Иоанн Златоуст - Творения, том 2, книга 1
4. Сказав это и еще больше этого, святитель так тронул царя, что произошло то же, что некогда случилось с Иосифом. Как этот тогда, увидя братьев, хотел бы плакать, но скрывал скорбь, чтобы не изменить притворству; так и царь – плакал в душе, но не показывал этого из-за бывших тут. Однако, наконец он не мог скрыть чувства и против воли обнаружил его. После этой речи уже не нужно было ему других слов, а только одно произнес он слово, которое украсило его гораздо более диадемы. Что же это за слово? – "Что удивительного и великого, – сказал он, – если перестанем гневаться на оскорбивших – на людей, мы – люди же, когда Владыка вселенной, пришедши на землю и ради нас сделавшись рабом, и будучи распят облагодетельствованными Им, молил Отца о распявших Его так: “Прости им, ибо не знают, что делают” (Лк. 23:34); так что удивительного, если мы простим подобным нам рабам?" А что эти слова были не лицемерны, это доказали все события, а не меньше их и то, о чем намереваюсь теперь сказать. Когда святитель сам хотел совершить там (в Константинополе) вместе с царем настоящий праздник, (царь) насильно заставил его ускорить (отбытием) и поспешить, и явиться гражданам (Антиохии). "Знаю, – сказал он, – что теперь души их мятутся, и много еще следов несчастия: иди, утешь. Когда увидят кормчего, то и не вспомнят о миновавшей буре, но совсем изгладят и самую память о бедствиях". Когда же святитель стал просить настоятельно, чтобы (царь) послал сына своего, он, желая показать ясно, что совершенно истребил в душе весь гнев – "молитесь, – сказал, – чтобы устранились эти препятствия, чтобы утихли эти войны – и непременно я сам приду". Что может быть добрее этой души? Пусть устыдятся наконец язычники, или лучше, не устыдятся, но пусть вразумятся, оставят свое заблуждение, обратятся к силе христианства, узнав от царя и от святителя наше (христианское) любомудрие. Боголюбивейший царь не остановился тогда и на этом: после того, как святитель уже и выбыл из города (столичного) и переплыл море [5], царь послал туда некоторых справиться и понаблюсти, чтобы тот не тратил времени и не отнимал на половину радости у города (Антиохии), проводя праздник в другом месте. Какой кроткий отец показал бы такую заботливость об оскорбивших его? Скажу и еще нечто в похвалу этого праведного (епископа). Совершив такое дело, он не поспешил, как сделал бы всякий другой славолюбец, сам принести грамоту, которою прекращалось наше бедствие; но как сам он шел довольно медленно, то упросил одного из искусных в верховой езде опередить его и принести городу добрые вести, чтобы от медленности его путешествия не продлилось уныние. Единственным желанием было у него не то, чтобы самому принести эти счастливые и весьма радостные вести, но – чтобы скорее успокоилось отечество наше.
Итак, что тогда сделали вы, украсив площадь венками, зажегши светильники, разостлав пред мастерскими ковры, и как тогда торжествовали, как будто бы город родился вновь: то же делайте и во всякое время, (только) иначе, украшаясь не венками из цветов, но добродетелью, возжигая в душе своей свет (добрых) дел, радуясь духовною радостью. Никогда не перестанем и благодарить Бога за все это, и изъявлять пред Ним великую признательность не только за то, что прекратил бедствия, но и за то, что попустил их: чрез то и другое Он прославил наш город. “Передайте об этом, – по слову пророческому, – детям вашим; а дети ваши пусть скажут своим детям, а их дети следующему роду” (Иоиль. 1:3), – чтобы все, кто ни будет жить до скончания века, познав человеколюбие Божие, проявившееся на городе, и ублажали нас, получивших такую милость, и дивились нашему Владыке, восстановившему так падший город, да и сами получили бы пользу, всеми этими событиями побуждаясь к благочестию. Повествование о случившемся с нами может приносить весьма великую пользу, не только нам, если будем всегда о том помнить, но и нашим потомкам. Размышляя обо всем этом, будем всегда, не только при прекращении бедствий, но и при попущении их, благодарить человеколюбивого Бога, – узнав и из божественного Писания, и из случившегося с нами, что Он всегда устрояет все ко благу нашему с подобающим Ему человеколюбием, которым постоянно пользуясь, да получим мы и царство небесное, чрез Господа нашего Иисуса Христа, Коему слава и держава во веки веков. Аминь.
[1] Т. е. низвержением царских статуй.
[2] Епископа Флавиана в столицу.
[3] Епископ Флавиан.
[4] Константинополя.
[5] Конечно, Босфор, которым отделяется европейский берег, где стоит Константинополь, от азиатского.
СЛОВА ОГЛАСИТЕЛЬНЫЕ
Два огласительных слова к готовящимся к крещению произнесены святым. Иоанном Златоустым, как полагают, в 387 г. во время святой Четыредесятницы: первое за тридцать дней до Пасхи, второе – десять дней спустя после первого. (т. 2, ч. 1)
СЛОВО ПЕРВОЕ
К готовящимся к просвещению, и о том, почему крещение называется баней пакибытия, а не оставления грехов, и что опасно не только нарушать клятву, но и клясться, хотя бы мы клялись справедливо.
