Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
— В письме? Поглядим! И то правда! Он хочет, чтоб я нашел тебе место и жену! Хм! Место… это нетрудно. Умеешь читать и писать?
— Я получил диплом адвоката в университете.
— Карамба! Значит, ты крючкотвор? По виду не скажешь! Скорей похож на барышню, ну, тем лучше! А вот подыскать жену… хм! хм! Жену…
— Падре, я с этим не очень тороплюсь, — сказал смущенно Линарес.
Но отец Дамасо разгуливал по веранде, бормоча:
— Жену, жену!
Его лицо не выражало ни радости, ни печали; он был теперь очень серьезен и, казалось, о чем-то размышлял. Отец Сальви наблюдал издали эту сцену.
— Не думал, что для меня это будет так трудно! — пробормотал, вздохнув, отец Дамасо. — Но из двух зол выбирают меньшее.
И, подойдя к Линаресу, сказал громко:
— Иди сюда, пойдем-ка поговорим с Сантьяго.
Линарес побледнел и покорно последовал за священником, который шагал погруженный в раздумье.
Отец Сальви тоже вышел на веранду; он бродил из угла в угол, как всегда о чем-то размышляя.
Ход его мыслей прервал чей-то голос, пожелавший ему доброго здоровья; он поднял голову и увидел Лукаса, который смиренно ему кланялся.
— Чего тебе надо? — вопрошали глаза священника.
— Падре, я брат того, кто погиб в день праздника! — ответил жалобным голосом Лукас.
Отец Сальви отступил назад.
— И что же? — прошептал он чуть слышно.
Лукас, сделав усилие, пустил слезу и стал тереть глаза платком.
— Падре, — говорил он, всхлипывая, — я ходил к дону Крисостомо, просил возместить мне деньгами… Сперва он чуть не выгнал меня, сказал, что ничего не хочет платить, потому что, мол, сам подвергался смертельной опасности по вине моего любимого несчастного брата. Вчера я снова пошел поговорить с ним, но он уже уехал в Манилу, оставив, словно милостыню, пятьсот песо. И мне велено больше не приходить. Ах, падре, пятьсот песо за моего бедного брата, пятьсот песо! Ах, падре!..
Священник поначалу слушал его с изумлением и вниманием, но мало-помалу его губы искривила усмешка, полная такого презрения и сарказма при виде этого притворства, что если бы Лукас ее заметил, то, наверное, пустился бы наутек.
— И чего же ты сейчас хочешь? — спросил отец Сальви, поворачиваясь к Лукасу спиной.
— Ах, падре, скажите, ради бога, что мне делать, ведь падре всегда дает хорошие советы.
— Кто тебе это сказал? Ты ведь не здешний…
— Вас, падре, знают по всей провинции!
Отец Сальви подошел ближе, его глаза гневно сверкали; указав пальцем на улицу, он сказал оторопевшему Лукасу:
— Иди домой и благодари дона Крисостомо, что он тебя не отправил в тюрьму! Вон отсюда!
Лукас забыл о своем притворстве и пробормотал:
— Я ведь думал…
— Вон отсюда! — крикнул раздраженно отец Сальви.
— Я хотел бы повидать отца Дамасо…
— Отец Дамасо занят! Вон отсюда! — повелительно вскричал священник.
Лукас спускался вниз по лестнице, бормоча:
— Этот тоже переменился… Если не заплатит!.. Кто больше заплатит…
Крик священника услышали все, даже отец Дамасо, капитан Тьяго и Линарес.
— Бессовестный бродяга, из тех, что клянчат милостыню и не желают работать! — сказал отец Сальви, беря шляпу и палку, чтобы направиться в монастырь.
XLIV. Очищение совести
Прошло немало долгих дней и печальных ночей, пока больной не стало лучше. Тотчас же после исповеди Мария-Клара снова впала в забытье и в бреду повторяла лишь имя матери, которой не знала. Ее подруги, отец и тетушка молились, заказывали мессы и делали пожертвования всем чудотворным статуям. Капитан Тьяго дал обет подарить золотой жезл Антипольской мадонне. И вот наконец жар начал спадать медленно, но верно.
Доктор де Эспаданья был немало изумлен дивными свойствами настойки из алтея и варева из мха: его первоначальное предписание так и не менялось. Донья Викторина была очень довольна своим мужем, и когда он однажды наступил на подол ее халата, она не применила высшее наказание и не вырвала у него челюсть, а ограничилась замечанием:
— Если б ты не хромал, наверное, наступал бы мне прямо на корсет! (Который она, кстати сказать, не носила!)
Как-то вечером, когда Синанг и Виктория сидели у постели приятельницы, в столовой за чашкой чая беседовали отец Сальви, капитан Тьяго и семейство доньи Викторины.
— Очень сожалею, — говорил доктор. — Отец Дамасо тоже будет очень огорчен.
