Эмма Донохью - Падшая женщина
Зверь, свернувшийся в его панталонах, услышал это и воспрянул со всей своей первобытной мощью. Она обхватила его губами сквозь горячую ткань и услышала сдавленный стон. У нее так сильно болели колени, что это перебивало все ее мысли. Если отпустить его, он все еще может отступить. Но можно стоять на коленях до тех пор, пока они не врастут в грязь. Ждать от него ответа было бессмысленно; что бы ни сделал этот мужчина, он никогда не сможет произнести свое «да» вслух.
Она поднялась на ноги. Не пытаясь поймать его взгляд, она отвернулась к стене, расставила ноги, как можно выше подняла свои юбки и замерла.
Ничего. До Мэри вдруг дошла вся нелепость этой сцены. Она представила, как белеет в темноте ее зад, заменяя отсутствующую на небе луну. Влажный воздух холодил ее тело; мускулы непроизвольно сжимались. Тяжелые обручи фижм давили на запястья. Чулки, намокшие от грязи, начали сползать с колен. Не самый привлекательный вид, особенно для мужчины, который никак не может решиться. Она бы с радостью игриво вильнула задом или сказала что-нибудь непристойное, если бы только знала, что это поможет. Однако вместо этого Мэри просто прижалась щекой к холодной кирпичной стене и закрыла глаза. Потянулись мучительные секунды. Возможно, мистер Джонс сейчас как раз поднимает костыль, чтобы нанести сокрушительный удар. Или он уже развернулся, чтобы идти домой и поскорее вышвырнуть ее пожитки из окна прямо в грязную лужу во дворе. Сколько же еще ей стоять? Не пора ли признать, что время вышло?
Легкий стук костылей за спиной. Она обернулась, чтобы посмотреть, не упал ли он, но он был прямо за ней.
Мистер Джонс искренне верил в то, что он собирается всего лишь одернуть ее юбки, чтобы прикрыть срамоту. Что сейчас все будет кончено. Что он не настолько жалкий грешник, чтобы позволить женской наготе сбить себя с пути.
Он не хотел касаться ее белоснежной кожи. Не хотел расстегивать панталоны. Не хотел погружать в нее свои дрожащие пальцы, чтобы ощутить ее влажный огонь. Он не из тех, кто поддается соблазнам в темном переулке. Он не овладеет собственной служанкой у грязной стены — такие низменные удовольствия не для него. Он не почувствует, как ее тугая плоть обволакивает его, как сжимается это ужасное «о», как она увлекает его в жаркую черную пещеру в самом сердце ночи.
Благодарю тебя, Создатель, за твое безграничное милосердие, как говорила сестра Батлер, подумала Мэри. Только стена конюшни видела ее непристойную ухмылку. Мистер Джонс держал ее за бока; корсет скрипел, когда он двигался взад и вперед. Его жар наполнял ее. Она сжала его изо всех сил. Может быть, если она постарается сделать ему очень хорошо, это спасет ее? Может быть, этот джокер поможет ей выиграть?
Он торопился; куда только подевалась вся его благовоспитанность?
Интересно, занимаются ли Джонсы этим каждую ночь — после того, как наденут свои ночные колпаки, — или едва ли раз в год? И как это происходит? Долго и мучительно, поскольку ее плоть давно не представляет для него интереса, или наоборот — один шаг до наслаждения, потому что после стольких лет миссис Джонс наверняка научилась доставлять мужу удовольствие? Чувствует ли госпожа то же самое, что сейчас служанка? Она подумала о том, как эта же самая плоть входит в святая святых хозяйки, и по ее телу пробежала дрожь.
Сегодня, когда мистер Джонс вернется домой, он принесет на себе ее влагу и аромат. Он осквернит супружеское ложе непристойными соками своей служанки. Возможно, миссис Джонс проснется и ощутит знакомый запах близости, и ей захочется того же самого. Она раскинет ноги и направит его в себя, даже если он будет возражать, что у него нет сил. А он — подумает ли он о Мэри, вспомнит ли ее затянутое в корсет юное тело, смятое, раздавленное о грубую стену «Вороньего гнезда»? Может быть, он снова восстанет и изольет все, что у него осталось, в свою жену? И смешает их нектары, и ароматы, и…
Ослепительная молния вдруг пронзила ее с головы до ног, прошла через каждый палец, каждый ноготь, каждый волос на голове. Что за дьявол и все его…
Когда все кончилось, она схватилась за стену, чтобы не упасть. Мир вокруг кружился как безумный, все казалось не таким, как раньше. Все изменилось навсегда.
Немного погодя она осознала, что он уже не в ней, а по ноге у нее стекает его семя.
— Спасибо, сэр, — непроизвольно сказала она и отпустила наконец юбки.
Когда она ушла, он все еще стоял, уткнувшись лбом в стену.
В конце концов он все же потерял равновесие. Его единственная нога дрожала, а костыли свалились в грязь. Тело сковала ужасная слабость; девчонка выжала его до последней капли.
Он никогда не делал этого стоя. Он никогда не делал этого нигде, кроме как в своей кровати. Он никогда не касался иной женщины, кроме своей жены. Последний раз он чувствовал такое ошеломляющее горе, когда умер его сын.
За завтраком Мэри сидела с непроницаемым лицом. Глядя на эту строгую девушку в накрахмаленной косынке на шее, никто на свете не догадался бы, что с ней могут происходить такие вещи. Она напряженно думала; ей казалось, что мысли в голове тикают, словно часы. Она взглянула на руки мистера Джонса, ловко управляющиеся с ложкой и ножом, и вдруг вспомнила, как вчера ночью они держали ее за бока. Ее возбуждение и торжество уступили место стыду. И хозяин, и служанка старались не встречаться глазами. Мэри неохотно откусывала маленькие кусочки хлеба и старалась не забывать о том, что нужно дышать. Этот мужчина имел над ней власть — не меньшую, чем она над ним.
Может быть, он пошлет своей жене анонимное письмо? Твоя служанка шлюха. Пасматри на нее. Но к этому Мэри была готова. В таком случае она разразится слезами и признается, что хозяин преследовал ее с самого первого дня в этом доме. Однако поможет ли это? Кому поверит миссис Джонс? Дочери своей обожаемой Сью или мужу? Возможно, она встанет на его сторону в любом случае; в конце концов, какое значение имеют шашни со служанкой? Мужчины есть мужчины.
Ей оставалось только надеяться, что чувство вины, смятение и вожделение смешаются в душе мистера Джонса в такой густой суп, что в итоге он не скажет и не сделает ничего.
В полдень, сидя за вышиванием в мастерской, Мэри немного запуталась с цветом нитки и ей понадобилось задать вопрос миссис Джонс. Однако хозяйки нигде не было. Обыскав весь дом, она поднялась в хозяйскую спальню и постучала в тяжелую дверь.
Изнутри слышались какие-то странные звуки — словно билась птица, попавшая в ловушку. Мэри постучала еще раз и, не дождавшись ответа, толкнула дверь.
Миссис Джонс скорчилась на полу. Ее лицо было мокрым от пота. Мэри быстро закрыла дверь и привалилась к косяку. Хозяйка подняла голову и попыталась что-то сказать, но так и не смогла выдавить из себя ни звука. Неужели она знает? О том, чем занимались Мэри Сондерс и ее муж прошлой ночью? Может быть, она нутром почувствовала измену и теперь это разрывает ей сердце?
— Вам дурно?
Молчание.
— Госпожа! Может, мне позвать миссис Эш?
Миссис Джонс яростно замотала головой. В следующее мгновение ее лицо как будто бы раскололось, как фарфоровая чаша, и из всех трещин сразу хлынули слезы.
Мэри присела рядом и попыталась поднять ее, потянуть к постели, но миссис Джонс приросла к полу, словно юбки не давали ей подняться.
— Кровь, — наконец выговорила она дрожащими мокрыми губами и повторила снова: — Кровь.
— Может быть, совсем немного, — поспешно сказала Мэри и вытащила из-под юбок ночной горшок.
На деревянном полу собралась лужица темной крови. Но в переполненном горшке плавало что-то еще. Мэри крепко прижала голову хозяйки к своему плечу, не столько ради утешения, сколько затем, чтобы не дать ей это увидеть. Миссис Джонс затряслась, словно в припадке.
«О господи, — подумала Мэри. — Неужели это сделала я?» Что, если это и есть гнев Божий? Но в таком случае он упал на неповинную голову. Она вспомнила подвал Ма Слэттери, Куколку, сжимающую ее запястья, красного червячка в помойной лохани. Но она была только рада избавиться от помехи, в то время как для миссис Джонс этот зародыш был дороже всех сокровищ на свете. Она еще крепче прижала мокрое от слез лицо к своей груди.
Миссис Джонс что-то сказала, но Мэри не разобрала слов.
— Теперь все кончено, — повторила миссис Джонс, когда она ее отпустила.
— Нет, — быстро возразила Мэри. — конечно нет. У вас еще есть время.
— Мне сорок три года, — безжизненно сказала миссис Джонс. — Я никогда не подарю мужу сына.
Пошатнувшись, она поднялась на ноги и подняла горшок. Мэри приняла его у нее из рук, как в любой другой день, но ей пришлось немного потянуть, чтобы миссис Джонс разжала пальцы.
— Я принесу воды, — сказала она, прикрыв горшок тканью. — Чтобы вымыть пол.
— Хорошо.
