Иоанн Златоуст - Творения, том 2, книга 1
Посему я и ублажаю вас еще прежде вступления вашего в тот священный брачный чертог, и не только ублажаю, но и хвалю ваше благоразумие, что вы приступаете к крещению не при последнем дыхании, как беспечнейший из людей, но как благоразумные рабы, готовые с великим благорасположением повиноваться Господу, уже с этого времени с великой покорностью и рвением склоняете выю души под иго Христово, принимаете это благое иго и возлагаете на себя это легкое бремя. Хотя и равны дары благодати для вас и для принимающих таинство при конце жизни, но неодинаково расположение воли и приготовление к делу. Те принимают таинство на одре, а вы в недрах Церкви, общей всем нам матери; те – в скорби и слезах, а вы – в радости и веселье; те – со стенанием, а вы – с благодарностью; те – объятые сильной горячкой, а вы – исполняясь великого духовного удовольствия. Поэтому здесь все соответствует дару, а там все противоположно дару: там принимающие таинство предаются великому сетованию и плачу, стоят кругом дети плачущие, жена, бьющая себя по ланитам, друзья печальные, слуги, обливающиеся слезами, вид всего дома уподобляется какому-то ненастному и мрачному дню; а если раскроешь самое сердце лежащего, то найдешь его скорбным более всего этого. Как ветры, с великой силой устремляющиеся один против другого, разделяют море на многие части, так и мысли о постигающих его тогда бедствиях, внедряясь в душу больного, разрывают сердце его на множество забот. Взглянет ли он на детей, – представляет их сиротство; взглянет ли на жену, – думает об ее вдовстве; взглянет ли на слуг, – приходит на мысль запустение всего дома; обратится ли к самому себе, – припоминает свою настоящую жизнь и, готовясь расстаться с ней, покрывается великим облаком печали. Такова душа намеревающегося тогда принять таинство. Потом, среди такого смятения и беспокойства, входит священник, который для больного страшнее самой горячки, а для приближенных к больному ужаснее смерти, потому что прибытие священника считается знаком большей безнадежности, нежели голос врача, отчаивающегося в жизни больного, и источник вечной жизни кажется знаком смерти. Но я еще не сказал о самом главном зле: часто, среди смятений со стороны родных и приготовлений, душа, покинув тело, отлетает; а многим и присутствие ее не приносит никакой пользы, потому что если готовящийся принять таинство не узнает присутствующих, не слышит их голоса и не может произнести тех слов, посредством которых он должен вступить в блаженный завет с общим всем нам Владыкой, но лежит, как безжизненное дерево или камень, нисколько не отличаясь от мертвого, – то какая польза от принятия таинства при таком бесчувствии?
2. Тому, кто намеревается приступить к священным и страшным таинствам, надлежит быть трезвенным и бодрым, свободным от всякого житейского попечения, исполненным великого целомудрия и великой ревности, исторгнуть из ума всякие помыслы, чуждые таинствам, и сделать храмину свою во всех отношениях чистой, как намеревающемуся принять самого Царя. Так подготовлен ваш ум, таковы ваши помыслы, таково настроение вашей души. Ожидайте же за столь прекрасное расположение достойной награды от Бога, Который воздаяниями Своими превышает заслуги оказывающих Ему повиновение. Но так как и сослужителям надлежит привносить должное с их стороны, то и мы привнесем должное с нашей стороны, или лучше – и это не наше, а также Владычнее; ибо "что ты имеешь", говорит апостол, "чего бы не получил"? "А если получил, что хвалишься, как будто не получил" (1 Кор. 4:7)? Хотел бы я, прежде всего, сказать, почему наши отцы узаконили из всего года в это время допускать чад Церкви к принятию таинства (крещения) и для чего они положили, после наших поучений, раздевать вас и разувать, и раздетых и разутых, покрытых только одной срачицею (рубашкою), препровождать к словам заклинателей. Не просто и не напрасно они установили и этот вид и это время; но то и другое имеет таинственное и глубокое значение. Хотел бы я открыть его вам, но вижу, что теперь беседа призывает нас к другому нужнейшему предмету. Нужно сказать, что такое крещение, для чего оно введено в нашу жизнь, и какие блага оно доставляет нам.
