Ба Цзинь - Осень
Чэнь итай изумленно уставилась на нее и умолкла, не в силах произнести ни слова. Госпожа Ван изменилась в лице; на миг оно стало пугающе злым, но тут же приняло фальшиво добродушное выражение, сквозь которое все же просвечивало неудовольствие; голос ее был полон сарказма:
— Сильно сказано, Шу-хуа! Говоришь, что у нас в доме есть какие-то нарушения приличий, а дяди не вникают! Что ж, может быть, ты объяснишь свою мысль?
Взволнованная Шу-чжэнь незаметно подталкивала Шу-хуа и взглядом умоляла ее не ссориться с теткой. Ци-ся, находя слова Шу-хуа справедливыми, тем не менее беспокоилась за нее. Только сама Шу-хуа, беззаботно и вызывающе глядя в уставившиеся на нее глаза, отвечала с неменьшим сарказмом:
— Про домашние дела, тетя, даже я не берусь рассказать — вы сами все знаете. Что касается дяди Кэ-аня, то мы его дома почти не видим. Где же ему взять время на такие пустяки! Недавно Цзюе-синь видел, как он в магазине «Синьфасянь» покупал материю для Чжан Би-сю. Говорят, на сто юаней с лишним. А я-то уж было подумала, что это он вам купил.
Лицо Ван исказилось — казалось, брань сейчас вырвется из ее горла. Но она тоже справилась с собой и только вздохнула. Теперь Чэнь итай, рассчитывая на выгоду в дальнейшем, пришла на помощь госпоже Ван.
— Ты бы попридержала язычок, Шу-хуа. Как это ты можешь говорить о родном дяде такие пакости? Он же старше тебя. Это он может сделать тебе замечание, а ты ему — нет. Может быть, ты даже этого правила вежливости не знаешь?
— Не понимаю, Чэнь итай, к чему вы клоните, — зло улыбнулась рассерженная Шу-хуа. — Я никаких пакостей о дяде не говорила. Кто же в доме не знает, что он покупал материю для Чжан Би-сю? Разве это неправда? Разве сама тетя Ван не видела, как он приглашал Чжан Би-сю отобедать с ним в саду? Вы же, Чэнь итай, сами там были. Скажите, это — тоже пакости? — Она сердито и вместе с тем развязно помахивала веером.
Длинное лицо Чэнь итай искривилось от злобы. Она уже раскрыла было рот, чтобы прибегнуть к последнему средству спора — к паре отборных ругательств, — но ее перебила госпожа Ван.
— Пакости или не пакости — племяннице до этого не должно быть дела! — сердито закричала она и, не желая больше спорить с Шу-хуа, потянула Чэнь итай за рукав: — Что говорить о приличиях с человеком, который сам их не знает! Она кого хочешь выведет из терпения!
Теперь Шу-хуа поднялась; лицо у нее стало каменным. Некоторое внешнее уважение к ним, которое ей, обычно с большим трудом, все же удавалось сохранять, теперь было уничтожено их словами. Не скрывая своего раздражения и ничего уже больше не опасаясь, она сама перешла в атаку:
— Что это вы толкуете насчет приличий, тетя? А позвольте вас спросить: приглашать в дом к обеду актеришек, когда еще не кончился срок траура по отцу, это что, тоже прилично? — Презрительно и бесстрашно она смотрела прямо в лицо госпоже Ван.
— Шу-хуа, помолчи, — испуганно уговаривала (вернее сказать, умоляла) ее Шу-чжэнь, боявшаяся, что Шу-хуа накличет на свою голову какую-нибудь беду. Она сочувствовала Шу-хуа, но не понимала ее и не могла помочь ей.
— А ты, племянница, пойди и скажи это самому дяде Кэ-аню. Прилично или нет — не тебе об этом рассуждать. Ты не очень-то воображай — вот что я тебе скажу. А то даже старших ни во что не ставит! Смотри, как бы я твоей матери не пожаловалась. Пусть проучит тебя как следует! — Все это было сказано на ветер, так как госпожа Ван редко поддавалась своему гневу и всегда, даже в пылу раздражения, не теряла способности рассуждать здраво; она не стала бы необдуманно прибегать к пустым угрозам для самозащиты. Но сегодняшнее чудовищное, как ей казалось, оскорбление и вызов, брошенный ей, вывели ее из равновесия; она не могла спокойно обдумать, какой ей сделать шаг для того, чтобы сломить противника. Она знала, что за противник перед ней, знала, что обычным оружием ей не поразить Шу-хуа — она уже однажды потерпела поражение, когда попыталась применить это оружие против Цзюе-миня. Поэтому в данный момент ей ничего не оставалось, как бросить наудачу несколько угроз, отступить под их прикрытием, а затем исподволь обдумать меры отмщения.
— Пойдемте, госпожа Ван. Непременно нужно сказать ее матери. Уж если за это ее не накажут, тогда где же правда? Ну и молодежь пошла — в наше время такой не было. Когда старый господин был жив, он такого не прощал, — рассуждала вслух Чэнь итай, с ненавистью глядя на Шу-хуа.
— Пойдемте, барышня, — позвала Ци-ся, чуть не плача от волнения.
