Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения
Разумеется, я огорчалась, лишившись общества мужа и вынужденная всё время проводить с детьми. В доме было несколько детей от восьми до шестнадцати лет, родители не обращали на них никакого внимания, и когда они принимали меня в свою дружную компанию, я могла по крайней мере практиковаться во французском, но мне было неприятно, что взрослые явно игнорируют меня, обращаясь со мной как с ребёнком, поэтому я сердилась на Миямуру и то и дело уходила к себе во флигель. Комната, в которой я жила, манерно называлась "Красная комната", мне объяснили, что это название заимствовано из знаменитого романа североевропейского писателя Стриндберга. И обои на стенах, и потолок — всё было в красных тонах, ковёр тоже был красным, эта нарочитость раздражала меня, казалась проявлением дурного вкуса. Кроме того, когда я одна уходила во флигель, оставляя Миямуру в главном доме, то, увлечённый беседой и играми, он, совершенно не считаясь со мной и моими желаниями, возвращался очень поздно, и я слышала, как в коридоре он пересмеивается с дамами, желая им спокойной ночи.
Я постоянно дулась на Миямуру и надоедала ему своими упрёками, но он только сердился и оправдывался тем, что для приобретения жизненного опыта полезно общение со всякими людьми. Может быть, это и так, но, по-моему, в жизни этих людей трудно было отыскать что-нибудь поучительное. С их уст не сходили громкие слова о жизни и об искусстве, но по-настоящему их интересовали только биржевые новости, и даже женщины становились сами не свои, когда поднимались в цене акции Суэца или дешевели акции Стиля. Более того, кому-то пришло в голову, что по дороге перед воротами виллы очень интенсивное движение, поэтому решено было соорудить там маленькое кафе и торговать молоком, кофе, булочками и фруктами. После этого я вообще перестала понимать что-либо в их безалаберной, сосредоточенной на одних удовольствиях жизни, и даже у Миямуры, похоже, возникли какие-то сомнения.
Всё это доставляло мне немало неприятных минут, и в конце концов, вспомнив, что мой учитель французского проводит лето где-то в Компьенском лесу, я тайком от мужа отправила ему письмо, в котором интересовалась, нет ли поблизости приличного отеля, где можно было бы поселиться. Ответ пришёл через три дня после праздника взятия Бастилии. Учитель писал, что совсем рядом с лесом есть тихий отель, и когда он пошёл туда, чтобы навести справки, ему сказали, что коль скоро речь идёт о японцах, их с удовольствием примут, хотя все комнаты забронированы заранее.
Я тут же решила как можно быстрее переехать в Компьень, тем более что недавно, как раз в День взятия Бастилии, произошла довольно неприятная история.
Случилось же вот что. В день национального праздника все обитатели виллы отправились в ближайший городок, чтобы посмотреть, как справляют этот праздник в провинции.
Это был совсем маленький городок, с населением в несколько тысяч человек, но в тот вечер на площади перед зданием мэрии была такая толкучка, словно там собрались все жители города. Вокруг развевались государственные флаги, у фонтана громко и не очень стройно играл духовой оркестр, а взрослые и дети плясали, словно охваченные каким-то безумием. Чета Бернштейнов, а за ней и все остальные тут же смешались с толпой и стали весело отплясывать. Миямура предложил и мне присоединиться к танцующим, чем немало меня удивил. Дело даже не в том, что я не умела танцевать, меня поразила абсурдность самого предложения, и я не нашлась, что ответить. Он настаивал, говорил, что, независимо от того, умеем ли мы танцевать или нет, лучше взяться за руки и делать вид, будто мы танцуем. Дескать, если не попробовать самому, то никогда не поймёшь, что эти люди ощущают. Мне стало скучно, и, сославшись на усталость, я прошла в близлежащее кафе, решив немного отдохнуть на веранде. Миямура присоединился ко мне. На веранде уставшие от танцев люди пили содовую или пиво. Через некоторое время появились разгорячённые супруги Марукки, тоже жившие на вилле, и неожиданно Мадлен пригласила Миямуру танцевать. Я думала, он откажется, но он с удовольствием согласился. Мадлен взяла его под руку, и, выйдя на площадь, они тут же смешались с толпой. Я была поражена, увидев, как прекрасно он танцует. Мадлен было около тридцати, а её мужу уже около шестидесяти, он говорил мне комплименты, тяжело дыша, отчего его седая борода шевелилась. Рассеянно отвечая мсье Марукки, я всё время искала взглядом в толпе своего мужа, которого у меня так неожиданно похитили. Теперь-то я понимаю, что мне надо было самой взять под руку Миямуру и пойти с ним танцевать. Да, я не умела, но можно ведь было и поучиться. Нехорошо дуться и ревновать, отказываясь веселиться вместе со всеми.
Когда Миямура с Мадлен вернулись на веранду, я тут же потребовала, чтобы мы немедленно ушли. Муж как будто растерялся, но, сказав:
— Жена устала, разрешите нам откланяться, — вежливо простился с Мадлен, что мне тоже совсем не понравилось.
Он предложил вернуться пешком, дескать, вечер такой хороший, светит луна и пыли совсем нет, но я настояла на своём, заявив, что хочу вернуться на автомобиле. Ничего похожего на такси в этом провинциальном городке не было, нам предложили пойти поискать гараж, но там тоже никого не оказалось, все ушли на праздник. Тогда муж позвонил на виллу и попросил, чтобы за нами прислали автомобиль. Вечер выдался прохладный, к тому же я вовсе не так уж устала и вполне могла дойти пешком, теперь мне и самой непонятно, почему я так настойчиво требовала автомобиль. Только для того чтобы сорвать на Миямуре свою досаду, другого объяснения я найти не могу. Жена хозяина гаража, пожалев нас, разыскала мужа, и нам дали автомобиль, но даже уже сидя в нём, я продолжала злиться, я готова была тут же немедленно возвратиться в Париж.
На третий день после этого случая пришёл ответ от моего учителя из Компьеня, я тут же отправила телеграмму, прося забронировать нам номер, и на следующее утро мы уехали. Я твёрдо решила уехать и, даже если бы Миямура воспротивился, уехала бы одна. Мне и в голову не пришло, что своим поведением я ставлю мужа в неловкое положение.
В Компьене нас встретил мой учитель французского, мсье Юбер. Гостиница, в которой он снял для нас номер, находилась к северу от Компьенского замка, это был скорее пансион, чем гостиница, но мне там очень понравилось. Нам выделили якобы лучшую комнату на втором этаже с южной стороны. Непокрытый ковром деревянный пол, деревянные столбы… В гостинице было так тихо и уютно, что на душе у меня стало легко и радостно. К тому же постояльцев оказалось совсем немного и никто не нарушал нашего супружеского уединения. Мсье Юбер жил дальше, в лесу, в монастыре, и только иногда наведывался к нам. Здесь я могла отдохнуть от той безалаберной жизни, которая так раздражала меня на вилле. И я наконец успокоилась, мне казалось, что впервые после долгого перерыва мы остались с мужем наедине.
Каждое утро мы ходили на прогулку к замку. Иногда заходили и внутрь, но чаще прогуливались по прекрасному саду. Муж брал с собой книгу и читал, устроившись на скамье под деревом или на галерее, а я, сидя рядом с ним, вязала что-нибудь вроде пинеток для будущего младенца.
После обеда мы снова шли туда. Я, не давая себе труда подумать, нравится ли такая жизнь моему мужу, с восторгом предавалась безмятежной праздности. Иногда Миямура брал экипаж и вёз меня кататься по лесу. Ему это очень нравилось, а может быть, он просто скучал со мной. В лесу хранился пассажирский вагон, в котором когда-то, после Первой мировой войны, был подписан Компьенский мир. Повсюду виднелись обгоревшие от взрывов деревья. По лесным дорожкам бродили добровольные гиды — как правило, покалеченные солдаты, безрукие, с изуродованными лицами… Через два или три дня после приезда в Компьень Миямура уже во всех подробностях знал историю и географию здешних мест и, куда бы мы ни шли или ни ехали, с удовольствием рассказывал мне и о городе, и о лесе, и о замке.
Иногда мы заезжали за мсье Юбером и катались по лесу вместе. Думаю, Юбер решил, что Миямура приехал в Париж специализироваться в военном деле, так подробно тот рассказывал о событиях Первой мировой войны, о тех днях, когда к этому лесу подступили немецкие войска.
Я была счастлива. Иногда у меня возникали всякие причуды: к примеру, однажды вдруг ни с того ни с сего нестерпимо захотелось земляных орешков. Они мне даже снились. Помню, ещё когда мы жили на вилле, мне вдруг захотелось суси. Я даже попросила Миямуру съездить в Париж и купить для меня суси либо в столовой японского клуба, либо в маленьком японском ресторанчике, который назывался "Токива". Но он не поехал, решив, что я просто капризничаю. Вместо этого он попросил мадам Бернштейн дать мне маленькие маринованные огурчики, которые называются "корнишоны". Эти корнишоны оказались страшно солёными, но с их помощью мне удалось каким-то образом забыть о суси, я их ела несколько дней, и надо мной все смеялись, называя мадам Корнишон. А уж когда мне захотелось земляных орешков, которых я никогда не видела в Париже, я и словом о том не обмолвилась, опасаясь, что Миямура станет ругать меня, сочтя и это очередным капризом. Но я была так счастлива тогда, что и не подумала огорчиться.
