Портрет леди - Генри Джеймс
– О, месье, – с улыбкой сказала старшая сестра, поднимаясь, – ваше доброе дитя должно жить в миру. Le monde y gagnera[42].
– Если бы все добрые люди ушли в монастырь, как продолжался бы род человеческий? – тихо спросила ее спутница, тоже вставая.
Этот вопрос можно было истолковать в более широком смысле, чем в него, очевидно, вложила монахиня, и ее старшая подруга в очках поспешила произнести со смиренным видом:
– К счастью, повсюду есть добрые люди.
– Когда вы уйдете, здесь станет на две добрые души меньше, – галантно заметил джентльмен.
На этот замысловатый комплимент скромные гостьи ничего не ответили, а только переглянулись. Однако кстати возвратившаяся из сада девочка с двумя огромными букетами красных и белых роз развеяла их смущение.
– Выбирайте, матушка Катрин! – выпалила она. – Они различаются только по цвету, матушка Жюстин! В обоих букетах одинаковое количество роз!.
Сестры с улыбками повернулись друг к другу и в нерешительности заговорили разом:
– Какой вы возьмете?
– Нет, выбирайте вы!
– Я возьму красные, – решила матушка Катрин, та, что была в очках. – Я и сама такая же румяная. Нам так приятно будет возвращаться в Рим с розами.
– Вряд ли они доживут до Рима, – вздохнула девочка. – Мне хотелось бы подарить вам что-нибудь, что осталось бы у вас на память!
– Ты оставила нам хорошие воспоминания о себе, дочь моя. Это и будет главным!
– Жаль, что монахиням нельзя носить украшений. Я бы отдала вам свои голубые бусы, – продолжала девочка.
– Вы возвращаетесь в Рим сегодня? – спросил ее отец.
– Да, на поезде. У нас очень много дел.
– Но вы, наверное, устали.
– Мы никогда не устаем.
– Нет, такое иногда все же случается, – пробормотала младшая монахиня.
– Во всяком случае, не сегодня. Мы здесь отлично отдохнули. Que Dieu vous garde, ma fille[43], – добавила она, обращаясь к девочке.
Пока женщины обменивались поцелуями с воспитанницей, джентльмен подошел к входной двери и, распахнув ее, замер на пороге; чуть слышное восклицание слетело с его губ. Эта дверь выходила в переднюю с высоким, сводчатым потолком, словно в часовне, и выложенным красной плиткой полом. Туда только что вошла женщина – лакей, парень в потертой ливрее, открыл ей дверь и собирался проводить ее в комнату, где находились наши герои. Теперь джентльмен стоял на пороге молча, и дама тоже молча шла ему навстречу. Не поприветствовав ее и не предложив руки, он просто сделал шаг в сторону, пропуская гостью в комнату. Она задержалась у двери и спросила:
– Там кто-нибудь есть?
– Никого, с кем вы не могли бы встретиться.
Женщина вошла и увидела монахинь со своей воспитанницей, которая шла к двери, держа обеих за руки. Увидев гостью, все трое остановились; та тоже замерла и смотрела на них. Девочка радостно вскрикнула:
– О, мадам Мерль!
Гостья слегка смешалась, но тут же взяла себя в руки и произнесла с обворожительной улыбкой:
– Да, это мадам Мерль приехала поздравить тебя с возвращением домой.
И она протянула девушке руки. Та сразу же бросилась к ней и подставила свой лоб для поцелуя. Мадам Мерль ласково поцеловала прелестную маленькую особу, затем царственно улыбнулась монахиням. Они ответили на ее улыбку низким поклоном, опустив глаза, будто не решаясь открыто рассматривать эту великолепную яркую женщину, которая, казалось, внесла с собой в дом весь блеск мирской жизни.
– Эти добрые женщины привезли мою дочь домой, а теперь возвращаются в монастырь, – пояснил джентльмен.
– О, вы возвращаетесь в Рим? Я не так давно оттуда. Там сейчас прекрасно, – сказала мадам Мерль.
Сестры, которые стояли, спрятав руки в рукава, восприняли это заявление без каких-либо возражений. Хозяин дома спросил мадам Мерль, когда же она покинула Рим.
– Мадам Мерль приезжала ко мне в монастырь, – выпалила девочка прежде, чем кто-нибудь из присутствующих дам смог что-то сказать.
– И не один раз, Пэнси, – заметила мадам Мерль. – Разве в Риме я была не самой большой твоей подругой?
– Я лучше всего помню последний раз, – ответила Пэнси, – потому что вы сказали, что мне пора покидать монастырь.
– Вы и в самом деле это говорили? – осведомился отец девочки.
– Не помню. Я старалась говорить то, что, по моему мнению, должно было ей понравиться. Я уже неделю во Флоренции. Надеялась, что вы заедете навестить меня.
– Я приехал бы, если бы знал, что вы здесь. Откуда мне было знать? Хотя, наверное, я мог догадаться. Не угодно ли сесть?
Эти реплики, которыми обменялись хозяин и гостья, были произнесены особым тоном – приглушенным и нарочито спокойным; казалось, это было скорее по привычке, чем по необходимости.
Мадам Мерль оглянулась, ища глазами кресло.
– Вы собирались провожать своих гостей? Позвольте мне не мешать этому. Je vous salue, mesdames[44], – добавила она по-французски с таким видом, словно отсылала их прочь.
– Мадам Мерль – наш близкий друг. Вы, должно быть, не раз видели ее в монастыре, – сказал хозяин. – Мы очень доверяем ее советам, и она поможет мне принять решение, следует ли моей дочери вернуться к вам после каникул.
– Надеюсь, вы примете решение в нашу пользу, мадам, – смиренно сказала сестра в очках.
– Мистер Озмонд так любезен… Но на самом деле я ничего не решаю, – возразила мадам Мерль все с той же ослепительной улыбкой. – У вас, несомненно, прекрасное заведение, но друзья мисс Озмонд не должны забывать, что она предназначена для мирской жизни.
– Именно это я только что сказала месье, – произнесла сестра Катрин и пробормотала, глядя на Пэнси, которая стояла немного в стороне и разглядывала элегантное платье мадам Мерль: – Да она просто создана для мирской жизни.
– Слышишь, Пэнси? Ты предназначена для жизни в миру, – сказал ей отец.
Девочка взглянула на него своими чистыми, ясными глазами.
– А разве не для жизни с тобой, папа?
Джентльмен усмехнулся.
– Одно другому не мешает. Я мирской человек, Пэнси, – отозвался он.
– Разрешите нам оставить вас, – произнесла сестра Катрин. – Веди себя хорошо, дочь моя.
– Конечно, я вернусь, и мы обязательно увидимся, – пообещала Пэнси, вновь бросившись обнимать сестер.
Мадам Мерль прервала затянувшееся прощание.
– Останься со мной, дитя мое, – сказала она, – пока твой папа проводит сестер.
Пэнси посмотрела на нее разочарованно, но не стала возражать. Было очевидно, что послушание уже вошло в ее плоть и кровь; она привыкла подчиняться повелительному тону и пассивно наблюдать, как другие распоряжаются ее судьбой.
– Можно мне проводить матушку Катрин до экипажа? – тихо спросила Пэнси.
– Мне будет приятнее, если ты останешься со мной, – ответила мадам Мерль, в то время как
