Джон Пассос - 42-я параллель

В этот приезд Берроу часто водил Джейни по театрам и ресторанам. Джейни это нравилось, но, когда он пробовал фамильярничать в такси по дороге домой, она каждый раз одергивала его, напоминая про Куини. Он никак не мог понять, откуда она узнала про Куини, и рассказал ей, как это было и как долгое время эта женщина вымогала у него деньги, но теперь он получил развод и она уже ничего не может сделать. Заставив Джейни поклясться, что она ни единой душе этого не откроет, он рассказал, что путем обхода закона он был женат на двух женщинах одновременно и что Куини одна из них, но что теперь он развелся с обеими и, в сущности, Куини ни на что претендовать не может, но газеты всегда выискивают всякую грязь и особенно охотно постараются очернить его, потому что он либерал и всей душой предан рабочему делу. Потом он заговорил об искусстве жить и заявил, что американские женщины не понимают этого искусства, по крайней мере женщины типа Куини. Джейни очень ему посочувствовала но когда он предложил ей выйти за него замуж, расхохоталась и сказала, что этот вопрос действительно нужно проконсультировать с консультантом. Он рассказал ей всю свою жизнь: и как он был беден в детстве, и как служил на станции агентом и кладовщиком и кондуктором и с каким энтузиазмом он вошел в работу Братства, и как разоблачительные статьи о положении на транспорте дали ему имя и деньги, так что все старые товарищи считают что он продался, но что, видит бог, это не так. Джейни' вернувшись домой, рассказала Тингли о его предложении, но ни словом не упомянула о Куини или двоеженстве и все они смеялись и дразнили ее, и Джейни приятно было что ей сделала предложение такая важная персона и она удивлялась про себя, почему это ею интересуются такие замечательные люди, и ей только не нравилось, что у них всегда бегающие глаза, и она не могла решить, хочет она выходить за Дж. Г. Берроу или нет.

На другое утро в конторе она нашла в «Деловом справочнике» имя Берроу Джордж Генри[171], публицист но ей уж не казалось, что она когда-нибудь сможет его полюбить. Дж. Уорд сегодня был как-то особенно озабочен и бледен, и Джейни было так его жаль, что она совсем забыла о Дж. Г. Берроу. Ее позвали на частное совещание Дж. Уорда с мистером Роббинсом и юристом-ирландцем О’Греди и спросили ее, не будет ли она против, если они заведут на ее имя отдельный сейф для хранения ценностей и откроют ей счет в банке Они основывают новое общество. Были причины, по которым эти меры могли оказаться необходимыми. В новом концерне мистер Роббинс и Дж. Уорд будут располагать более чем половиной всех акций, но работать будут на жалованье. Мистер Роббинс казался очень озабоченным и слегка пьяным, он все время закуривал и забывал папироски на краю стола и все твердил:

– Вы отлично знаете, Дж. У., что подо всем, что бы вы ни предприняли, я подпишусь обеими руками.

Дж. Уорд объяснил, что она будет введена в правление нового предприятия, но, само собой, без всякой личной ответственности. Оказалось, что старая миссис Стэйпл затеяла дело против Дж. Уорда о возмещении ей крупной суммы денег и что его жена начала в Пенсильвании бракоразводный процесс и отказывала ему в свидании с детьми, так что он жил теперь в отеле «Мак-Альпин».

– Гертруда совсем свихнулась, – весело сказал мистер Роббинс. Потом хлопнул Дж. Уорда по плечу. – Да, теперь заварится каша! – грохотал он. – Ну, я пойду позавтракать, человеку нужно есть… и пить, даже если он злостный банкрот. – Дж. Уорд нахмурился и ничего не сказал, и Джейни подумала, что крайне бестактно шутить по этому поводу, да еще так громко.

Вечером, вернувшись домой, она сказала Тингли, что будет директором нового концерна, и они дивились тому, что она так быстро продвигается по службе, но советовали просить прибавки, даже если дела фирмы и неважны. Джейни улыбнулась и сказала:

– Все в свое время.

По дороге домой она зашла в телеграфное отделение, на 23-й стрит и телеграфировала Дж. Г. Берроу, который уехал в Вашингтон: «Будемте просто друзьями».

Эдди Тингли принес бутылку хереса, и за обедом он и Элиза выпили за «нового директора», и Джейни густо покраснела и была очень довольна. После обеда они сыграли роббер в бридж с болваном.

Часть пятая

Камера-обскура (26)

Зал Гарден[172] был битком набит и перед ним на Медисон-сквер было полно фараонов, и они никому не позволяли останавливаться и наготове стоял взвод гранатометчиков.