КАК вожделен и любезен нам сонм юных братьев! Я называю вас братьями еще прежде рождения и приветствую вас, как родных, еще прежде, нежели вы родились. Я знаю, верно знаю, какой вы имеете удостоиться чести и какой власти, а тех, которым предстоит получить власть, обыкновенно все уважают еще прежде получения этой власти, чтобы услужливостью предварительно снискать себе их благосклонность на будущее время. Это теперь делаю и я, так как вам предстоит получить не только власть, но самое царство, и притом не просто царство, но царство небесное. Посему, прошу и умоляю вас, вспомните обо мне, когда достигнете этого царства; Иосиф говорил начальнику виночерпиев: "вспомни же меня, когда хорошо тебе будет" (Быт. 40:14), так и я теперь говорю вам: "вспомните меня, когда хорошо вам будет". Не за истолкование снов я прошу у вас этого воздаяния, подобно ему, так как я пришел не сны разгадывать вам, но возвещать о предметах небесных и преподать благовестие о тех благах, "не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку"; таковы блага, "что приготовил Бог любящим Его" (1 Кор. 2:9). Иосиф говорил виночерпию: "через три дня фараон вознесет главу твою и возвратит тебя на место твое, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием" (Быт. 40:13); а я не говорю: еще три дня, и вы сделаетесь виночерпиями властителя, – но: еще тридцать дней, и не фараон, а Царь небесный возведет вас в горнее отечество, в свободный Иерусалим, в город небесный. Тот говорил: "и ты подашь чашу фараонову в руку его" (Быт. 40:13); а я не говорю: вы будете подавать чашу в руки царя, – но: сам Царь даст в руки ваши чашу страшную, и исполненную великой силы и драгоценнейшую всякой твари. Посвященные в тайны знают силу этой чаши; узнаете и вы спустя немного. Итак, вспомните обо мне, когда войдете в то царство, когда получите царскую одежду, когда облечетесь в порфиру, обагренную кровью Владычной, когда наденете диадему, испускающую со всех сторон лучи светлее солнечных. Таковы дары Жениха, хотя превышающие ваше достоинство, но достойные Его человеколюбия.
Посему я и ублажаю вас еще прежде вступления вашего в тот священный брачный чертог, и не только ублажаю, но и хвалю ваше благоразумие, что вы приступаете к крещению не при последнем дыхании, как беспечнейший из людей, но как благоразумные рабы, готовые с великим благорасположением повиноваться Господу, уже с этого времени с великой покорностью и рвением склоняете выю души под иго Христово, принимаете это благое иго и возлагаете на себя это легкое бремя. Хотя и равны дары благодати для вас и для принимающих таинство при конце жизни, но неодинаково расположение воли и приготовление к делу. Те принимают таинство на одре, а вы в недрах Церкви, общей всем нам матери; те – в скорби и слезах, а вы – в радости и веселье; те – со стенанием, а вы – с благодарностью; те – объятые сильной горячкой, а вы – исполняясь великого духовного удовольствия. Поэтому здесь все соответствует дару, а там все противоположно дару: там принимающие таинство предаются великому сетованию и плачу, стоят кругом дети плачущие, жена, бьющая себя по ланитам, друзья печальные, слуги, обливающиеся слезами, вид всего дома уподобляется какому-то ненастному и мрачному дню; а если раскроешь самое сердце лежащего, то найдешь его скорбным более всего этого. Как ветры, с великой силой устремляющиеся один против другого, разделяют море на многие части, так и мысли о постигающих его тогда бедствиях, внедряясь в душу больного, разрывают сердце его на множество забот. Взглянет ли он на детей, – представляет их сиротство; взглянет ли на жену, – думает об ее вдовстве; взглянет ли на слуг, – приходит на мысль запустение всего дома; обратится ли к самому себе, – припоминает свою настоящую жизнь и, готовясь расстаться с ней, покрывается великим облаком печали. Такова душа намеревающегося тогда принять таинство. Потом, среди такого смятения и беспокойства, входит священник, который для больного страшнее самой горячки, а для приближенных к больному ужаснее смерти, потому что прибытие священника считается знаком большей безнадежности, нежели голос врача, отчаивающегося в жизни больного, и источник вечной жизни кажется знаком смерти. Но я еще не сказал о самом главном зле: часто, среди смятений со стороны родных и приготовлений, душа, покинув тело, отлетает; а многим и присутствие ее не приносит никакой пользы, потому что если готовящийся принять таинство не узнает присутствующих, не слышит их голоса и не может произнести тех слов, посредством которых он должен вступить в блаженный завет с общим всем нам Владыкой, но лежит, как безжизненное дерево или камень, нисколько не отличаясь от мертвого, – то какая польза от принятия таинства при таком бесчувствии?