— И куда, вы говорите, вас переводят? — спросил Линарес священника.
— В провинцию Тайябас! — ответил тот небрежно.
— Кто будет печалиться, так это Мария, когда узнает, — сказал капитан Тьяго, — она вас любит, как отца.
Отец Сальви взглянул на него искоса.
— Я думаю, падре, — продолжал капитан Тьяго, — ее болезнь вызвана волнением в день праздника.
— Я того же мнения, и вы хорошо сделали, что не позволили сеньору Ибарре говорить с нею; ей стало бы хуже.
— А если бы не мы, — прервала донья Викторина, — Кларита была бы уже на небе и возносила бы там хвалы господу богу.
— Аминь! — счел своим долгом сказать капитан Тьяго.
— Ваше счастье, что моему мужу не подвернулся более важный больной, не то вам пришлось бы звать другого лекаря, а здешние все неучи; мой муж…
— Я убежден, что мое предположение верно, — прервал ее в свою очередь священник. — Только исповедь привела Марию-Клару к этому благоприятному перелому и спасла ей жизнь. Чистая совесть сильнее лекарств; конечно, нельзя отрицать силы науки, и прежде всего хирургии, но чистая совесть… Почитайте душеспасительные книги, и вы увидите, сколько исцелений произошло в результате одной лишь искренней исповеди.
— Вы простите меня, — возразила уязвленная донья Викторина, — но силой одной исповеди… Попробуйте, вылечите сейчас жену альфереса исповедью!
— Ранение, сеньора, это не та болезнь, которая связана с совестью, — сурово молвил отец Сальви. — Однако чистосердечная исповедь могла бы впредь оградить ее от потрясений, подобных утреннему.
— Так ей и надо! — добавила донья Викторина, словно и не слыша того, что говорил отец Сальви. — Эта женщина страшно нахальна! В церкви она просто не сводит с меня глаз! Сразу видно, она из этих самых… В воскресенье я хотела спросить ее, что это она так гримасничает, но стоит ли унижать себя разговорами с людьми без роду и племени?
Однако священник, тоже будто не слыша ее разглагольствований, продолжал:
— Поверьте мне, дон Сантьяго, для того чтобы ваша дочь совсем поправилась, ей надо причаститься завтра утром; я ее причащу… Думаю, что ей не в чем больше исповедоваться, однако… если она захочет покаяться сегодня вечером…
— Не понимаю, — вставила тотчас же донья Викторина, воспользовавшись паузой, — не понимаю, как могут разумные люди жениться на таких чудовищах, как эта женщина; за сто шагов видно, что она за птица; ясно как день, — она от зависти подыхает, не иначе! Да и что получает какой-то альферес!
— Так вот, дон Сантьяго, скажите вашей кузине, чтобы она завтра утром приготовила больную к причастию, а сегодня вечером я приду отпустить ей грехи…
И, видя, что тетушка Исабель выходит, сказал ей по-тагальски:
— Приготовьте вашу племянницу к исповеди сегодня вечером; утром я причащу ее, и она быстро поправится.
— Но, падре, — осмелился робко возразить Линарес, — разве ей грозит смерть?
— Не извольте беспокоиться, — ответил тот, не взглянув на него. — Я знаю, что делаю; мне довелось спасти очень многих больных. Кроме того, она сама скажет, хочет или нет принять святое причастие, и увидите, она на все согласится.
А пока на все согласился капитан Тьяго.
Тетушка Исабель вошла в спальню больной.
Мария-Клара, очень бледная, лежала в постели; рядом с ней сидели обе ее подруги.
— Прими еще пилюльку, — тихо сказала Синанг, подавая больной белую пилюлю, которую она вынула из маленького стеклянного флакончика. — Доктор говорит, если у тебя будет шум или звон в ушах, то лекарство не пей.
— Он больше не писал тебе? — тихо спросила Мария — Клара.
— Нет, наверное, очень занят.
— И не поручал мне ничего передать?
— Он сказал только, что будет хлопотать, чтобы архиепископ не признал отлучения и…
Разговор оборвался с приходом тетушки.
— Падре хочет, чтобы ты приготовилась к исповеди, дочь моя, — сказала она. — Оставьте ее, ей надо очистить совесть.
— Но ведь и недели еще не прошло, как она исповедовалась! — запротестовала Синанг. — Я не больная, и то так часто не грешу.
— Ну-ну! Слышала, что говорит священник? И праведник грешит семь раз на день. Ладно, хочешь я тебе принесу «Якорь», или «Венец», или «Прямой путь на небо»?
Мария-Клара не отвечала.
— Ну, хорошо, не утомляйся, — прибавила добрая тетушка, стараясь ее утешить. — Я тебе почитаю вслух, чтобы пробудить твою совесть, а ты только припомнишь свои грехи.
