Портрет леди - Генри Джеймс
– Ну, моя дорогая, что скажешь? – спросил джентльмен девушку. Он легко и свободно говорил на итальянском, но вы вряд ли приняли бы его за итальянца.
Девочка окинула картину внимательным взглядом.
– Очень красиво, папа. Ты сам это нарисовал?
– Да, дитя мое. А ты считаешь, что я на это не способен?
– Нет, папа, ты талантлив. Я тоже научилась рисовать.
Она повернулась и показала свое маленькое прекрасное личико, освещенное радостной улыбкой, что было обычным для него состоянием.
– Надо было привезти мне свои рисунки.
– Я привезла, и много – они в моем дорожном чемодане, – сказала девочка.
– Она рисует очень… очень старательно, – по-французски заметила старшая из монахинь.
– Я рад слышать это. Это вы учите ее?
– О нет, – ответила сестра и слегка покраснела. – Это не входит в мои обязанности. Я не даю уроков воспитанницам, а предоставляю такую возможность тем, кто компетентен. У нас отличный учитель рисования, мистер… мистер… Как же его имя? – спросила она у своей спутницы.
Та сверлила глазами ковер.
– У него немецкое имя, – отвечала она по-итальянски с таким выражением, словно имя требовало перевода.
– Да, – продолжала первая монахиня, – он немец и живет у нас уже много лет.
Девочка, которая не следила за беседой, подошла к двери, остановилась на пороге и стала смотреть в сад.
– А вы, сестра, француженка? – спросил джентльмен.
– Да, сэр, – тихо ответила женщина. – Я разговариваю с ученицами на родном языке – другого я не знаю. Но у нас есть сестры из других стран – англичанки, немки, ирландки. Все они говорят на своих родных языках.
Джентльмен улыбнулся.
– Уж не ирландка ли смотрела за моей дочерью? – усмехнулся он, но увидел, что собеседницы заподозрили в его словах какую-то шутку и не могут понять ее. – Я вижу, дело у вас поставлено отлично, – поспешно переменил он тему.
– О, да, это правда. У нас есть все, и все самое лучшее.
– У нас есть даже гимнастика, – осмелилась вставить сестра-итальянка. – Но не очень сложная.
– Надеюсь. Не вы ли ее преподаете?
Вопрос этот искренне развеселил сестер. Когда они отсмеялись, джентльмен взглянул на дочь и сказал, что она заметно повзрослела и выросла.
– Я думаю, она уже перестала расти. Она не будет высокой, – сказала француженка.
– Меня это не огорчает. Мне нравятся невысокие женщины, – честно заявил джентльмен. – Впрочем, я не вижу причины, по которой моя дочь должна быть невысокого роста.
Монахиня сдержанно пожала плечами, давая понять, что на подобный вопрос не существует ответа.
– У нее очень хорошее здоровье. Это самое главное.
– Да, она неплохо выглядит. – Отец взглянул на дочь: – Что тебя так заинтересовало в саду, дорогая?
– Тут так много цветов, – ответила девочка тихим голоском на таком же отменном французском, что и ее отец.
– Но не так уж много по-настоящему красивых. Но ты все равно можешь нарвать букеты для дам.
Девочка повернулась к отцу со счастливой улыбкой.
– Правда? – спросила она.
– Конечно, раз я говорю.
Девочка взглянула на старшую монахиню.
– Правда, можно, матушка?
– Слушайся своего папу, дитя мое, – ответила сестра и снова покраснела.
Получив разрешение, девочка бросилась через порог и исчезла в саду.
– Однако вы их не балуете, – заметил с улыбкой отец.
– Они всегда должны спрашивать позволения. Это наша система. Мы позволяем все, но воспитанницы должны попросить разрешения.
– О, я не критикую вашу систему. Не сомневаюсь, она очень хороша. Я и отправил к вам свою дочь, чтобы посмотреть, что из нее получится. Я верил в вас.
– У каждого должна быть вера, – назидательно ответила сестра, взирая на джентльмена сквозь свои очки.
– Так вознаграждена ли моя вера? Что вы вылепили из моей дочки?
Сестра потупила глаза.
– Добрую христианку, месье.
Джентльмен тоже потупил глаза, но, возможно, по другой причине.
– Это все? – произнес он.
Он смотрел на монахиню, ожидая ее ответа, что добрая христианка – это все, о чем можно желать.
Но, несмотря на всю свою простоту, она не была столь прямолинейна.
– Очаровательную юную леди, настоящую маленькую женщину. Дочь, присутствие которой рядом с вами будет дарить вам радость.
– Да, она очень мила, – согласился отец. – И прехорошенькая.
– Она – совершенство. У нее нет недостатков.
– У нее их не было и в детстве, и я рад, что она не приобрела их у вас.
– Мы ее очень любим, – с достоинством произнесла сестра в очках. – А что касается недостатков, как мы можем привить их девочке, если их нет у нас самих? Le couvent n’est pas comme le monde, monsieur[41]. Можно сказать, она – наше дитя. Мы воспитывали ее с малых лет.
– Из выпуска этого года мы больше всего будем скучать именно о ней, – почтительно пробормотала вторая сестра.
– О, да, мы будем долго вспоминать о ней, – сказала первая монахиня, – и ставить ее в пример новым воспитанницам.
Тут добрая сестра вдруг обнаружила, что очки ее затуманились; вторая же после некоторого замешательства достала носовой платок из какой-то неимоверно плотной ткани…
– Совсем не обязательно, что она вас покинет. Еще ничего не решено, – торопливо ответил отец девушки, но вовсе не для того, чтобы предупредить их слезы, – очевидно, это было его искренним желанием.
– Мы были бы просто счастливы узнать это. В пятнадцать лет ей очень рано покидать нас.
– О, – воскликнул джентльмен несколько более живо, чем он высказывался до сих пор, – не я хочу увезти ее. Я
