Томас Мор - Утопический роман XVI-XVII веков
Он улыбнулся и ответил мне так:
— Я забыл, сын мой, открыть вам одну тайну, которую вам ранее никто не мог открыть. Так вот: после того как Ева и ее муж вкусили запретного плода, бог, желая покарать змия-искусителя, заключил его в тело человека. И с тех пор всякое существо, появляющееся на свет, в наказание за прародительский грех таит и питает во чреве своем змия, потомка упомянутого мною. Вы его называете кишками и воображаете, будто они нужны для жизненных отправлений, так знайте же, что они не что иное, как свернувшийся клубком змий. Когда вы слышите некие вопли во внутренностях, так это свистит змий; он просит есть, повинуясь своей прожорливой природе, в силу которой он и первого человека подстрекал есть побольше; ибо Творец, желая наказать вас, создал вас смертными наравне со всеми прочими животными и отдал вас во власть этому ненасытному, чтобы вы, накормив его сверх меры, таким образом сами себя задушили бы. Если же вы откажете змию в пище, то его невидимые зубы станут терзать ваш желудок, змий же будет вопить, неистовствовать, выделять яд, который ваши ученые именуют желчью, и он так напоит этим ядом ваши артерии и так разгорячит вас, что вы вскоре погибнете. Наконец, чтобы убедиться, что кишки — не что иное, как змий, укрывшийся в вашем теле, вспомните, что их находили в гробницах Эскулапа{255}, Сципиона{256}, Александра{257}, Карла Мартела{258} и Эдуарда Английского{259} и что они еще питались трупами своих хозяев.
— И в самом деле, — сказал я, прерывая Илию, — я замечал, что змий делает беспрестанные попытки выйти из мужского тела; голова его и шея то и дело показываются у нас под животом. Но бог не допустил, чтобы мученьям подвергались одни только мужчины; он пожелал, чтобы змий набрасывался и на женщин и вводил в них свой яд, причем чтобы вздутие после укуса держалось девять месяцев. А чтобы доказать вам, что я говорю, следуя слову божьему, напомню, что бог сказал змию, проклиная его, что, хотя он и осилит женщину, когда восстанет на нее, все же под конец женщина заставит его склонить голову.
Я хотел было продолжать в том же духе, но Илия остановил меня.
— Не забывайте, — сказал он, — что место это священно.
Он немного помолчал, как бы стараясь отвлечься от сказанного, потом продолжал в следующих выражениях:
— Я вкушаю плода жизни лишь раз в столетие; вкусом оно напоминает винный спирт; видимо, именно благодаря этому плоду, которого поел Адам, наши праотцы прожили так долго, ибо в их семя проникла частица его силы, пока она не растворилась в водах потопа. Древо познания посажено напротив. Плоды его покрыты кожицей, которая погружает в невежество всякого, кто вкусит ее, зато под кожицей таятся все достоинства этого мудрого плода. Некогда бог, изгнав Адама из здешних благодатных мест и боясь как бы он не отыскал сюда дорогу, натер ему десны этой кожицей. После этого Адам целых пятнадцать лет заговаривался и до такой степени все забыл, что ни сам, ни потомки его вплоть до Моисея{260} ничего не могли сказать о сотворении Вселенной. Но последние проявления свойства этой кожицы наконец рассеялись под действием пыла и ясности ума великого пророка. По счастью, я выбрал плод совсем зрелый и уже лишенный кожицы, и едва я смочил его своей слюной, как погрузился в мировую философию. Мне показалось, будто у меня в голове возникло бесчисленное множество крошечных глазков, и я обрел способность говорить с самим Создателем. Когда я впоследствии задумался над этим чудесным явлением, мне стало ясно, что с помощью одних только оккультных средств простого естественного тела мне никак не удалось бы преодолеть бдительность серафима, которого бог поставил охранять этот рай. Но поскольку богу угодно прибегать ко вторичным причинам, я решил, что он сам внушил мне этот способ проникнуть в рай, — точно так же, как он пожелал воспользоваться ребром Адама, чтобы создать для него жену, хотя мог сотворить ее из земли так же, как создал самого Адама.
Я долго гулял в этом саду в одиночестве. Поскольку главным моим хозяином был местный ангел-привратник, мне захотелось приветствовать его. Я шел целый час и прибыл в местность, где тысячи молний сливались в одну, образуя ослепительный свет, благодаря коему тьма вокруг становилась особенно ощутимой.
Я еще не вполне пришел в себя от этого зрелища, как увидел перед собою прекрасного юношу.
