Роберт (2) Стоун - В зеркалах
— Грустно? Про что вы толкуете? — сказал он. Руки у него затряслись.— Что значит грустно?
— Грустно,— пояснила Филомена и, сложив пальцы щепоткой, приставила к груди.— Ну, понимаете, грустно.— Она пыталась объяснить ему, что значит грустно.— Вы чувствуете, что вам грустно?
— А-а,— сказал Рейнхарт.— Грустно. Ну да, я понимаю, что вы хотите сказать. Она повесилась?
Филомена застонала и заплакала. Потом откашлялась и улыбнулась ему.
— Она удавилась на цепи, Рейнхарт. И это — самое грустное, верно?
— Да,— сказал Рейнхарт.— Я понимаю, что вы хотите сказать. Понимаю.— Он все время помахивал рукой, словно отгоняя ее. Рука тряслась неудержимо.
— Вам должно быть грустнее, чем мне, а я прямо не знаю, что делать,— так мне грустно. Она была вашей верной подругой. Вам, должно быть, теперь ужасно грустно, Рейнхарт.
— Мне грустно,— сказал Рейнхарт.— Грустно.— Он думал про цепь.— Мне ужасно грустно,
— И ничем теперь не поможешь. Вот что самое грустное. Вокруг шеи. Вокруг щитовидки. Вокруг горла. Удушье. Глаза, Язык наружу.
Внезапно он вспомнил ее.
Ее лицо, шрамы. Ее запах. Ее гнев. Все ощущения, которые он испытывал, прижимаясь к ней, нахлынули на него волной.
Цепью. По живому телу. Умерла. Больше нет. Что? Умерла?
Рейнхарт сунул руку в карман, вытащил пятидолларовую бумажку и дал Филомене. Она приняла ее со слезами и нежно посмотрела на него.
— Представляю, как вам грустно,— сказала она.
— Да,— сказал Рейнхарт.
— Вы пойдете опознать ее? Кто-то должен пойти и сказать им, кто она и что с ней делать.
— А,— сказал Рейнхарт.— Значит, вы не...
— Я не могу ходить в такие места, разговаривать... Не умею.
— Где она?
— В городской больнице. В морге лежит.
— Ладно,— сказал Рейнхарт.
— Спасибо вам за пять долларов, Рейнхарт. Мне хватит, чтобы напиться.
— Правильно,— сказал Рейнхарт.
Он пошел к себе. Надо собирать манатки. Квартира все еще пахла ею — или так ему казалось. Он старался не дотрагиваться до ее вещей. Многое из того, что она купила, было разбросано по квартире: кастрюли, тарелки, ее одежда. Он старался на них не смотреть. В чемодан он сунул только то, с чем приехал в город, а остальное разложил на кровати. Все бумаги, где было его имя, он разорвал, оставив только водительские права и визитные карточки Джека Нунена. Приметы у них были схожие. Закончив, он закрыл за собой дверь и выбросил ключи в садик.
Снова стало жарко. Неподвижный воздух гудел.
Рейнхарт сдал чемодан на станции междугородного автобуса и пошел в больницу.
На белом лифте он спустился в морг. В белой комнате, наполненной гулом вентилятора, за столом сидел бледный толстяк. Рейнхарт сказал:
— Мне сообщили, что умерла моя приятельница.
Человек посмотрел на него равнодушно. Рейнхарт подумал: мертвецы лежат, конечно, не здесь. Здесь только он и бледный толстяк.
— Как фамилия покойницы?
— Фамилия, по-моему, Кросби,— ответил Рейнхарт.— Зовут Джеральдиной.
— А,— сказал толстый.— Катастрофа на Шеф-Мантёр.— Перед ним стояла металлическая коробка с карточками, и он начал их перебирать. Рейнхарт наклонился и посмотрел, что написано на карточках.
— Нет,— сказал Рейнхарт.— Моя приятельница умерла в тюрьме. Она повесилась на цепи. То есть так мне сказали.
Бледный толстяк кивнул и вынул из коробки карточку.
— Это правда? — спросил Рейнхарт.— Она здесь?
— Да,— ответил толстый.
— А,— сказал Рейнхарт.
— Так вы хотите получить тело? Вы родственник?
— Нет,— сказал Рейнхарт.
Из коридора появился охранник в форме и, зайдя за стол, стал над толстяком, чтобы прочесть карточку.
— Понимаете, это моя знакомая. А тут мне говорят, что она умерла. Мне это сказали, и... ну, я подумал, что, понимаете... надо проверить, так ли это. Правда ли, что она умерла.
— Видимо, правда. Джеральдина Кросби, Двадцати четырех лет, белая, блондинка, глаза голубые. Вы готовы опознать тело?
— Да,— сказал Рейнхарт.— Да, конечно.
Толстяк вынул из верхнего ящика своего пластмассового стола бланк и вложил в пишущую машинку. Охранник вынул из другого ящика еще один бланк и передал толстяку.
— Ваша фамилия? — спросил толстяк.
— Нунен,— сказал Рейнхарт.— Джон Р. Нунен.
— Разрешите ваши документы,— сказал охранник. Рейнхарт дал им права Нунена.
Толстяк напечатал на бланке имя и адрес Нунена и встал.
— Пожалуйте со мной.
Рейнхарт подошел с толстяком к зеленой металлической двери. Охранник сел за стол и начал печатать.
Около двери была зеленая кнопка, и толстяк нажал на нее. За стеной зазвенел звонок, и немного погодя зеленая дверь перед ними стала уходить вверх. Они вошли в другую комнату — очень просторную и выложенную белым кафелем. В углу стоял металлический стол на колесиках. Высоко над ними, под потолком, два серых матовых окошка, забранные мелкой сеткой, цедили в комнату дневной свет.
— Теперь подождите,— сказал ему толстяк.
Рейнхарт ждал, глядя на окна. Толстяк скрылся за дверью.
Рейнхарт слышал, как он спускается по железным ступеням. Где-то внизу ожил металл: лязгнула железная дверь, басовито загудел мотор, зашумела зубчатая передача. Рейнхарт подумал: «Колесики алюминиевые».
Двустворчатая дверь в стене раздвинулась, зажегся красный свет. Из лифта, которого Рейнхарт сначала не заметил, вышел негр в очках, везя за собой стол с покрытым простыней телом. Рейнхарт стоял и смотрел вверх, на окна.
Бледный толстяк появился снова. На нем был белый халат.
Не взглянув на Рейнхарта, негр в очках подкатил к нему стол и вышел.
Толстяк поднял простыню. Рейнхарт не сразу решился посмотреть вниз.
Она лежала на столе. Под затылком была металлическая скоба, поддерживавшая голову. Простыня была отогнута на груди, и открытая часть тела была синеватой. Ее шея и челюсти были почти фиолетовые, губы — синие. Вся нижняя часть лица сильно раздулась. Под глазами, как два полумесяца, лежали крапчатые восковые припухлости; сами глаза были полуоткрыты; из-под жестких век выглядывали потемневшие белки. «Во всем этом,— подумал Рейнхарт,— самое неподвижное— ресницы». С каким бы напряжением он ни смотрел на них — ресницы ни разу не дрогнули.
— Это моя приятельница.
Толстяк обогнул стол и встал рядом с Рейнхартом.
— Что ж, если так,— сказал он Рейнхарту,— вы свободны.
Он снова закрыл Джеральдину простыней. Рейнхарт наблюдал, как саван ложился на лицо. Он различил очертания носа, лба и маленькую выпуклость на месте шрама.
Как, умерла?
Рейнхарт проследовал за толстяком к письменному столу.
— Вы связаны с ее ближайшими родственниками? Как они намерены распорядиться телом?
— Видите ли...— сказал Рейнхарт.— Я не знаю, кто ее ближайшие родственники. То есть как бы это сказать... я вообще о ней мало знаю. Понимаете, я хочу сказать, что не знаю, какие могут быть сделаны распоряжения и кто их может сделать.
— Хм,— произнес толстяк.
Подошел охранник, и Рейнхарт заполнил два бланка от имени
Джека Нунена. В них содержался отказ от претензий на имущество и тело и акт об опознании. Охранник расписался как свидетель и ушел. Рейнхарт обещал толстяку порасспросить насчет родственников Джеральдины. Если он выяснит, где они, то даст им знать.
Выйдя из комнаты, он направился не обратно, к белому лифту, а вверх по бетонной лестнице. Он видел, как охранник разговаривал перед дверью лифта с двумя мужчинами в синем, и, подумав, что это могут быть полицейские, решил уходить другой дорогой.
Бетонная лестница привела на второй этаж, в негритянскую половину больницы. Заблудившись окончательно, Рейнхарт долго бродил по коридорам, забитым больными неграми. Все перед ним расступались.
Рейнхарт вышел на улицу по проезду для санитарных машин и повернул к автобусной станции. Час был поздний — вместе с темнотой наползал жаркий туман, и над Канал-стрит висело желтое свечение. Оседлав трамвайные линии, проносились изредка грязно-оливковые армейские грузовики. Грузовики с разбитыми машинами на буксире попадались гораздо чаще обычного. В остальном движение было маленькое; негры почти не встречались.
На многих углах стояли группами люди в ярких спортивных рубашках — жители соседних городков, решившие своими глазами взглянуть на то, что происходит. Они были озадачены, таинственность событий в большом городе раздражала их бесхитростные души. Большие города холодны и черствы, думали они и, провожая прохожих липким взглядом, цеплялись за всякую возможность хоть под конец принять участие в беспорядках. С наступлением темноты они почувствовали себя неуютно, некоторые бубнили что-то малопристойное по поводу Рейнхартова костюма.
— Эй,— спросил его малорослый провинциал на углу Бейсин-стрит,— эту улицу еще не отняли у белых?
