Эмма Донохью - Падшая женщина
— Я принесу воды, — сказала она, прикрыв горшок тканью. — Чтобы вымыть пол.
— Хорошо.
— Может быть, вы ляжете в постель, мадам?
Не разгибаясь, миссис Джонс вытерла лицо рукавом.
— Нет, Мэри. Слишком много работы.
Они вдруг отвернулись друг от друга, как будто чего-то устыдились.
— Мэри?
Мэри замерла у двери.
— Я рада, что ты была со мной.
Острая боль пронзила ее сердце, глаза заволокло слезами.
— Да, мадам.
— И еще. Никто не должен знать.
Мэри кивнула.
Спускаясь по лестнице, она чувствовала себя так, словно на ноги ей надели кандалы. Поравнявшись с миссис Эш, Мэри подняла горшок повыше, как будто в нем были только обычные ежедневные отправления.
В последнюю неделю мая снова похолодало, как будто год решил повернуть вспять.
С каменным лицом Дэффи сделал запись об этом необычном природном явлении на последней странице своей потрепанной, с оторванной обложкой копии «Редкостей Монмутшира» — и будь на то его воля, он никогда не поднимал бы глаз от страницы. Эби намотала на себя две одолженные у Мэри шали и ходила съежившись. Миссис Эш вставила в треснувшую раму своего окна бумагу. Для нее кружащиеся в воздухе снежинки были еще одним знаком, посланным с Небес, чтобы предостеречь грешников. Чума и казнь египетская. Пейзаж за окном будто бы полили молоком.
Мэри припомнила снежную бурю в свою первую зиму в Крысином замке, поломанные вязы в Гайд-парке, окна и двери домов, заметенные сугробами, и семью на Бэдфорд-стрит, все члены которой умерли с голоду, не дождавшись, пока их откопают. А еще запах горячих жареных каштанов, которые они с Куколкой ели, прогуливаясь вдоль замерзшего берега Темзы.
Мистер Джонс и она по-прежнему отводили друг от друга глаза. Он еще ничего не сказал жене, в этом она была уверена, но возможно, он просто придумывал историю по-правдивее. Что же касалось самой миссис Джонс, то она, несомненно, заметила бы, что с супругом происходит что-то неладное, но и сама она в эти дни передвигалась по дому словно бесплотный дух. Мэри казалось, что зима снова накрыла их всех своим ледяным покрывалом и стряхнуть его уже невозможно.
В последний вечер мая, когда мистер Джонс отправился в свой клуб, Гетта попросила мать рассказать историю о королеве.
— Но это зимняя история, милая, — возразила миссис Джонс.
— Но сейчас холодно, как зимой, — справедливо заметила Гетта и села на корточки у камина.
Миссис Джонс прикрыла уставшие глаза.
— На королеве Шотландской было черное бархатное платье, расшитое желудями из жемчуга и черного янтаря, — нараспев произнесла она.
Мэри, сидевшая рядом со штопкой в руках, одобрительно кивнула.
— На голове у нее было длинное кружевное покрывало, как у невесты, — продолжила миссис Джонс. Ей нравилось представлять себе эту картину — отчего-то это очень успокаивало.
— Белое? — спросила Гетта. Она уже устроилась на костлявых коленях миссис Эш.
— Конечно. Невесты всегда надевают белое — ты же знаешь. — Губы миссис Джонс дрогнули в улыбке. — На ногах у нее были туфельки из черной испанской кожи, шитые серебром чулки и зеленые шелковые подвязки.
— Откуда вы знаете? — вдруг спросил Дэффи.
Миссис Джонс бросила на него озадаченный взгляд.
— Я хотел сказать — как можно… как кто-то мог увидеть ее подвязки? — смущенно пояснил он.
Мэри хихикнула. Миссис Эш возмущенно кашлянула:
— Следует ли этому молодому человеку находиться среди дам!
— Он не имел в виду ничего дурного, — вступилась миссис Джонс.
— Что за непристойный вопрос! — прошипела кормилица.
— О подвязках известно всем, — торопливо пояснила миссис Джонс. — Вероятно, ее придворные дамы впоследствии все записали. — Она собралась с мыслями. — Итак. Королева встала в середине зала, и ей помогли снять платье. Она осталась в малиновой бархатной юбке и малиновом атласном лифе. А рукава у нее были красные, в тон.
— Цвета крови, — заметила Мэри.
— В самом деле. — Миссис Джонс чуть беспокойно улыбнулась. — И после того, как королева простила своего палача и заплатила ему, она взяла белый, вышитый золотом платок, и завязала себе глаза, и покрыла свои чудесные золотисто-каштановые волосы. — Она на секунду замолчала, чтобы все могли вообразить убранные под чепец медные кудри.
Миссис Эш, со Священным Писанием в руках, сделала вид, что не слушает.