— Я архангел{261}, которого ты разыскиваешь, — сказал он мне, — бог открыл мне свою волю: это он научил тебя, как прийти сюда, и он желает, чтобы ты здесь ожидал его дальнейших предначертаний.
Ангел побеседовал со мною о многих предметах и между прочим сказал, что свет, который, по-видимому, напугал меня, вовсе не страшен и зажигается почти каждый вечер, когда он, архангел, обходит дозором Земной рай: он вынужден предотвращать всевозможные козни колдунов-невидимок, которые проникают всюду, и для этого ему приходится размахивать тяжелым пылающим мечом; свет — это молнии, рожденные его стальным клинком.
— Молнии, которые вы видите из своего мира, произвожу я, — добавил он. — Иногда вы видите их в отдалении; это происходит оттого, что облака, реющие над дальними странами, вбирают в себя свет и отражают в вашу сторону лишь легкие вспышки огня, и эти же испарения, по-иному располагаясь в пространстве, образуют радугу. Других объяснений я вам давать не стану, ибо Древо познания недалеко отсюда; стоит вам только вкусить его плода, и вы станете таким же мудрым, как я. Но остерегайтесь одной ошибки: большинство плодов, висящих на дереве, облечено кожурой, коснувшись которой вы опуститесь до состояния ниже человеческого, в то время как мякоть плода вознесет вас до уровня ангела.
На этом месте рассказа Илии о поучениях серафима к нам подошел какой-то человечек.
— Это Енох, о котором я говорил вам, — шепнул мне мои вожатый.
Едва Илия произнес эти слова, как Енох предложил нам целую корзину плодов, похожих на гранаты, которые он только что собрал в отдаленной роще. По указанию Илии я положил себе в карман несколько плодов, а Енох спросил у него, кто я такой.
— Приключение его заслуживает обстоятельного рассказа, — возразил мой вожатый, — вечером, когда мы соберемся дома, он сам расскажет нам чудесные подробности своего путешествия.
* * *С этими словами мы подошли к своего рода шалашу, искусно сплетенному из пальмовых побегов и ветвей мирта и померанцевого дерева. Здесь я заметил в углу ворох какого-то волокна, такого белого и мягкого, точно то была душа снега. Я увидел также разбросанные там и сям клубки пряжи. Я спросил у моего вожатого, зачем они.
— Чтобы прясть, — ответил он. — Когда добрый Енох хочет отвлечься от размышлений, он то расчесывает кудель, то сучит нить, то ткет холст для сорочек одиннадцати тысяч девственниц{262}. Вам, конечно, доводилось видеть в вашем мире осенью в пору посева витающие в воздухе белые нити; крестьяне зовут их «нитями богородицы» — а это не что иное, как очески, которые летят, когда Енох расчесывает лен.
Хижина оказалась кельей Еноха, но мы тут не задержались и ушли, не простившись с ним; расстались мы так поспешно потому, что он совершает молитву каждые шесть часов, а с последней молитвы прошло именно столько времени.
По дороге я настойчиво просил Илию закончить рассказ о возношениях и напомнил, что он остановился на том, как поднялся на небо евангелист Иоанн.
— Раз уж вам так не терпится и вы не можете подождать, пока плод Древа познания откроет все это вам лучше меня, — извольте, — ответил он. — Итак, бог…
На этом слове в дело каким-то образом вмешался дьявол, ибо я не удержался и насмешливо прервал Илию.
— Помню, — сказал я, — в один прекрасный день богу доложили, что душа так слабо держится в теле евангелиста, что ему приходится крепко стискивать зубы, чтобы удержать ее; между тем время, когда, по предначертанию создателя, евангелисту надлежало быть вознесенным на небо, уже истекало; поэтому, не успев соорудить для него какое-либо приспособление, бог решил помочь ему оказаться на небе, не тратя времени на путешествие.
Пока я говорил, Илия смотрел на меня так, что взгляд его в силах был убить меня, если б только я мог умереть от чего-либо другого, кроме голода.
— Гадина, — воскликнул он, шарахаясь от меня. — У тебя хватает бесстыдства кощунствовать, и Премудрый покарал бы тебя поделом, но он желает, чтобы ты послужил для народов примером его милосердия. Ступай же, нечестивец, вон отсюда; ступай и свидетельствуй в этом мире и в другом — а тебе суждено туда возвратиться, — какую непримиримую ненависть питает господь к безбожникам.
При последних словах этого проклятия он схватил меня за шиворот и грубо потащил к воротам. Когда мы подошли к высокому дереву, ветки которого под тяжестью плодов гнулись почти до земли, он сказал мне:
