и осрамился, просто ему это не подобало, он и без того старик стариком, а тут и вовсе выставил себя на посмешище, вислые усы его подрагивали жальче некуда.
Слушателям сделалось даже неловко. Август с чувством выводил длинные куплеты, играл душещипательно, с переборами, и украшал проигрыши красивейшими аккордами, которые некогда стяжали ему славу, — все это так. Но пел-то — усатый старик, с водянистыми голубыми глазами. Смех и горе…
Разволновавшись, Корнелия схватила со стола трость и, повертев в руках, положила себе на колени. Увидя это, Август одушевился, Корнелия сидела с его тростью, потупив глаза, хотела, наверное, скрыть, как она растрогана. Песню эту знать она не могла, песня старинная, последний раз ее распевали в Салтене лет тридцать назад, сейчас ее уж никто и не помнит. Но достаточно того, что Корнелия ее слушала, а слова говорили сами за себя.
Август дошел до того места, когда девушка взяла и утопилась в море…
Тут он прибегнул к эффектному трюку. Август много чего навидался и наслушался на своем веку, да и сам был мастак на всяческие эффекты: трюк этот заключался в том, что он резко остановился и сделал паузу. Неожиданно наступила томительная тишина, и за эти несколько секунд девушка утонула. После чего зазвучали протяжные заключительные аккорды.
— Возьми-ка, унеси! — сказал Август Маттису, передавая ему гармонь, пальцы у него все-таки устали. А потом спросил у Корнелии: — Хочешь, я подарю тебе мою трость?
Как она ни была растрогана, а не смогла удержаться от смеха:
— Да помилуйте, на что она мне!
— И правда, на что.
— Как это вы красиво сыграли.
— Так тебе понравилось?
— Ничего красивее я не слыхал, — подтвердил Тобиас.
И жена его затрясла головой и поддакнула:
— Да уж, мы такого отродясь не слыхали!
Старики и тут старались ему пособить, потому его и нахваливали, но, похоже, не преуспели: ихняя дочка сидела и обирала травинки с новой тужурки Хендрика!
— Это что, послушали бы вы, как я играю на пианино, — сказал Август. — Причем я играю исключительно по нотам.
— Вот что значит, когда у человека дар, — закивал Тобиас.
— Если бы я не расхаживал по ночам, — продолжал Август, — и ни о чем бы таком не думал, и меня не одолевали всякие мысли, я б играл на пианино до самой зари.
— Вы по ночам не спите? — удивился Тобиас.
— Очень редко. Корнелия, я же тебе рассказывал, как обстоит дело.
Она вскочила как ужаленная.
— Я этого не помню, — сказала она. — Хендрик, пойдем. Если ты будешь меня маленечко поддерживать, тогда, может, у меня и получится.
Несчастная! Она что, собралась упражняться в езде на велосипеде? Неужто для нее нет ничего святого!
— Гм! — произнес Август и протянул руку к Хендрику. — Изволь-ка отдать мне последние купчие.
Нашарив в своей новой тужурке карман, Хендрик достал и выложил на стол купчие. Август надел пенсне, просмотрел их, выписал в столбик цифры и подвел итог. Потом снова протянул руку и попросил вернуть деньги, остаток. Хендрик с готовностью вынул деньги, завернутые в серую оберточную бумагу. Корнелия напряженно следила за происходящим. Август пересчитал купюры.
— Да, тут еще осталось немножко мелочи, — сказал Хендрик и полез в брючный карман.
— Да ладно, — сказал Август, — нужна мне твоя мелочь. Вот тебе твое жалованье, пересчитай-ка!
Хендрик:
— Вы мне и так сколько дали, когда наняли.
— Пересчитай, тебе говорят!
С ними только так и надо, по-командирски! И все ж таки Хендрик славный парнишка, когда он подал Августу руку и поблагодарил его, Августу даже стало его жаль. Теперь, когда Хендрик лишился своей должности и своих заработков, Беньямин из Северного селения опять небось возьмет над ним верх, Корнелия, похоже, переметнулась уже на ту сторону, она больше не выискивала травинок на Хендриковой тужурке.
— Гм! — снова произнес Август. — Зато, Хендрик, я подыскал тебе новую должность. У меня их предостаточно, не беспокойся.
— Вот было бы здорово! — сказал Хендрик.
— Ты, конечно, не знаешь ни одного иностранного языка?
— Иностранного? Нет.
— Вот то-то и плохо. Сам я говорю на четырех языках.
Тобиас потрясенно закачал головой.
— Я мог бы сидеть здесь три недели подряд и говорить только по-иностранному.