— Потом она опустилась на колени. — Голос миссис Джонс обрел силу. — И спину она держала прямо, потому что была настоящей королевой. На одно мгновение она положила свои маленькие белые руки на плаху, чтобы сохранить равновесие.
— Видимо, она была вся в крови.
— Кто, Мэри?
— Плаха. После предыдущей казни.
— Может быть, ты дашь рассказать историю до конца?! — гаркнул Дэффи из своего угла.
— Не нужно, Дэффи. Что ж, я полагаю, ты права, Мэри, — должно быть, так оно и было. — Миссис Джонс подумала о кровавых пятнах, покрывающих деревянную плаху.
— А дальше, мама? — поторопила Гетта. — Что королева Мария сделала дальше?
— Ты же знаешь, — усмехнулась миссис Джонс. — Покажи нам.
Гетта соскочила с колена миссис Эш, на котором минуту назад устроилась, вытянула вперед шею и завела руки за спину.
— Именно так, — похвалила миссис Джонс. Что за умная девочка у нее растет. Нужно благодарить Господа за милость. В конце концов, она не бездетна. Многих он забрал к себе, но одну оставил.
Гетта села на пол у ее ног. Белокурый локон выбился из-под ее маленького чепчика, и, прежде чем убрать его, миссис Джонс на мгновение задержала шелковистую прядь в пальцах.
— А потом они и вправду отрубили ей голову, мама?
— Понадобилось целых три удара, — подтвердила миссис Джонс. Некоторые считали, что детей следует оберегать от подобного знания, но мир жесток, и рано или поздно им все равно придется об этом узнать. — А затем… затем случилось нечто очень странное. — Об этой подробности она совсем забыла. — Палач снял с головы чепец и поднял голову за волосы, чтобы показать всем. Но волосы вдруг остались у него в руке, а голова, подпрыгивая, покатилась по полу.
Мэри вздрогнула и отвернулась.
— У нее отвалились волосы?! — вскрикнула Гетта. — Ты никогда не рассказывала об этом раньше!
— Это был парик — разве ты не поняла, cariad? Рыжий парик, который она надевала, чтобы закрыть голову… Бедняжка потеряла все свои волосы за долгие годы, проведенные в тюрьме. — Голос миссис Джонс дрогнул. Внезапно она ощутила острую жалость к несчастной королеве. После всего, что ей пришлось пережить, еще и закончить свои дни лысой!
— Я читал в одной книге, что потом они подняли голову и ее губы шевелились еще с четверть часа, — тихо сказал Дэффи. — Но никто не мог разобрать, что она говорила.
Об этом миссис Джонс еще не слышала, и образ не пришелся ей по вкусу: царственные губы, лепечущие бессмысленную чепуху.
— Все, что я знаю, — это что королева Мария взошла на плаху с истинным величием и благородством, — закончила она.
— Как король Карл Первый, — подхватила Мэри. — Который надел сразу две рубашки, чтобы не дрожать на эшафоте.
— Верно, моя дорогая. — Миссис Джонс взяла ее за руку и ласково сжала холодные пальцы.
— Королева Шотландская была католичкой, — возразила миссис Эш.
— Как бы то ни было, она была храброй женщиной, — виновато заметила миссис Джонс. — И кроме того, прошло уже много лет.
— И умерла она за дурной поступок, — упрямо пробормотала миссис Эш.
Иногда миссис Джонс изумлялась, что столько лет прожила под одной крышей с такой ведьмой.
— Как мне представляется, миссис Эш, — тихо сказала она, — то, как она встретила свою кончину, — урок всем нам держаться достойно в тяжелые времена. Особенно это касается тебя, Мэри Сондерс. — Миссис Джонс снова нащупала ее ледяную руку. — В час, когда придет беда, помни о своей тезке.
— Какая беда? — с беспокойством спросила Мэри.
— О, беда приходит ко всем нам, — с легким смешком заметила миссис Джонс. — Это случается с каждым — вопрос лишь в том когда.
Она встала и почувствовала, как печаль, словно свинцовый плащ, снова ложится на ее плечи. Нужно было закрыть ставни. Подойдя к окну, миссис Джонс увидела, что идет снег. Судя по всему, мело весь вечер. Прямо у нее на глазах воздух распадался на крохотные бриллианты, которые легко и радостно устремлялись к земле, словно были счастливы избавиться от сковывавших их пут. Каждая снежинка была единственной в своем роде, исключительной, свободной — в течение нескольких мгновений, пока не ложилась на землю и не становилась частью пушистого белого покрывала, застелившего поля. Все очертания, будь то некрасивая изгородь или ржавый плуг, были сглажены и смягчены; грязь, вязкая глина, развороченная земля, обугленные головешки — все было вычищено и выбелено. Даже уродливые колеи, что оставили колеса дилижанса Джона Ниблетта на Грайндер-стрит, превратились в сказочные сверкающие завитки.