Мы не достали хороших мест и взобрались на галерку и смотрели вниз сквозь голубую мглу на лица спрессованные словно икра в банке. На эстраде крошечные черные фигурки и на трибуне оратор и каждый раз как он говорил Россия в зале хлопали в честь Революции Я не знал кто выступает одни говорили Макс Истмен[173] другие называли еще кого-то но мы вопили и хлопали в честь революции и освистывали Моргана и капиталистическую войну и рядом был шпик который вглядывался в наши лица словно стараясь их запомнить;

потом мы пошли слушать Эмму Голдман[174] в казино «Бронкс» но митинг был запрещен и улицы кругом были сплошь запружены толпой и протискиваясь сквозь толпу проезжали фургоны и все говорили что в них сидит полиция с пулеметами и шныряли маленькие полицейские «фордики» с прожекторами и толпу осаживали «фордами», ослепляли прожекторами. Повсюду слышно было пулеметы революция гражданские свободы свобода слова. Время от времени кто-нибудь подвертывался под руку фараонам и его избивали и запихивали в тюремный автомобиль и фараоны перетрусили и говорили что они вызвали пожарных чтобы рассеять толпу и все твердили что это неслыханно и вспоминали Вашингтона и Джефферсона[175] и Патрика Генри[176].

Потом мы пошли в отель «Бревурт». Там было гораздо приятнее. Все сколько-нибудь стоящие были там и там была Эмма Голдман, которая ела сосиски с кислой капустой и все смотрели на Эмму Голдман и на всех сколько-нибудь стоящих и все были за мир и социалистическое государство и за Русскую революцию и мы говорили о красных флагах и баррикадах и где лучше расположить пулеметы

и мы как следует выпили и закусили гренками с сыром и заплатили по счету и разошлись по домам и открыли дверь английским ключом и надели пижамы и легли в постель и в постели было так покойно.

Новости Дня XVIII

Прощай Пиккадилли, прощай Лейстер-скверДолог, долог путь до Типперери

эта задача достойна того[177], чтоб ей посвятить нашу жизнь и наше богатство, все что мы можем, и все что мы имеем, с гордым сознанием того что настал день, когда Америка призвана пролить свою кровь в защиту принципов давших ей жизнь и благоденствие и мир охраняемый ею. Бог да поможет ей, иного пути у нее нет

Долог путь до ТипперериДолог путь туда ведетДолог путь до ТипперериГде моя милая живет

четверо обитателей Эванстона оштрафованы за стрельбу по певчим птицам

спекулянты взвинчивают цены на консервы кампания за сухую Америку на все время войны применять законные меры воздействия против тех кто пренебрегает национальным гимном

Прощай Пиккадилли, прощай Лейстер-скверДолог, долог путь до ТипперериИ ненастный день так сер

Палата отказала Теодору Рузвельту в разрешении вербовать войска

Союзники склонили знамена над гробницей Вашингтона.

Элинор Стоддард

Элинор считала, что в эту зиму она живет кипучей жизнью. Они с Джи Даблью много выезжали, бывали во Французской опере и на всех премьерах. На 56-й стрит в маленьком французском ресторанчике подавали хорошие закуски. Они ходили смотреть французскую живопись в галереях Медисон-авеню, и Джи Даблью стал проявлять интерес к искусству, и Элинор любила ходить с ним, потому что он так романтически ко всему относился и твердил ей, что она его вдохновляет и что самые удачные идеи приходят ему в голову после разговоров с нею. Они часто толковали о том, как ограниченны люди, которые отрицают возможность платонической дружбы между мужчиной и женщиной. Каждый день они писали друг другу записочки по-французски. Элинор часто думала, как ужасно, что у Джи Даблью такая несносная жена, да к тому же еще инвалид, но детей его она находила очаровательными и восхищалась тем, что у обоих чудесные голубые глаза, как у него.

У нее теперь было самостоятельное ателье, и она держала двух девушек, которые обучались у нее декоративному делу, и работы у нее было хоть отбавляй. Ателье помещалось близ Медисон-сквер на Медисон-авеню, и вывеска теперь была только на ее имя. Эвелин Хэтчинс совершенно отстранилась отдел, потому что старик Хэтчинс вышел в отставку и Хэтчинсы переселились в Санта-Фе. Иногда Эвелин присылала ей ящик индейских редкостей, или тарелок, или акварелей, которые рисовали школьники индейцы, и оказалось, что их охотно покупают. После полудня она возвращалась в такси в Нижний город и смотрела на башню небоскреба «Метрополитен-лайф», и на Флатирон-билдинг, и на огни реклам на стальном манхэттенском небе и думала о хрустале, об искусственных цветах и золотых узорах по индиговому полю и бордовой парче.