Неожиданно Шу-хуа вспомнила, как поступил когда-то ее брат, Цзюе-хой. Ее озарила смелая мысль. Она не собиралась отступать, нет; наоборот, она хотела пустить в ход свой воинственный пыл. Гнев и раздражение лишь придали ей энергии. Она вся горела, лоб покрылся бисеринками пота. Но ей был по душе этот прилив энергии. Она шагнула к Чэнь итай и не спрашивала, а скорее допрашивала ее:
— Раз уж ты заговорила о старом господине, Чэнь итай, то я тоже кое-что вспомнила. Может быть, ты скажешь, отчего умерла жена Цзюе-синя? Не твоих ли рук это дело? Ты — настоящий оборотень! И еще хватает бесстыдства разглагольствовать здесь! Так слушайте — я вас не боюсь. Я не позволю, как Цзюе-синь, оскорблять себя. Не считайте, что другие хуже, чем вы, и не пробуйте выкидывать со мной ваши штучки!
Не успели госпожа Ван и Чэнь итай ответить, как раздался голос Цзюе-миня. Он шел из беседки и еще издалека услышал ссору. При последних словах Шу-хуа он был уже рядом с ней и слышал все. Ее ораторский пыл, которого он никак не мог ожидать от нее, доставил ему полное удовлетворение. Он знал положение в семье, знал характеры и качества представителей старшего поколения и считал, что может постепенно справиться с ними. Дождавшись, пока Шу-хуа кончит, он тут же вступил в разговор, так что Чэнь итай и госпожа. Ван не успели раскрыть рта.
— Что ты с ними ссоришься, Шу-хуа? Жуй-цзюе мертва, зачем вспоминать это? Пойдем лучше в беседку. — Он взял Шу-хуа за руку. Шу-чжэнь тоже помогла ему уговорить Шу-хуа.
— Цзюе-минь! — гневно позвала госпожа Ван. Остановившись, Цзюе-минь что-то пробурчал и недовольно взглянул в сторону тетки, ожидая, что она скажет. — Ты не слышал, что тут только что говорила твоя сестра? — угрожающе начала та. — Вы плохо за ней смотрите. Она обругала и меня, и твоего дядю, Кэ-аня, и Чэнь итай. Я допускаю, что она еще молода и не понимает, что делает. Я не стала спорить с ней, но вашей матери и вашему старшему брату я пожалуюсь. Ведь я ее не ругала, а она на меня напустилась. Хорошенькую дочь твоя мамаша воспитала! Вот я спрошу у матери, можно ли так себя вести!
— Вот и спрашивайте маму, тетя. Я ведь тоже в приличиях не разбираюсь, — холодно ответил Цзюе-минь.
Чэнь итай, услышав от Шу-хуа такое явное обвинение, была вне себя от злости. Ее длинное, узкое лицо налилось кровью, в груди пылал гнев, и от волнения она некоторое время не могла произнести ни слова. Ее полный ненависти взгляд неотступно следовал за Шу-хуа. Но даже сейчас она не забывала, кто она такая. Она знала, что ее сила — не в ее положении в доме, а в интригах и хитростях (вернее, в интригах и мелком коварстве). Прямой бранью она не могла уязвить Шу-хуа, поэтому нужно ждать случая, чтобы нанести удар из-за угла. Но после того как старый господин покинул этот мир, так всегда любивший ее, она не могла свободно пользоваться даже этим оружием. Без его поддержки эта женщина сразу лишилась своей силы. Она надеялась было найти поддержку в лице Ван и использовать ее влияние для борьбы с Шу-хуа. Но теперь ей стало ясно, что этим путем результата не добиться. Брань не подействует на Шу-хуа — девушка все так же гордо стояла перед ней, не выказывая ни малейшего намерения склонить голову. Вдруг Чэнь итай подумала о Цзюе-хое, который был в далеком Шанхае. Когда-то он оскорбил ее, но только позднее она придумала, как отомстить ему. Именно об этом и говорила сейчас Шу-хуа. Можно сказать, что она косвенным путем повредила Цзюе-хою. Теперь ей поперек пути стала Шу-хуа-девушка, которую подчинить было так же нелегко, как и ее старшего брата, Цзюе-хоя. Натуру Шу-хуа она знала давно и понимала, что остается лишь терпеливо ждать случая для того, чтобы осуществить свою месть. Но молчать перед этими людьми она тоже не могла; ей уже чудилось, что Ци-ся про себя издевается над ней, что на лице Шу-хуа появляется пренебрежительная усмешка (на самом деле Шу-хуа и не улыбалась — ее покрасневшее лицо выражало только ненависть и презрение). Ответить на удар во что бы то ни стало! Не позволить безнаказанно оскорблять себя! Показать нм, что ее нельзя затрагивать безнаказанно! Понимая, что слова если и не принесут ей славы, то во всяком случае не повредят, она, видя, что Цзюе-минь закончил, и не ожидая, пока он уйдет, перехватила инициативу, лицо ее было по-прежнему искажено гневом:
— Я хочу тебя спросить, Цзюе-минь, как человека понимающего. Вот Шу-хуа обозвала меня оборотнем, сказала, что ваша золовка умерла какой-то непонятной смертью, что это я убила ее. Но это же вздор!