Тобиас:
— Такие люди, как вы, ну чего только не умеют!
— Тогда, видно, я вам не пригожусь? — спросил удрученно Хендрик.
— Я же сказал тебе, не беспокойся. Если я что пообещал, то уж наверное слово свое сдержу.
— Не взыщите! — проговорил Хендрик.
— Дело в том, — начал рассказывать Август, — что в усадьбу к нам должен пожаловать благородный англичанин и лорд, примерно через неделю. Он будет охотиться и ловить форель и гостить у нас. Работа тебе предстоит не тяжелая и не грязная, просто-напросто будешь его повсюду сопровождать и носить за ним ружье, трость и пенковую трубку.
— А как же я буду с ним разговаривать?
— Я мигом обучу тебя самому необходимому. Я и тебе, Корнелия, предлагал поучиться, только ты отказалась.
— Постыдилась бы! — сказала ей мать.
— Иной раз она у нас дуреха дурехой! — извинился отец.
— Так что тебе, Хендрик, обеспечена исключительно хорошая должность, — продолжал Август. — Это не то что таскаться по усадьбам и скупать овец. Я теперь жалею даже, что все это затеял, тут невозможно развернуться и завести приличное стадо… хотя не такое уж оно и маленькое.
— Сколько же у вас сейчас овец? — поинтересовался Тобиас.
Август ответил с равнодушным видом:
— Две с чем-то тысячи.
— Две тысячи! — вскрикнул Тобиас.
И жена его тоже вскрикнула, хотя эта цифра была выше ее понимания.
Он врал по-глупому, он же знал, что Йорн Матильдесен и Вальборг непременно его поправят. Нет, он завирался поверхностно и необстоятельно, хвастался, что называется, с кондачка, без особой на то нужды и недальновидно. Фантазии ему было не занимать, он был готов к приключениям и хитер на выдумки, но глубины ему при широком размахе явно недоставало.
Корнелия сказала Хендрику словно бы в утешение:
— Ладно, Хендрик, зато ты получил новую должность.
Август неожиданно повернулся к ней и спросил:
— А я, Корнелия, — что получу я?
Тут Тобиас вдруг спохватился, что у него на дворе какое-то дело, и пошел к дверям. На пороге он остановился и позвал Хендрика и увел его к дровяному навесу, дескать, он хочет ему кой-чего показать.
— Ты не отвечаешь, — проговорил Август. — Так знай же, Корнелия, если я и делаю что для Хендрика, то это только ради тебя.
Она заерзала, ну до чего же ей все это обрыдло.
— Не начинайте снова-здорово! — попросила она.
— Постыдилась бы! — с укоризной сказала мать и вышла из горницы.
— Я предлагаю тебе то же самое, что и раньше, — продолжал Август, — причем от всей души и чистого сердца. Нет такой вещи на земном шаре, в которой бы я тебе отказал, так ты мне дорога. Сколько раз я в тяжелую минуту подумывал уехать от тебя и снова скитаться по белу свету, но не находил в себе сил, стало быть, для меня это не выход. Какой же ты сейчас дашь мне ответ? Неужто ты так надо мной и не сжалишься?
Внятные, нежные слова, сватовство. Она перевела взгляд на окно, чтобы не видеть его подрагивающих усов, на которые и до этого не могла смотреть без легкого отвращения.
В окно она увидела Тобиаса с Хендриком. Они уже сходили к дровяному навесу и вернулись обратно, и стояли теперь возле велосипеда и разговаривали. Похоже, Хендрик порывался уйти, а Тобиас не отпускал его.
Август ждал и ждал, но так и не дождался ответа. Корнелия ерзала на стуле, ей было невмоготу сидеть рядом. Как и в тот раз, он попытался ее обнять, но она увернулась. И отрезала:
— Оставьте меня в покое!
Только это не помогло, он продолжал упрашивать, разве ее убудет, если она посидит чуток у него на коленях, они считай что одни, никто и не увидит…
Она:
— Не стану я сидеть у вас на коленях. И не просите.
Другие с ним так не разговаривают. Да вот хотя бы горничные в усадьбе, они были бы куда как рады за него выйти.
— Чего же вы тогда прибедняетесь?
Вошел Хендрик. Ему таки удалось вырваться.
— Хорошо, что ты пришел, — сказала Корнелия.
— Да? — спросил он. — Почему это?
— Все, больше я ничего не скажу, — ответила она, и подошла к нему, и стала выказывать ему свое дружеское расположение.
Август поднялся и собрался уходить. Досадуя на то, что Хендрик, того и гляди, оттеснит Беньямина, он сказал:
