Берта Зуттнер - Долой оружие!
Однако, если я не чувствовала расположения ни к ликованию, ни к горячим излияниям благодарности, то любить возвращенного мне судьбою обожаемого человека, ценить его еще во сто раз более, на это я имела полное право.
— О, Фридрих, Фридрих! — шептали мои губы среди ласк и рыданий, — вот ты опять со мною.
— А ты хотела отыскать меня и ухаживать за своим мужем? Это было большим геройством с твоей стороны, Марта, но также и большою глупостью.
— Да, это было глупо, я вижу сама; твой призыв издали был пустою игрой воображения, нелепым суеверием, потому что ты и не думал звать меня. Но чтоб в моем поступке было геройство, это не правда; я оказалась малодушной трусихой в виду страшного людского бедствия, открывшегося передо мной; только за тобой могла бы я ухаживать, если б ты оказался в числе тех несчастных. Я видела такие ужасы, которые не в силах забыть во всю жизнь. О, наш прекрасный мир, как можно его так портить, Фридрих?! Мир, в котором два существа могут любить друг друга, как мы с тобой, в котором может пылать такое пламенное счастье, как наше, слитое воедино бытие? Как может тот же самый мир быть настолько неразумным, чтоб добровольно раздувать пламя ненависти, влекущей за собою смерть и неисчерпаемую массу страданий?
— Да, и я, Марта, видел нечто ужасное, ничто такое, чего никогда мне не забыть. Представь себе, на меня бросился с поднятой саблей — Готфрид фон-Тессов…
— Сын тети Корнелии?
— Он самый. Однако юноша узнал меня и вовремя опустил оружие.
— В сущности, он нарушил свой долг, не так ли? Ведь он не имел права щадить врага своего короля и отечества под тем ничтожным предлогом, что этот супостат — его друг и родственник…
— Несчастный мальчик! как только он опустил руку, свистнула сабля над его головой… Сражавшийся рядом со мною молодой офицер вздумал защитить своего подполковника и… — Фридрих умолк, закрыв лицо обеими руками.
— Неужели убил? — спросила я содрогаясь.
Мой муж кивнул головой.
— Мама, мама! — послышался крик в соседней комнате, и дверь с шумом распахнулась.
К нам вбежала моя сестра Лили с Рудольфом на руках.
— Простите, что я помешала вам, — сказала она, — но мой племянник так рвался к своей маме.
Я бросилась к ребенку и страстно прижала его к груди. Ах, несчастная, несчастная тетя Корнелия!
XVI
В тот же день прибыл в наш замок выписанный по телеграфу из Вены хирург и принялся за лечение Фридриха. Шесть недель полного покоя, и его нога совершенно поправится.
Между нами было твердо решено, что мой муж оставит военную службу. Конечно, он мог подать в отставку только по окончании войны. Впрочем, кампанию надо было считать почти оконченною. Отказ от Венеции устранил конфликт с Италией; кроме того, Австрия приобрела благосклонность Наполеона, и теперь была в состоянии заключить с северным победителем мир на довольно сносных условиях. Наш император страстно желал положить конец несчастному походу, не желая подвергнуть свою столицу неприятельской осаде. Прусские победы в остальной Германии, как например вступление прусских войск во Франкфурт на Майне 16 июля, окружали противника австрийцев известным ореолом, который, как и всякий успех, производил обаятельное действие и в нашем отечестве, где явилась некоторая уверенность, что Пруссия исполнила историческую миссию, выиграв столько битв. Слова: «перемирие» и «мир» были таким образом произнесены, и теперь можно было смело надеяться на осуществление того и другого, как в те времена, когда заговорят о войне, можно с достоверностью рассчитывать, что она непременно вспыхнет. Даже мой отец соглашался с тем, что при теперешних обстоятельствах благоразумнее всего прекратить военные действия; армия была обессилена, превосходство игольчатых ружей несомненно доказано, а вторжение неприятельских войск внутрь страны, бомбардирование Вены и возможное разорение Грумица представляли настолько неприятную перспективу, что не особенно улыбались даже моему воинственному батюшке. Его уверенность в непобедимости австрийцев поколебалась недавними событиями, да и кроме того, человек склонен предполагать, что беда не приходит одна: как за удачей следует целый ряд удач, так и несчастье влечет за собой целую вереницу других. Поэтому лучше сидеть смирно, когда найдет черная полоса — наступит же когда-нибудь время отплаты и отмщения… Месть и опять-таки месть? В каждой войне непременно должен быть побежденный, который будет искать удовлетворения в следующей войне, а следующая война создаст опять нового побежденного, который затаит в сердце пламень мести новой войны; когда же этому настанет конец? Как можно достичь справедливости, как будет изглажена давнишняя неправда, если мы будем искать средства к примирению в новой неправде? Никакому разумному человеку не придет в голову выводить чернильные пятна чернилами, масляные — маслом: только кровь недреманно должна смываться кровью!..
Общее настроение в Грумице было печальное. В деревне господствовала паника: «пруссаки идут, пруссаки идут!» повторялось и здесь на разные лады, несмотря на слухи о близком заключении мира, и люди укладывали и зарывали в землю свои драгоценности. В нашем замке тетя Мари и г-жа Вальтер также позаботились перенести фамильное серебро в укромное место. Лили горевала о Конраде, от которого уже несколько дней не получалось никаких известий. Мой отец чувствовал себя оскорбленным в своей патриотической гордости, а мы с Фридрихом, несмотря на свое тихое счастье, по-прежнему чувствовали себя в угнетенном состоянии, после пережитых и виденных бедствий. И эта горькая тоска со всех сторон получала новую пищу. В газетных отчетах, в письмах от родственников и знакомых высказывались одни только жалобы и горе. Между прочим, пришло письмо от тети Корнелии; она еще не знала о своем несчастии и в таких трогательных выражениях говорила о своих опасениях за единственного, горячо любимого сына, что мы с Фридрихом горько заплакали, читая эти строки. Даже когда вся наша семья сходилась за вечерним чаем, никто не поднимал веселой, шутливой болтовни, не затевал музыки, пения, карточной игры, чтения вслух интересных книг; все, что говорилось и читалось нами, имело какое-нибудь отношение к войне, поднимало вопросы о кровавых катастрофах и смерти. Мы читали одни газеты, где слова: «кампания», «война» повторялись на каждой строке, а разговоры наши были направлены или на похождения Фридриха в Богемии, или на тяжелые воспоминания моей поездки на театр войны. Хотя родные сильно осуждали меня за эту выходку, но слушали с напряженным вниманием мои рассказы. Роза восхищалась геройством г-жи Симон и поклялась присоединиться к саксонской самаритянке, в случае если война затянется; конечно, мой отец сильно восставал против этого: «за исключением сестер милосердая и маркитанток, ни одной женщины не следует соваться на войну… Вот вам пример на лицо: наша Марта. Она доказала свою полнейшую неспособность принести там хоть какую-нибудь пользу. Это был непростительный поступок с твоей стороны, безрассудное дитя, и твоему мужу следовало бы тебя наказать хорошенько».
Фридрих нежно погладил меня по руке: — Да, это была глупость. — сказал он, — но Мартой руководило благородное побуждение. — Когда же я принималась описывать без всяких прикрас потрясающие сцены, виденные мною или моими спутниками, тетя Мари и отец постоянно спешили перебить меня: «Ну, как можно рассказывать о таких гадостях?» Или: «как тебе не стыдно, ты женщина, благовоспитанная дама, и вдруг повторяешь татя отвратительный слова?» Но негодование моих стариков достигло апогея, когда я, в один вечер, заговорила о солдатах, изуродованных на всю жизнь, и сожалела об участи этих людей, которые, во имя мужской храбрости, мужской твердости характера и мужской чести, идут на войну, чтобы вернуться оттуда не мужчинами, а калеками.
— Марта! — простонала чопорная тетя Мари, — при девушках!!! — и в ее тоне звучало чувство оскорбленной нравственности.
Тут я вышла из терпенья:
— Оставь лучше свою щепетильность и жеманную благовоспитанность! Люди допускают всякие ужасы, но говорить о них не дозволяется. О крови и грязи благовоспитанный женщины не должны ничего слышать и даже подозревать, а вот заниматься вышивкой лент дли боевых знамен, осеняющих человеческую резню, это их дело; девушкам неприлично знать о том, что их женихи могут сделаться неспособными к брачному союзу; но этим нежным созданиям вменяют в обязанность раздувать в будущих мужьях воинственный пыл, обещая в награду им свою любовь. Смерть и людская бойня, по вашему, не представляют ничего безнравственного, но всякий намек на то, в чем заключается источник дальнейшего развития жизни, заставляет вас краснеть и отворачиваться; это жестокосердая мораль, жестокосердая и трусливая! А наша привычка отворачиваться в сторону, чтобы не видеть ужасов и грязи, только больше укореняет зло, от которого происходит так много несчастий и несправедливостей. У кого хватит мужества взглянуть туда, где томятся ближние в муках и лишениях, а потом серьезно обдумать и взвесить все виденное…
