Александр Минчин - Факультет патологии
Танцует она, естественно, классно, я бы сказал бесподобно, очень тонко чувствуя ритм и как бы предугадывая музыку в своих мягких и сдерживающихся па.
Да, они же все эти красиво танцуют, вспоминаю я о нем, научилась, и это неприятно режет меня. Мой ритм сбивается.
Мы танцуем еще один танец, медленный, и она обнимает меня, обвив мою шею. У нее бесподобная фигура, и она прекрасна в этом желтом платье из шифона под блесками лучей разного цвета, несущихся беспрерывно с потолка и отражающихся падающим снегопадом от крутящегося зеркального шара.
Жадные глаза ощупывают каждый сантиметр ее тела, на мое счастье, скрытое удлиненным и суженным платьем.
Мы возвращаемся на место. Дальше начинается что-то невероятное, столпотворение бутылок шампанского и самого дорогого вина для нее. Она даже не успевает кивать и понимать, от кого это и с какого стола. Зураб бегает безостановочно, и уже не хватает места на нашем столе, чтобы ставить.
Как минимум пять человек подводят Торнике, чтобы он представил и познакомиться. Остальные горят нетерпением узнать: кто же она? Почему раньше не видели, и как же она не появилась – в таком месте?
Торнике знакомит и знакомит, у него, по-моему, уже кружится голова, и каждый раз она вежливо кивает, а он многозначительно говорит, показывая на меня: «А это мой лучший друг», но на меня никто не обращает никакого внимания. Даже маленького вниманьица. И я не думаю, что даже это будет потом защитой мне.
Ей целуют руку, говорят комплименты, приглашают за стол, почитают за счастье, просят станцевать с ней танец. Еще что-то.
А я сижу и считаю бутылки. И думаю: богатыри, не мы. Там денег в карманах столько, что у меня волос на голове не хватит. Пять таких ресторанов, как Торникин, могут купить, не напрягаясь. И каждый раз, откланиваясь, очередной гость щелкает Зурабу, и тот носит уже по две бутылки – «Твиши» и шампанское. Я сбился, до того я сосчитал было пополам того и другого, всего восемнадцать. Теперь Зураб только показывает ей, кивает, от кого, и складывает позади ее стула. Наконец Торнике подходит один.
– Слушай, дарагой, прямо ажиотаж твоя девушка произвела, такого у меня не было с открытия ресторана. Даже когда Марина Влади с Володей приезжала.
Она мягко улыбается, а я думаю, прекрасная нация – грузины. И вообще весь Кавказ. Торнике садится за наш стол.
– Зураб, – щелкает он, тот возникает из ниоткуда. – Начинай носить бутылки в мой кабинет, для горячего место освобождать нужно. – Сашья, – как он забавно произносит, – я распорядился в час ночи подавать. Это не рано? – Мне нравится эта святая серьезность.
– Торнике, я не могу уже, очень тебя прошу.
Не надо.
– Слушай, покушаешь немножко, кто говорит, что надо. Кто говорит, что много.
– Сколько, Зураб?
– Тридцать пять, Торнике Мамедович.
– Мало, добавь еще пять от меня, лично, для Наташьи. – И он называет это вино, как оно на грузинском называется. Почти что одинаково.
– Один момент, – говорит проворный Зураб и скрывается.
Я не понимаю, о чем он, но, думаю, он не надеется, что я потащу сорок бутылок вина с собой.
Музыка громко играет, публика веселится, все льется рекой: бляди, деньги, блюда. Шампанское.
Живут же люди, думаю я, и не мешает им система.
Несколько человек еще подходят и приглашают ее танцевать: хоть один только танец, хоть полтанца. (Я-то знаю, что потом будут на ушко шептать…) Ей неловко, но она отказывается. В эти моменты горят их глаза. В эти моменты неизвестно чьи глаза горят сильнее, их или мои. (Меня они не спрашивают, но у нас это и не принято.) Торнике смотрит на меня. И видит что-то.
– Зураб, – говорит он, тот возникает, как Аладдин из волшебной лампы.
– Пойди скажи певцу, никак его имя не выговорю, пускай объявит в микрофон, что девушку в желтом платье зовут Наташья и она устала, поэтому просьба, нет лучше скажи так, чтобы не обиделись: поэтому Торнике, – (он выговаривает свое имя сочно), – всех просит, глубоко и почтенно, не приглашать, а дать отдохнуть и насладиться покоем, – и добавляет: – девушке.
Я улыбаюсь, он мне нравится.
Зураб исчезает, как и появился, и через несколько минут певец объявляет в микрофон. По залу прокатывается волна аплодисментов и возбужденного смеха, и сыпятся новые бутылки вина, теперь уже с шоколадными плитками.
– Наташья, ты необыкновенная девушка. И я завидую моему лучшему другу, после двух детей и жены, что у него есть такая. И горд за него. Я счастлив. Но этот тост, – и «Твиши» льется, как река, в наши бокалы, ей он скромно добавляет, Торнике знал школу, – я хочу выпить за Сашью, за моего спасителя. Если б не он… однако выпьем.
