Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
Он улыбнулся в ответ.
— Нет, Дагни, ты не враг мне в душе, но враг в действительности, в пути, которым идешь, ты не видишь этого, но я вижу. Настоящие враги не представляют для меня опасности. Ты представляешь. Ты — единственная, кто может навести их на мой след. У них никогда не будет возможности узнать, кто я, но с твоей помощью они смогут.
— Нет!
— Нет, намеренно ты этого не сделаешь. И ты вольна изменить свой путь, но пока следуешь этим, не вольна уйти от его логики. Не хмурься, я сделал этот выбор и решил принять опасность. Дагни, я торговец во всем. Я хотел тебя и был не в силах изменить твое решение, я был в силах только обдумать цену и решить, могу ли ее себе позволить. Я мог. Моя жизнь принадлежит мне, я могу тратить ее или беречь. И ты, — словно бы продолжая эту фразу, Голт взял ее на руки и поцеловал в губы, она бессильно лежала, сдавшись, волосы ее спадали, голова запрокинулась, удерживали ее только его губы, — ты — та награда, которую я должен был получить и решил заплатить за нее. Я хотел тебя, и если цена этому — моя жизнь, я отдам ее. Жизнь, но не разум.
Голт сел, улыбнулся и с внезапным суровым блеском в глазах спросил:
— Хочешь, чтобы я присоединился к тебе и стал работать? Хочешь, отремонтирую твою систему блокировки за час?
— Нет!
Этот вскрик был незамедлительным — ответом на внезапно представшее перед ней зрелище, зрелище людей в особой столовой отеля «Уэйн-Фолкленд».
Он засмеялся.
— Почему?
— Не хочу видеть тебя их рабом!
— А себя?
— Я думаю, что они теряют силы, и я одержу верх. Я смогу выдержать это еще немного.
— Вот именно, еще немного до того не как одержишь верх, а как поймешь.
— Я не могу дать ей погибнуть!
Это был крик отчаяния.
— Пока что, — спокойно сказал Голт.
Он встал, и она, утратившая дар речи, покорно поднялась.
— Я останусь здесь, на своей работе, — заговорил Голт. — Только не пытайся увидеть меня. Тебе придется вынести то, что вынес я, и от чего хотел тебя избавить, тебе придется вести прежнюю жизнь, зная, где я, желая меня, как я желал тебя, но не позволяя себе приблизиться ко мне. Не ищи меня здесь. Не приходи ко мне домой. Не позволяй им увидеть нас вместе. А когда дойдешь до конца, когда будешь готова бросить дорогу, не говори им, просто нарисуй мелом символ доллара на пьедестале статуи Ната Таггерта — где ему и место, — потом возвращайся домой, и я появлюсь в течение суток.
Дагни склонила голову в безмолвном обещании.
Но когда Голт повернулся, чтобы уйти, по ее телу неожиданно пробежала дрожь, напоминавшая первый трепет пробуждения или последнюю конвульсию жизни, и закончилась невольным криком:
— Куда ты?
— Превратиться в столб, стоять с фонарем до рассвета — это единственная работа, какую мне поручает твой мир и какую получит от меня.
Она схватила его за руку, чтобы удержать, следовать за ним, следовать слепо, оставив все, кроме возможности видеть его лицо.
— Джон!
Он сжал ее запястье, вывернул руку и отвел:
— Нет.
Потом поднес ее к губам, и прикосновение их было более страстным признанием, чем все, какие он сделал, и пошел вдоль уходящих вдаль рельсов. Дагни показалось, что и он, и рельсы одновременно покидают ее.
Когда она, пошатываясь, вошла в зал терминала, первый грохот колес сотряс стены здания, словно внезапное биение остановившегося сердца. Храм Ната Таггерта был тихим, пустым, негаснувший свет отражался от мраморного пола. По нему, шаркая, шли несколько оборванцев. На ступеньках пьедестала, под статуей сурового, торжествующего человека, сидел бродяга в лохмотьях, сутулясь в покорном смирении с судьбой, он напоминал птицу с ощипанными крыльями, которой некуда деться, отдыхающую на первом попавшемся выступе.
Дагни опустилась на ступени пьедестала, словно такая же отщепенка. Запыленная пелерина плотно окутывала ее плечи. Она сидела, подперев голову рукой, не способная ни плакать, ни двигаться. Ей казалось, что она видит фигуру человека, держащего фонарь в поднятой руке, и эта фигура походила то на статую Свободы, то на человека с золотыми волосами, держащего фонарь на фоне полуночного неба, красный фонарь, остановивший движение мира.
— Не принимайте к сердцу, леди, что бы там оно ни было, — с вялым сочувствием сказал ей бродяга. — Все равно поделать ничего нельзя… Какой смысл, леди? Кто такой Джон Голт?
ГЛАВА VI. КОНЦЕРТ ОСВОБОЖДЕНИЯ
Двадцатого октября профсоюз сталелитейщиков компании «Риарден Стил» потребовал повышения зарплаты. Хэнк Риарден узнал об этом из газет; ему не выдвигали никаких требований и даже не сочли нужным поставить в известность. Требование было обращено к Совету Равноправия: почему перед другими сталелитейными компаниями не были поставлены подобные условия, никак не объяснялось. Риарден не мог понять, исходит ли данное требование именно от его рабочих: установленные Советом правила выборов в профсоюзные органы делали это невозможным. Ему лишь удалось узнать, что группа активистов состояла из новичков, которых Совет тайком в последние несколько месяцев направлял на его заводы.
Двадцать третьего октября Совет Равноправия отверг ходатайство профсоюзов, отказав в повышении зарплаты. Если по этому вопросу проходили какие-то слушания, то Риарден ничего о них не знал. С ним не советовались, и его не ставили в известность. Он ждал, не задавая никаких вопросов.
Двадцать пятого октября газеты страны, находившиеся под контролем тех же людей, которые контролировали Совет, начали кампанию в поддержку рабочих «Риарден Стил». Они публиковали материалы об отказе в повышении зарплаты, избегая всяких упоминаний о том, кто именно отказал, и кто обладал исключительным законным правом отказать, словно рассчитывая, что общественность забудет о юридических тонкостях под напором многочисленных статей, недвусмысленно намекавших, что работодатель является единственной причиной всех невзгод, что легли на плечи рабочих. Огласке был предан материал, описывающий лишения, выпавшие на долю рабочих «Риарден Стил» при нынешнем повышении стоимости жизни, а затем сведения о доходах Риардена за последние пять лет. Появилась публикация о печальной участи жены одного из рабочих Риардена, бродящей от одного магазина к другому в безнадежных поисках еды, затем о бутылке шампанского, разбитой о чью-то голову на пьяной вечеринке, устроенной неким сталелитейным магнатом в роскошном отеле (этим магнатом был Оррен Бойль), но никакие фамилии не назывались. «Неравенство все еще существует, — заявляли газеты, — и не дает нам воспользоваться благами нашего просвещенного века». «Лишения вывели людей из себя. Положение достигает опасной точки». «Мы опасаемся вспышек насилия», — беспрестанно твердила пресса.
Двадцать восьмого октября группа новых рабочих компании «Риарден Стил» набросилась на мастера доменной печи и выбила фурмы. Два дня спустя такая же группа разбила стекла в окнах первого этажа в административном здании. Один из новичков сломал шестерни крана и вылил из ковша расплавленный металл в ярде от пятерых человек.
— Должно быть, я спятил, но думал лишь о голодных детях, — сказал он, когда его арестовали.
«Не время выяснять, кто прав, кто виноват, — комментировали этот случай журналисты. — Нас беспокоит лишь тот факт, что в стране производству стали угрожает полное фиаско».
Риарден следил за происходящим, по-прежнему не задавая вопросов. Он будто ждал, что ему вот-вот откроется некая истина, и этот процесс нельзя было ускорить или остановить. «Нет, — думал он, вглядываясь в ранние сумерки осенних вечеров за окнами своего кабинета, — нет, я не равнодушен к своим заводам, но былая страсть к живому организму теперь перешла в нежную тоску по любимым, навсегда ушедшим из жизни. И самое главное в этом чувстве, — думал он, — заключается в том, что поделать уже ничего нельзя».
Утром тридцать первого октября он получил извещение, гласящее, что вся его собственность, в том числе банковские счета и содержимое сейфов, арестованы решением суда, вынесенным против него на процессе о недоплате подоходного налога три года назад. Извещение было официальным, соответствовало всем требованиям закона, только никакой недоплаты не существовало, и никакого судебного процесса не проводилось.
— Нет, — сказал Риарден своему поперхнувшемуся от возмущения адвокату, — не посылай запросов, не отвечай, не возражай.
— Но это фантастика!
— А как насчет всего остального?
— Хэнк, ты хочешь, чтобы я ничего не предпринимал? Чтобы молча, на коленях, проглотил обвинение?
— Нет. Стоя. Именно стоя. Затаись. Не действуй.
— Но они предали тебя.
— Неужели? — негромко спросил Риарден с улыбкой.
У него оставалось лишь несколько сотен долларов в бумажнике. Но душу грела мысль о том, что в сейфе лежит ценный слиток, полученный от золотоволосого пирата, который сейчас словно протянул ему руку помощи.
