Фридрих Фуке - Ундина

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

До и во время венчания Ундина вела себя тихо и благонравно; зато теперь все диковинные и дерзкие причуды, клокотавшие в ней, словно бы с силой выплеснулись наружу. Она донимала своими выходками жениха, родителей и даже высокочтимого пастыря, когда же хозяйка дома попыталась одернуть девушку, рыцарь остановил ее, с серьезным видом напомнив ей, что Ундина – его жена. Между тем ему и самому было не по себе от ребячества Ундины; но ничего тут было не поделать – ни знаки, ни покашливание, ни укоризненные слова не помогали. Всякий раз как новобрачная замечала недовольство своего любимого – а это было не однажды – она, притихнув, подсаживалась к нему, гладила его, улыбалась, шептала ему что-то на ухо, и хмурое чело его прояснялось. Но сразу же какая-нибудь взбалмошная выходка увлекала ее, и вновь начиналась все та же шутовская возня, еще хуже прежнего. Наконец, священник молвил очень серьезным и вместе с тем дружеским тоном:

– Мое милое юное дитя, хоть на тебя и нельзя смотреть без восхищения, однако подумай все же о том, как бы вовремя настроить свою душу в лад с душой твоего избранника.

– Душа? – рассмеялась в ответ Ундина. – Это звучит красиво и для большинства людей служит, быть может, поучительным и полезным уроком. Ну, а если у кого и вовсе нет души – скажите на милость, как же ее настроить? Со мной вот именно так и обстоит!

Священник умолк, глубоко задетый этими словами и, исполненный благочестивого негодования и скорби, отвернулся от девушки. Она же с вкрадчивой улыбкой приблизилась к нему и молвила:

– Нет, сначала выслушайте толком, а потом уж хмурьтесь, ведь ваш сердитый вид причиняет мне боль, а вы не должны причинять боль ни одному созданию, которое само не сделало вам ничего дурного. Потерпите немного, и я объясню вам, что я хотела сказать.

Казалось, она готовится начать длинную речь, но вдруг запнулась, как бы охваченная внутренней дрожью, и разразилась потоком горьких слез. Окружающие не знали толком что с ней делать и молча глядели на нее, каждый со своей тревогой в сердце. Наконец, она молвила, вытерев слезы и серьезно глянув на священника: – Душа – это, должно быть, что-то очень милое, но и очень страшное. Боже правый! Не лучше ли, святой отец, и вовсе не иметь ее?

Она вновь умолкла, как бы в ожидании ответа. Слезы ее перестали течь. Все, кто был в комнате, поднялись с мест и в ужасе отступили. Она же не сводила глаз со священника, черты ее выражали робкое любопытство, и именно это и наводило такой ужас на окружающих. – Тяжкое, должно быть, бремя – душа, – продолжала она, не дождавшись ответа, – очень тяжкое! Ибо уже сам приближающийся образ ее осеняет меня страхом и скорбью. А мне ведь было всегда так легко, так радостно!

И она вновь залилась слезами и скрыла лицо в складках своей одежды. Тогда священник подошел к ней, лицо его было строгим. Он обратился к ней, заклиная ее всеми святыми отбросить обманчивую оболочку лучезарной кротости, если за ней скрывается недоброе. Она же опустилась на колени, повторяя вслед за ним святые слова, славя господа и клянясь, что никому на свете не желает зла. Наконец, священник сказал рыцарю: – Я оставляю вас, юный супруг, с той, с кем я вас сегодня обвенчал. Насколько я могу судить, в ней нет ничего дурного, но много странного. Я препоручаю ее вашей осмотрительности, любви и верности.

С этими словами он вышел, старики последовали за ним, осеняя себя крестным знамением.

Ундина все еще стояла на коленях. Она приоткрыла лицо и сказала, робко взглянув на Хульдбранда: – Ах, теперь ты меня, конечно, покинешь; а ведь я, бедное, бедное дитя, не сделала ничего дурного!

Она произнесла это с такой невыразимой грацией и выглядела так трогательно, что ее жених мигом забыл все то страшное и загадочное, что так испугало его, и поспешил к ней с раскрытыми объятиями. Она улыбнулась сквозь слезы – словно утренняя заря заиграла на ручейках, – Ты не можешь покинуть меня! – доверчиво и вместе с тем твердо шепнула она, и руки ее нежно коснулись щек рыцаря. Это окончательно развеяло зловещие мысли, которые гнездились в глубине его души и нашептывали ему, что он связал свою судьбу с феей или каким-то иным коварным порождением мира духов; и лишь один вопрос сорвался как бы невзначай с его губ:

– Ундина, милая, скажи только одно: что это ты говорила такое о духах земли и о Кюлеборне, когда священник постучался в дверь?

– Сказки, детские сказки! – ответила смеясь Ундина, вновь обретая ивою обычную веселость. – Сперва я нагнала на вас страху, а потом вы на меня. Только и всего. Вот и песне конец, да и всему свадебному вечеру.

– Нет, не конец! – воскликнул опьяненный любовью рыцарь, погасил свечи и, осыпая поцелуями свою прекрасную возлюбленную, озаренную ласковым сиянием луны, понес ее в горницу, где было приготовлено брачное ложе.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Свежий утренний свет разбудил новобрачных. Ундина стыдливо притаилась под одеялом, а Хульдбранд лежал, погруженный в размышления. Ночью каждый раз, как он засыпал, его одолевали странные и жуткие сновидения – какие-то призраки, ухмыляясь исподтишка, силились напялить на себя обличье прекрасных женщин, женщины внезапно оборачивались драконами. А когда он пробуждался от этих кошмаров, холодный бледный луч луны светил в окно; с ужасом искал он глазами Ундину, на груди которой уснул. Она лежала рядом с ним и спала, все такая же чарующе прекрасная. И запечатлев на ее розовых губах неслышный поцелуй, он снова засыпал и снова в ужасе пробуждался. Обдумывая все это теперь, в ясном сознании, он упрекал себя за то, что мог хоть на мгновенье усомниться в своей прелестной жене. И не таясь, он повинился перед ней, она же протянула ему свою красивую руку, вздохнула из глубины души, но не промолвила ни слова. Только исполненный бесконечной любви взгляд ее глаз, какого он до сих пор не знал за ней, рассеял его сомнения, и сказал ему, что Ундина не таит на него зла. Тогда он с легким сердцем встал и отправился в общую горницу к другим обитателям хижины. Все трое с озабоченным видом сидели у очага, не решаясь вымолвить слово. Казалось, будто священник молится про себя, чтобы отвратить беду. Но когда они увидели новобрачного таким счастливым и радостным, складки на их челе разгладились, а старый рыбак стал даже подшучивать над рыцарем – разумеется, самым благопристойным и чинным образом, так что старуха расплылась в довольной улыбке. Тем временем и Ундина оделась и вошла в горницу. Все хотели было подняться ей навстречу – и замерли в изумлении: такой чужой и вместе с тем такой знакомой показалась им молодая женщина. Первый подошел к ней священник; в его глазах светилась отеческая нежность, а когда он поднял руку для благословения, красавица новобрачная с благоговейным трепетом опустилась перед ним на колени. В немногих смиренно кротких словах она повинилась за вчерашние глупые речи и взволнованным голосом попросила помолиться за спасение ее души. Потом встала, расцеловала своих приемных родителей и поблагодарила за все добро, которое она видела от них: О, только теперь я чувствую всем сердцем, как много, как бесконечно много вы сделали для меня, мои дорогие!

Она все ласкала их и не могла оторваться, но заметив, что хозяйка поглядывает в сторону очага, пошла за ней и занялась стряпней, затем накрыла на стол, не позволив старушке ни к чему прикоснуться.

Такой она оставалась весь день: тихой, приветливой, и внимательной, доброй хозяюшкой и вместе с тем нежным, стыдливо целомудренным созданием. Трое из присутствующих, дольше знавшие ее, ежеминутно ждали какой-нибудь выходки, неожиданной смены ее капризного нрава. Но тщетно: Ундина была по-прежнему ангельски кротка и нежна. Священник глаз не мог от нее отвести и несколько раз говорил, жениху: – Господин рыцарь, небесная благостыня низошла на вас, вручив вам вчера через меня, недостойного, истинное сокровище; берегите его как зеницу ока и оно принесет вам блаженство земное и вечное.

Перед вечером Ундина со смиренной нежностью взяла рыцаря под руку и тихонько увлекла его из хижины туда, где заходящее солнце озаряло свежую траву и высокие стройные стволы деревьев. Глаза, молодой женщины были затуманены грустью и нежностью, на губах бродила загадочная тревога, которая порою прорывалась в еле слышных вздохах,

Молча вела она своего любимого все дальше, отвечая на все его речи только взглядами, которые, правда, ничего не могли объяснить ему, но заключали в себе целое небо любви и робкой преданности. Так дошли они до берега разлившегося лесного ручья, и рыцарь с изумлением увидел, что он течет тихой струйкой, и ни следа нет от былого неистовства.

– К завтрему он почти совсем иссякнет, – сказала молодая женщина, с трудом сдерживая рыданья, – и ты сможешь без помехи отправиться, куда захочешь.