Таинственный корреспондент: Новеллы - Марсель Пруст
Новелла приобретает форму загадки, притча проскальзывает в атмосферу светского романа, выводя на сцену гомосексуальность, здесь в образе Гоморры. Ставки нешуточные — важно представить неразделенную любовь, тягостное чувство виновности, отношение между секретом и признанием, бремя общественного мнения, отношение между моралью и религией (католической).
Поскольку корреспондентка должна пере-облачиться в корреспондента, при том что Пруст транспонирует свое знание гомосексуальности в потаенную драму женщины, возникает крайне запутанная ситуация. Даже автор начинает путаться в именах своих героинь: роли Франсуазы и Кристины постоянно меняются, автор все время что-то зачеркивает, часто что-то забывает. Он непроизвольно выдает секрет загадки, lapsus calami, через грамматический огрех — согласование причастия по женскому роду, — указав на истинную природу таинственного корреспондента. В результате чего даже секрет и признание меняются местами: та, в ком обитает непристойный секрет, выдает его в своих письмах; а та, которая его узнает и которой нечего скрывать, оказывается в его власти.
В представлении католической набожности вырисовывается пародия на классических ораторов и проповедников. Священник появляется, как в «Опасных связях», когда драма доходит до пароксизма. Но аромат нравоучительного романа постепенно улетучивается, ибо под вопрос ставятся моральные предписания: оказывается, что они и несовместимы с драмой, и не снимают груза роковой виновности. При этом возвышенная жертва, о необходимости которой говорит священник и на которую пойдет Христиана, сохраняет сокровенный характер.
Перед лицом требований Бога предписания врача оказываются своего рода предлогом для того, чтобы выведать и раскрыть секрет. Главное оправдание состоит в том, что доля страдания, влекущая за собой определенные последствия, требует преодоления привил морали. Заметим еще раз, что заключение врача о состоянии Христианы, чье угасание не спровоцировано никакими органическими нарушениями, до странности близко к тем положениям, что были высказаны Фрейдом в «Исследованиях по истерии» (1895), которые проводились им в клинике Сальпетриер под руководством Шарко (с которым сотрудничал Адриан Пруст, отец писателя) они сводились к тому, что кататонический синдром не основывается на каком-либо нарушении, но определяется нейтрализацией конфликта между исключительно интенсивными противоборствующими силами. Похоже, что Пруст довольно поздно узнал о теориях Фрейда, тем не менее с самых первых своих сочинений он интуитивно выходит к очагу их формирования].
«Милая, я запрещаю тебе возвращаться пешком. Я сейчас прикажу заложить карету, слишком холодно, ты можешь простудиться». Франсуаза де Люк[50] только что все это сказала, провожая свою подругу Христиану[51], и теперь. когда та уехала, она казнила себя за эту неловкую и маловажную фразу, словно бы она была адресована какой-то[52] другой женщине, чье состояние могло беспокоить больную. Сидя у камина, к которому она поочередно[53] вытягивала то ладони, то ступни, она без конца изводила себя[54] следующим вопросом: «Можно ли излечить Христиану[55] от этой болезненной истомы?[56]» Лампы еще не вносили. Она сидела в темноте. Но сейчас, когда она снова протянула к камину ладони, огонь высветил их грацию и душу[57]. В[58] смиренной красоте печальных изгнанниц, затерявшихся в вульгарном мире, эмоции прочитывались по этим ладоням столь же ясно, как по выразительному взгляду. Обыкновенно рассеянные, ладони тянулись к огню с мягкой истомой. В этот вечер, рискуя задеть ломкий стебель[59], на котором они держались с таким благородством, ладони будто распускались в страданиях,[60] наподобие истерзанных цветов[61]. Вскоре слезы[62], пролившиеся в темноте из ее глаз, стали проступать одна за другой[63], едва касаясь ладоней, вытянутых перед пламенем и купавшихся в ярком свете. Входит слуга, это был курьер, письмо, почерк неразборчивый, Франсуаза[64] его не знала[65]. (Пусть даже ее супруг любил Христиану ничуть не меньше, чем ее, и нежно утешал Франсуазу, когда замечал ее страдания, она не хотела без надобности огорчать его видом своих слез, если бы он вдруг вернулся[66], и думала о том, что хорошо бы успеть вытереть слезы[67] в темноте.) Вот почему она попросила принести лампы только через пять минут, а сейчас протянула письмо к огню, чтобы его осветить. Пламя было довольно ярким, и Франсуаза[68], нагнувшись, чтобы письмо оставалось на свету, смогла различить буквы. Вот что она прочла.
«Сударыня,
Вот уже давно я люблю вас, но не могу сказать вам об этом, равно как не могу не сказать вам этого[69]. Приношу свои извинения. Все, что мне говорили о вашей умственной жизни, об исключительной изысканности вашей души, незаметно убедило меня[70] в том, что только в вас я обрету после жизни горестной[71] — сладость, после жизни авантюрной — умиротворение, после жизни, исполненной зыбкости и темноты. — путь к свету. И вы были, не ведая об этом[72], моей духовной спутницей. Но мне этого мало. Я желаю вашего тела и, не имея возможности им обладать, я вам пишу, чтобы найти успокоение, это письмо в отчаянии и исступлении, как бывает, когда комкаешь бумагу в ожидании, выцарапываешь имя на коре дерева[73] или бросаешь его навстречу ветру или морю[74]. Я[75] жизнь отдал бы за то, чтобы коснуться губами[76] уголка ваших уст. Мысли о том, что это возможно[77] и невозможно, мне одинаково невыносимы. Когда вы получите мои письма, то узнаете, что в настоящее время желание сводит меня с ума[78]. Вы ведь так добры, сжальтесь, я умираю от мысли, что не могу вами обладать».
Едва только Франсуаза[79] закончила читать, как вошел слуга с лампами, удостоверив, так сказать, реальность послания, которое она прочла, будто во сне, при дрожащем и зыбком свете камина. Теперь в мягком, но стойком свете ламп[80] из сумерек, где[81] вещи этого мира сообщались с грезами мира иного, выступил[82] внутренний мир, приобретя тем самым гриф подлинности, в соответствии с материей и жизнью[83]. Франсуаза[84] хотела было показать письмо мужу. Но потом подумала, что великодушнее будет избавить[85] мужа[86] от подобного беспокойства и что она