Но, если хотите, будем беседовать наперед о названии этого таинственного очищения. Оно называется не одним наименованием, но многими и различными. Так, это очищение называется баней пакибытия: "спас нас", говорит апостол, "баней возрождения и обновления Святым Духом" (Тит. 3:5). Называется и просвещением, как называет его опять Павел: "вспомните прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий" (Евр. 10:32); и еще: "ибо невозможно – однажды просвещенных и отпадших, опять обновлять покаянием" (Евр. 6:4,6). Называется и крещением: "все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись" (Гал. 3:27). Называется и погребением: "мы погреблись с Ним", говорит, "крещением в смерть" (Римл. 6:4). Называется и обрезанием: "в Нем вы и обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым" (Кол. 2:11). Называется и крестом: "ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное" (Римл. 6:6). Можно указать много и других его наименований, но, чтобы нам не употребить всего времени на исчисление названий этого дара, обратимся теперь к первому названию и, объяснив его значение, прекратим беседу; речь же начнем немного издалека. Есть общее всем людям омовение посредством бань, которое обыкновенно омывает нечистоту телесную. Есть омовение иудейское, которое хотя важнее первого, но гораздо ниже благодатного, – так как и оно омывает нечистоту телесную, но не только телесную, а и зависящую от немощной совести. Есть много вещей, которые по свойству своему не нечисты, но становятся нечистыми от немощи совести. Как в отношении к детям маски и прочие пугалища, которые по свойству своему не страшны, кажутся детям страшными по слабости их естества, так и в отношении к тому, о чем я сказал, например, прикосновение к мертвым телам по свойству своему не нечисто, но когда оно случится с человеком немощной совести, то делает прикоснувшегося нечистым. Что это дело по свойству своему не нечисто, показал сам учредитель закона Моисей, который нес с собой мертвого Иосифа, и, однако, остался чистым. Посему и Павел, рассуждая о такой нечистоте, происходящей не от природы, а от немощи совести, говорит так: "нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто" (Римл. 14:14). Видишь ли, что нечистота происходит не от свойства вещей, а от немощи помышления? И еще: "все чисто, но худо человеку, который ест на соблазн" (Римл. 14:20). Видишь ли, что не вкушение, но соблазнительное вкушение бывает причиной нечистоты?
3. Такую скверну очищало иудейское омовение; а омовение благодатное очищает не такую нечистоту, но действительную, которая производит великое осквернение вместе с телом и в душе: оно делает чистыми не тех, которые прикоснулись к мертвым телам, но которые коснулись мертвых дел. Развратник ли кто, или блудник, или идолослужитель, или сделал какое-либо другое зло, хотя бы даже он соединил в себе все человеческие пороки, но если он войдет в водную купель, то выйдет из этих божественных струй чище лучей солнечных. А чтобы ты не считал сказанного преувеличением, послушай Павла, который говорит о силе этой купели: "не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют" (1 Кор. 6:9-10). Но как это, скажешь, относится к вышесказанному? Требуется показать, очищает ли все это сила купели. Выслушай же дальнейшее. "И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего" (1 Кор. 6:11). Мы обещали вам показать, что входящие в эту купель очищаются от всякой порочности, но речь наша показала больше, т. е. что они делаются не только чистыми, но и святыми и праведными: он не только сказал: "омылись", но также: "освятились и оправдались". Что может быть удивительнее этого, когда без трудов, усилий и добрых дел происходит оправдание? Таково человеколюбие божественного дара: он делает праведными и без усилий. Если указ царя, написанный в немногих словах, отпускает на свободу виновных в бесчисленных преступлениях, а других возводит на высочайшую степень почестей, то тем более Святый Дух Божий, всемогущий, может и избавить нас от всякого зла, и даровать нам великую праведность, и исполнить нас великого дерзновения. И как искра, упавшая в необъятное море, тотчас угасает, и, поглощенная множеством воды, становится невидимой; так и вся человеческая порочность, погружаясь в купель божественного источника, потопляется и исчезает скорее и легче той искры. Если же эта купель отпускает все наши грехи, то почему, скажешь, она называется не купелью отпущения грехов или купелью очищения, но "баней возрождения"? Потому, что она не просто отпускает нам грехи, не просто очищает нас от прегрешений, но делает это так, что мы как бы вновь рождаемся. Подлинно, она вновь создает и устраивает нас, не образовывая нас опять из земли, но, созидая из другой стихии, из естества водного: она не просто омывает сосуд, но снова переплавляет его всецело. Омываемое, хотя бы тщательно было очищено, сохраняет следы своего качества и носит остатки нечистоты; но, ввергаемое в горнило и обновляемое посредством пламени, очистившись от всякой нечистоты и быв вынуто из печи, испускает такой же блеск, как и вновь отлитые вещи. Как кто-нибудь, взяв золотую статую, загрязнившуюся от долгого времени, дыма, пыли и ржавчины, и перелив ее, возвращает ее нам чистейшей и блестящей; так и Бог, взяв наше естество, поврежденное ржавчиной греха, затемненное великим дымом прегрешений и потерявшее ту красоту, которую Он даровал ему в начале, снова переплавляет его, ввергая в воды, как в горнило, и вместо огня ниспосылая благодать Духа, и потом выводит нас оттуда пересозданными, обновленными и в блеске не уступающими лучам солнечным, сокрушив ветхого человека и устроив нового, более светлого, нежели прежний.