Она отпивает, а Торнике и я пьем до конца.
– Торнике, – она открывает губы, – а вы мне расскажите? Очень интересно.
– Вай, слушай, как она произносит мое имя, зачем я женат! И трудное имя!
Она улыбается.
– Конечно, расскажу, дорогая, все, что пожелаешь, сделаю, только скажи.
– Торнике, – говорю я, пытаясь его остановить.
– Подожди, уважаемый, это был подвиг! И дай слово сказать, чтобы люди знали о нем.
И он начинает:
– Год назад я купил себе этот дурацкий машина «мерседес». Я не понимаю, какая разница, никогда не ездил до этого, но люди говорят хорошё. Он автоматический, думать не надо. И вот купил его, зачем он мне, не знаю, такси есть, на худший случай «Волга». Купил права, все документы, разрешения и еду по набережной, и хочется мне остановиться и вздохнуть воздуха. Останавливаюсь, открываю дверь и смотрю на воду, на природу и все остальное. Потом сажусь обратно, хлопаю дверью и как-то странно, но полпальца у меня в двери, оказывается, остается. Я сижу, полпальца висит, кровь на меня капает, и думаю, для чего я купил этот «мерседес», ну зачем, когда отечественное прекрасно, а горцы говорят, вообще нет лучше ишака.
Сижу я и размышляю, оторвать мне его и выбросить эти полпальца, еще девять останутся с половиной, или махнуть сильно рукой – и он сам отвалится. И тут проносится вихрем синяя машина, визжит, тормозя, и возвращается быстро задом: я думал, снесет пол «мерседеса» и меня, – не то что полпальца, головы не останется. Он же как ненормальный ездит, позволь тебе сказать, хоть я и сам ненормален, но я потому, что водить, как надо, до сих пор не умею. Останавливается машина, и выходит он, Сашья.
Она удивленно смотрит на меня.
Отец купил машину год назад, назанимав по всем родственникам: тридцать пять лет была его мечта; и когда я дома, и мы в мире, то езжу, конечно, я, права у меня еще с десятого класса, папа помог, а скорость – это моя ненормальная обычность передвижения. И стихия.
– Я тебе потом объясню. – Я улыбаюсь, как он рассказывает. Мне забавно.
– Останавливается он, ну в пяти только лишь сантиметрах от меня, выходит и говорит: что случилось?
– Как, говорю, что случилось, купил проклятый «мерседес» и не понимаю, зачем он мне нужен был. – Что-нибудь с машиной случилось, сломалась? – Нет, говорю я. – А с пальцем что? – спрашивает он. Вот палец, говорю, поломался. Тут он смотрит и бледнеет, кажется. Потом берет меня, сажает к себе, и мы несемся так, как никогда в жизни не ездил я. Думаю, бог с ним, с пальцем, лишь бы у него права навсегда не забрали. (Знал, как дорого стоят!) За всю дорогу задал только один вопрос: вы с Кавказа?
Привозит он меня к приятной женщине, домой, Лиля Некерман называется, хирург, подруга его матери, ослепительная женщина, я тебе скажу! Но старше тебя, Наташья. Не переживай.
Мы улыбаемся, я потягиваю скромно вино. (Герой!..) – Она смотрит на мой палец и говорит: возможно, поздно – с ним говорит, я пациент для нее. Я ей говорю: слушай, доктор, я понимаю, что поздно, убери только, чтоб не болтался. Она смотрит на меня, не улыбается.
– Лилечка, – говорит он, – попробуем, пожалуйста.
И они как угорелые несутся в Склифосовского, где она и ее друзья работали, я сижу сзади, как будто меня это не касается. Но я сосчитал: пятнадцать красных светофоров он проехал, точно. Ужас, что было. После этого я в жизни ничего, даже ОБХСС, уже не боялся.
– Три часа она и еще двое ребят мой палец делали, я думал, лучше бы мне не рождаться. Потом он так же быстро отвез меня к моей машине и умчался: у него там с отцом свое расписание было, и он опаздывал. Даже имени не сказал, как ветром сдуло. Одно я понял, что живет где-то недалеко от этого места. Смотрю на свой забинтованный палец и думаю: зачем мне эта машина. Два дня я, как дурной дурак, сторожил его на этой набережной и поймал наконец-таки. Какой там поймал! Если бы он во двор не поворачивал, опять спеша ко времени, никогда бы в жизни не догнал. Так я с ним познакомился.
– А палец? – говорит Наташа.
– Ты посмотрите на этот палец, Наташья, красавец, лучше, чем остальные девять. С половиной. Я потом доктору – ослепительная женщина, но старше тебя – и этим ребятам – хирурги, то ли анестезиологи – такой банкет в больнице устроил, пол-"Иверии" туда вывез, даже инвалиды ели шашлык у меня.
