Уильям Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету
— Я не могу не любить его, сказалъ я моему собесѣднику, презрительный взглядъ котораго время отъ времени устремлялся на его собрата.
— Этотъ портвейнъ очень сладокъ. Теперь почти всякій портвейнъ сладокъ, замѣтилъ докторъ.
— Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, когда я былъ въ школѣ, и Филиппъ былъ такой славный мальчикъ.
— Красивый мальчикъ. Сохранилъ онъ свою красоту? Отецъ былъ красивый мущина — очень. Убійца дамъ — то-есть не въ практикѣ, прибавилъ угрюмый докторъ. — А мальчикъ что дѣлаетъ?
— Онъ въ университетѣ. У него есть состояніе его матери; онъ сумасброденъ, кутитъ, и я боюсь, что онъ немножко портится.
— Не-уже-ли? Впрочемъ, не удивляюсь, заворчалъ Гуденофъ.
Мы говорили очень откровенно и пріятно до появленія другого доктора, но съ приходомъ фирмана Гуденофъ пересталъ разговаривать. Онъ вышелъ изъ столовой въ гостиную и сѣлъ читать романъ до-тѣхъ-поръ, пока не настала пора ѣхать къ больнымъ или домой.
Для меня было ясно, что доктора не любили другъ друга, что между Филиппомъ и его отцомъ были несогласія, но причину этихъ несогласій мнѣ оставалось еще узнать. Эта исторія доходила до меня отрывками здѣсь — изъ признаній, тамъ — изъ разсказовъ и изъ моихъ собственныхъ выводовъ. Я, разумѣется, не могъ присутствовать при многихъ сценахъ, которыя мнѣ придётся разсказывать, какъ-будто я былъ ихъ свидѣтелемъ; и поза, разговоръ, мысли Филиппа и его друзей, такъ какъ они здѣсь разсказываются, безъ сомнѣнія, фантазія разскащика во многихъ случаяхъ; но исторія эта также подлинна, какъ многія другія исторіи, и читателю слѣдуетъ только придать ей такую степень вѣры, какую она заслуживаетъ по его мнѣнію, по своему правдоподобію.
Намъ надо не только обратиться въ той болѣзни, которая сдѣлалась съ Филиппомъ Фирминомъ въ Грей-Фрайярсѣ, но вернуться еще далѣе въ періоду, который я не могу въ точности опредѣлить.
Воспитанники старой Гэндишской приготовительной академіи живописи можетъ быть помнятъ смѣшного, маленькаго человѣчка, съ большимъ, страннымъ талантомъ, относительно котораго мнѣнія друзей его были разногласны. Геній, или гаеръ былъ Эндрю, это было всегда спорнымъ пунктомъ между посѣтителями бильярдной въ Греческой улицѣ и благородныхъ учениковъ академіи художествъ. Онъ могъ быть сумасшедшимъ и нелѣпымъ; онъ могъ тоже имѣть талантъ: такіе характеры встрѣчаются и въ искусствѣ и въ литературѣ. Отъ коверкалъ англійскій языкъ; онъ былъ изумительно несвѣдущъ; онъ наряжалъ свою маленькую фигурку въ самый фантастическій костюмъ, въ самыя странные и дешовые наряды; онъ носилъ бороду — Господи помилуй! двадцать лѣтъ тому назадъ бороды въ Великобританіи были весьма обыкновенны. Онъ былъ самое жеманное существо; и если вы глядѣли на него, онъ принималъ позы до того смѣшныя и грязныя, что если у васъ въ передней ждалъ кредиторъ, или вашу картину не приняли въ академію — словомъ, если вы страдали отъ какимъ-нибудь подобнымъ бѣдствіемъ — вы все-таки не могли удержаться отъ смѣха. Онъ быль предметомъ насмѣшекъ для всѣхъ своихъ знакомыхъ, но у него было самое любящее, кроткое, вѣрное, благородное сердце, когда-либо бившееся въ маленькой груди. Онъ теперь покоится вѣчнымъ сномъ; его палитра и мольбертъ брошены въ печку; его геній, имѣвшій нѣсколько вспышекъ, никогда не сіялъ ярко, и угасъ. Въ одномъ старомъ альбомѣ, которому уже болѣе чѣмъ двадцать лѣтъ, я иногда гляжу на странные, дикіе эскизы бѣднаго Эндрю. Онъ, можетъ быть, сдѣлалъ бы что-нибудь если бы оставался бѣднымъ; но одна богатая вдова, которую онъ встрѣтилъ въ Римѣ, влюбилась въ страннаго странствующаго живописца, пустилась за нимъ въ погоню въ Англію и заставила его почти насильно женился на ней. Геній его притупился подъ раболѣпствомъ; онъ прожилъ только нѣсколько лѣтъ и умеръ отъ чахотки, отъ которой искусство доктора Гуденофа не могло вылечить его.
Въ одинъ день, когда онъ ѣхалъ съ женою въ ея великолѣпномъ барушѣ по Гэймаркету, онъ вдругъ велѣлъ кучеру остановиться, выпрыгнулъ изъ коляски прежде чѣмъ были опущены ступеньки, и его изумленная жена увидала, что онъ пожимаетъ руку бѣдно одѣтой женщины, которая проходила мимо — пожимаетъ обѣ ея руки, и плачетъ, и размахиваетъ руками, и дёргаетъ бороду и усы — его привычка, когда онъ былъ взволнованъ. Мистриссъ Монфишэ (она была богатая мистриссъ Керрикфергусъ, прежде чѣмъ вышла за живописца), жена молодого мужа, выпрыгнувшаго изъ ея коляски для того, чтобы обласкать молодую женщину, проходившую по улицѣ, очень могла разстроиться этой демонстраціей, но она была женщина очень добрая; и когда Монфишэ, сѣвъ опять фамильный экипажъ, разсказалъ своей женѣ исторію женщины, съ которой отъ только-что простился, она наплакалась вдоволь. Она велѣла кучеру ѣхать прямо домой, побѣжала въ свои комнаты и вынесла оттуда огромный мѣшокъ съ разною одеждою, а буфетчикъ запыхавшись, тащилъ за нею корзину съ виномъ и пирогъ; она поѣхала съ своимъ довольнымъ Эндрю въ переулокъ Сен-Мартенскій, гдѣ жила бѣдная женщина, съ которой онъ только-что разговаривалъ.
Богу было угодно, среди ея ужаснаго злополучія, послать ей друзей и помощь. Она страдала отъ несчастья и бѣдности: её малодушно бросили. Человѣкъ, называвшій себя Брандономъ, когда онъ нанялъ квартиру въ домѣ ея отца, женился на ней, привезъ её въ Лондонъ и бросилъ когда она ему надоѣла. Она имѣла причину думать, что онъ назвался фальшивымъ именемъ, когда нанималъ квартиру ея отца: онъ бѣжалъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ и она никогда не узнала его настоящаго имени. Когда онъ бросилъ её, она воротилась къ своему отцу, человѣку слабому, который былъ женатъ на самовластной женщинѣ, притворившейся будто она не вѣритъ ея браку, и выгнавшей её изъ дома. Въ отчаяніи и почти помѣшавшись, она воротилась съ Лондонъ, гдѣ у ней оставались еще кое-какія вещи послѣ бѣжавшаго мужа. Онъ обѣщалъ, оставляя её, присылать ей денегъ; но или онъ не присылалъ, или она не приняла — и въ своёмъ безумствѣ и отчаяніи потеряла то ужасное письмо, въ которомъ они объявлялъ о своемъ побѣгѣ а о томъ, что онъ былъ женатъ прежде, и что преслѣдовать значило погубить его, а онъ зналъ, что она никогда этого не сдѣлаетъ — нѣтъ, какъ бы жестоко не оскорбилъ онъ её.
Она осталась безъ копейки, брошеная всѣми — разставшись съ послѣдней вещицей, напоминавшей ей ея кратковременную любовь, продавъ послѣдніе остатки своего бѣднаго гардероба, одна въ огромной лондонской пустынѣ, когда Богу было угодно послать ей помощь въ особѣ стараго друга, который зналъ её и даже любилъ въ болѣе счастливые дни. Когда самаряне явились въ этой бѣдной женщинѣ, они нашли её больной и дрожавшей отъ лихорадки. Они привезли къ ней своего доктора, который никогда ни къ кому не спѣшитъ такъ, какъ къ бѣднымъ. Стоя у постели, которую окружали добрые друзья, пріѣхавшіе помочь ей, онъ услыхалъ ея печальную исторію, узналъ какъ она довѣрилась и какъ была брошена.
Отецъ ея былъ человѣкъ изъ низкаго класса, но видѣвшій лучшіе дни; а въ обращеніи бѣдной мистриссъ Брандонъ было столько кротости и простоты, что добрый докторъ до крайности растрогался. Она не имѣла большого образованія, кромѣ того, которое даютъ иногда безмолвіе, продолжительное страданіе и уединеніе. Когда она выздоровѣла, ей предстояло встрѣтить и преодолѣть бѣдность. Какъ будетъ она жить? Докторъ привязался къ ней какъ къ родной дочери. Она была опрятна, бережлива и иногда отличалась такой простой весёлостью. Цвѣтокъ зацвѣлъ, когда солнечный лучъ коснулся его. Вся ея жизнь до-сихъ-поръ леденѣла отъ небреженія, тиранства и мрака.
Мистеръ Монфишэ такъ часто началъ пріѣзжать въ маленькой отверженицѣ, которой онъ помогъ, что я долженъ сказать, что мистриссъ Моифишэ сдѣлалась истерически ревнива и караулила его на лѣстницѣ, когда онъ сходилъ, завернувшись въ свой испанскій плащъ, кидалась на него и называла его чудовищемъ. Гуденофъ также, кажется, подозрѣвалъ Монфишэ, а Монфишэ — Гуденофа. Но докторъ клялся, что онъ никогда не имѣлъ другихъ чувствъ, кромѣ чувствъ отца къ своей бѣдной протежэ, и никакой отецъ не могъ быть нѣжнѣе. Онъ не старался вывести её изъ ея положенія въ жизни; онъ нашолъ, или она сама нашла, работу, которой она могла заниматься.
— Папа всегда говорилъ, что никто не ухаживалъ за нимъ такъ хорошо, какъ я, сказала она:- я думаю, что я могу дѣлать это лучше всего другого, кромѣ шитья, но я болѣе люблю быть полезной бѣднымъ больнымъ. Тогда я не думаю о себѣ самой, сэр.
И къ этому занятію добрый мистеръ Гуденофъ пріучилъ её. Вдова, на который отецъ мистриссъ Брандонъ женился, умерла и ея дочери не хотѣли держать его, отзываясь очень непочтительно о старомъ мистерѣ Ганнѣ, который дѣйствительно былъ слабоумный старикъ, и тогда Каролина поспѣшила на помощь къ своему старому отцу. Эта маленькая Каролина была преспособная. Она скопила нѣсколько денегъ. Гуденофь снабдилъ мистриссъ Брандонъ мёбелью изъ своей дачи, которая была ему не нужна. Она вздумала пускать къ себѣ жильцовъ. Монфишэ снялъ съ нея портретъ. Въ ней былъ свой родъ красоты, которымъ восхищались художники. Когда съ академикомъ Ридли сдѣлалась оспа, она ходила за нимъ и заразилась. Она не заботилась объ этомъ.
